Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

Те, у кого более искажённый взгляд на вещи, могли бы сказать, что нам повезло, что иметь вообще хоть какое-то время — само по себе уже удача. Но они бы ошиблись. Мы жили в аду — аду из чёрного стекла, где всё было неправильно и вело к безумию. Даже такой закалённый воин как космодесантник мог сойти с ума от такой подлости. В разных культурах для такого состояния бытия были разные названия. Я слышал, что сыны Русса называют его Рагнарёком. Другие — Армагеддоном. Мы, Саламандры — Темпус Инфернус, или Время Огня. Но я полагаю, что после многие будут называть это просто ересью.

А сейчас мы знали это как Исстван.

Мы сложили ношу, припали к земле и поползли, скрываясь за камнями и выжженными развалинами десантных кораблей. Эти военные левиафаны могли перевозить целые боевые роты и сопровождение из техники, сервов, адептов Механикум и дредноутов. А сейчас их сбили и выпотрошили, внутренности с развешенными телами гнили в пропитанном дымом воздухе. Склепы, точь-в-точь. Да и тот маленький грязный клочок земли, где мы присели, был похож на двор ненавистника машин. «Лэндрейдеры», «Носороги» и останки спидеров вместе с массивными десантными кораблями в беспорядке лежали на нашей позиции, как на железном кладбище.

Я не чувствовал себя в безопасности, несмотря на то, что между нами и охотниками был угольно-чёрный фюзеляж десантного корабля, звуки перестрелки ещё далеко, а взрывы гремели на расстоянии. Безопасности не было нигде, и когда-нибудь нас тоже сметёт волной гнева, который опустился на Ургалльскую впадину подобно облаку, в котором единственной постоянной было братоубийство невиданного масштаба.

— Не давай ему ёрзать, — сказал я Усабиусу, зная, что мой брат не позволит нашему грузу выдать позицию.

Даже в пустошах, вдалеке от Ургалльских холмов, между нами и покоем было слишком много чёрного песка.

Я обернулся и увидел, что он тихо говорит что-то успокаивающее полумёртвому Гвардейцу Ворона, которого мы несли. Десантный корабль, за которым мы прятались, принадлежал его легиону. Чёрное на чёрном — опалины от ужасного огня, уничтожившего корабль, стёрли белую эмблему ворона и с крыла, и с развороченного корпуса.

Огибая нос корабля, наполовину погребённый в тёмном песке, я старался измерить уровень угрозы за пределами нашего ненадёжного убежища.

И увидел стаю из восьми воинов в броне цвета морской волны с чёрной оторочкой по краям доспехов, вооружённых силовыми булавами, глефами и цепными клинками. Цепное оружие громко рычало, соперничая с мрачным смехом убийц и механическим лаем их зверей.

— Эскадрон смерти, — сказал я Усабиусу, который никак не отозвался. — С мастиффами. Слепь-охотников нет.

И почти почувствовал, как расслабился мой брат от последнего примечания.

Моё же настроение не улучшилось. Но ведь я мог видеть, что происходит за носом десантного корабля в небольшом овальном овраге.

Эскадрон смерти окружил ещё трёх воинов — двух в угольно-чёрной броне с белой рукой на левом наплечнике и одного в ещё более тёмном доспехе с отсутствующим шлемом, больше не скрывающим белое, как мел лицо.

Я увидел вторую группу охотников — на сей раз шестерых. С болтерами наизготовку, из того же проклятого легиона. Один нёс ракетомёт — причину взрыва, приковавшего нас к этому месту.

После нескольких мгновений напряжённого молчания Усабиус спросил: «Двигаться можем?»

Я покачал головой, приказывая ему не двигаться.

Не надо Усабиусу это видеть. Он захочет сражаться, попытаться спасти этих воинов из смертельной ловушки. И подпишет себе смертный приговор. Не для того я спас его от неминуемой смерти, чтобы он выбросил свою жизнь на ветер. Я не меньше хотел их спасти, но собрал всю волю в кулак, чтоб не двинуться.

Потому, когда ловушка захлопнулась и охотники приблизились, я ждал и наблюдал. И ненавидел себя за это.

Трое в чёрном были сильно ранены. Но двое всё равно атаковали, взмахнув громовыми молотами. Я невольно вздрогнул, когда три болта зазвучали как барабаны на параде — стаккато раз-два-раз — и Железные Руки задёргались от их смертоносного перестука.

Один упал с развороченной грудью и оторванной у плеча рукой. Я увидел искры и переплетённые извивающиеся провода, выдранные из разъёмов бионической руки. Кисть отломилась у запястья, оторванная кинетической энергией болтерных зарядов.

Мышцы ощущались как свинцовые слитки — плотные и тяжёлые. Понял, что сам напряг их. Кровь гулко стучала внутри черепа, мой улучшенный метаболизм распознал посылаемые мозгом электрические сигналы и приготовился к бою. Я успокоился. И вновь приказал Усабиусу, услышавшему выстрелы и зашевелившемуся, оставаться на месте.

Не двигайся, мысленно велел я, увидев, как погиб второй из Железных Рук, пронзённый цепным мечом и затем забитый до смерти. Его последним криком стал механический треск псевдо-статики, от которого моя горячая как лава кровь застыла в жилах.

— Брат, — настаивал Усабиус сзади. Произнесённое сквозь сжатые зубы, слово звучало как проклятие.

Гвардеец Ворона выскользнул из сети, воспользовавшись тем, что внимание отвлеклось на других. Быстро как молния проскочил мимо своих несостоявшихся мучителей, выпотрошив одного и срезав половину лица другого когтями.

Сыны Гора, ругающиеся и невнятно бормочущие, захлёбываясь собственной кровью… Это доставило мне гораздо большее удовлетворение, чем должно было, и на мгновение я воспротивился произошедшей внутри перемене.

И когда Гвардеец Ворона сбежал, я осмелился надеяться, и хотел вскинуть сжатый кулак в жесте вызова и победы.

Ждал и смотрел, когда дульные вспышки осветили тьму и последовали крики и суета — охотники вновь пытались захлопнуть ловушку.

Затем лёд в моей крови вернулся — сейчас от птичьего крика страдания. Кто-то впереди нас умирал. И через несколько минут я увидел беглеца, поднятого на восьмиконечном кресте. Урывками видел, как его распинали, в свете вспышек зажигательных снарядов и тусклом переливающемся мерцании погребальных костров. Вдоль линии горизонта было видно длинную цепь этих пылающих насыпей с телами вместо горючего — телами моих братьев. Груды были огромными, по сравнению с некоторыми даже Ургалльские холмы казались маленькими. Казалось, что одна состоит только из черепов, но вглядываться не стал из-за возникшего странного чувства гнева и тошноты. Где-то там была крепость, в которой падший сын Императора спланировал этот обман и наблюдал, как он претворяется в жизнь.

Отвёл взор, стараясь избавиться от мучительных криков распятого, и увидел, что ко мне что-то ползёт. Из-за резких движений, похожих на паучьи, не сразу осознал, что.

И отпрянул, когда понял, что это рука — та самая, оторванная взрывами болтов у одного из мёртвых воинов во время расстрела. Ужаснувшись от её вида, я, не думая, растоптал её и взглянул вперёд.

Эскадрон смерти замедлился — громоздкие силуэты виднелись сквозь ревущие костры за ними, гончие рычали на поводках. Предатели мучили и упивались этим. Я знаю, что такое боль — я причинял её врагам и получал в ответ. Даже пытал пленных, когда нужно было разузнать о планах битвы или выяснить неясные цели задания. После этого во рту появлялся привкус, похожий на пыль Шлаковой равнины, но тут было нечто иное. У моих действий, как бы они мне не были отвратительны, была цель. Жестокость, которой бойцы эскадрона смерти подвергли Гвардейца Ворона, была животной, ничем не вызванной. И мне приходилось бороться с собой, чтобы не вскинуть болтер и не избавить беднягу от мучений. Потому что, сделав так, я раскрою наше местонахождение, и следующими на восьмиконечных крестах окажемся мы.

Поэтому мы были вынуждены стоять и слушать, как предатели развлекаются. Гнев Усабиуса чувствовался в воздухе, как резкий электрический привкус. Я предупреждающе поднял руку: «Жди».

— Этот долго не протянет, — кипя от гнева, огрызнулся он, показывая на того раненного Гвардейца Ворона, которого мы несли.

Мы тоже охотились — за выжившими, и чтобы выжить, чтобы добавить в часы песчинок и получить ещё времени для ответного удара; чтобы отомстить, потому что так и не поняли — почему? Для меня и Усабиуса было ещё кое-что, что-то, что мы искали. Мы были поблизости, когда услышали стон изнутри десантного корабля и нашли внутри сына Коракса, лежащего в луже собственной крови. Сейчас тот был неподвижным, тихим — и больше не стонал. Это беспокоило сильнее, чем я мог показать Усабиусу. Признать, что наши усилия спасти раненного оказались бесплодными, означало признать и другую истину, к которой мы ещё были не готовы.

Я не видел, как умер Феррус Манус.

Но думаю, что почувствовал эту смерть через ярость и боль его сынов. Обычно Железные Руки мужественно переносили невзгоды и были равнодушны к радостям, относясь к своим эмоциям так же механически, как и к медленному металлическому перерождению их тел.