Царь нигилистов 3 - Наталья Львовна Точильникова

над собой усилие.

В исторических предсказаниях не было ничего нового, и ничего из них не сбылось. Зато в литературных одно название показалось очень знакомым. Слышал буквально накануне. У Александра Николаевича совершенно не было времени читать художественную литературу, зато Мари считала себя обязанной прочитывать от корки до корки все толстые журналы.

Он ей тогда не сказал об этих письмах, она и так слишком переживала болезнь сына. Но теперь, наверное, можно? И отношения ее с Сашей, кажется, стали теплее, первое время после его болезни было какое-то отчуждение.

Он взял Сашин список литературы и отправился на половину жены.

Мари пила утренний чай в компании Тютчевой и Жуковской.

Красный будуар: шелк на стенах и креслах, картина с изображением юного апостола Иоанна, позолота, изящные белые кариатиды в стиле рококо, вряд ли способные что-либо удержать.

Мари еще очаровательна, хотя родила семерых детей. И изящна, как белая кариатида, даже слишком бела. Румянец на щеках кажется отражением стен.

— Я бы хотел говорить с тобой наедине, — сказал Александр Николаевич.

Мари сделала знак рукой, и фрейлины встали и исчезли за дверями.

Он сел рядом, обнял жену и протянул ей Сашин список.

— Что ты об этом думаешь?

— Саша писал? — спросила жена.

— Да.

— На гауптвахте?

— Почему ты так решила?

Глава 22

Мари протянула руку и взяла с кресла толстый журнал, отдала мужу: «Отечественные записки», январский номер.

— С первой страницы, — сказала она.

Номер начинался романом Гончарова «Обломов».

— Саша прислал мне этот список еще летом, — сказал Александр Николаевич. — Думаю, тогда о романе не знали даже в редакции «Отечественных записок». По крайней мере, не знали, когда принц де Лень, наконец, его закончит.

— Гончаров с Никсой его обсуждал.

— Ну, да, — согласился царь. — Ничего удивительного.

— Удивительно другое, — возразила Мари. — Список очень странный. Например, много романов Достоевского, из которых ни один мне не известен. И нет ничего опубликованного. Даже знаменитых «Белых ночей».

— Мне просто руки выкрутили, чтобы я его вернул!

— Федор Михайлович действительно очень талантлив, у Саши есть литературный вкус. Можно будет для меня переписать его список?

— Бери, — сказал царь.

Она сложила листок и убрала в ящик стола. Но закрывать его не спешила.

— Саша и сам стал прелестно писать, — заметила Мари. — Прислал мне такое очаровательное письмо…

— С гауптвахты?

— Да, — поморщилась она.

— Ты всегда была строга к детям, — заметил царь. — Почему к Сашке так снисходительна?

— Потому что, когда тринадцатилетний мальчик увлекается правоведением и сочиняет конституции — это не причина для наказания.

Александр Николаевич вспомнил, как он впервые увидел Мари четырнадцатилетней девочкой в ее замке в Дармштадте. Детские локоны, милая улыбка, скромность и непосредственность. Она ела вишни, и чтобы ответить ему, выплюнула в руку косточку.

Кто бы мог ожидать, что из очаровательного ребенка вырастет эта серьезная строгая немка с верой, принципами и убеждениями! Просительница за всех, славянофилка и горячая сторонница крестьянской эмансипации. Хуже Кости. Только брат делает это публично, так что его приходится одергивать, а Мари, в основном, в спальне и будуаре.

Кто мог ожидать? Николай Павлович понял про нее все и сразу. Император всегда считал сына несколько слабовольным и порадовался, что у него теперь сильная и энергичная жена.

Александр Николаевич еще любил ее, но все чаще ему хотелось отдохнуть душой в обществе кого-нибудь полегкомысленнее.

Ему всегда казалось, что Сашка пошел в него, а Никса — в мать. Но после болезни и в Сашке прорезалась эта клятая немецкая серьезность. Пополам со склонностью к дерзким остротам.

— Я понимаю, почему Герцен его печатает, — продолжила Мари, — Саша просто хорошо пишет. Хотя у него немного странный стиль: слишком короткие фразы, короткие абзацы, мало определений. Но ты только послушай!

Она достала из ящика конверт, вынула письмо.

— «За окном снова сумерки, и свечи пахнут медом, и трепещет пламя уличных фонарей», прочитала она. — «Только подушечки пальцев ощущают мягкость сафьяна и гладкость бумаги, и скрипит перо». Саш, это стихи почти!

— У него есть и совсем стихи, — заметил царь.

— Эти он никому не приписывает, — возразила она. — А дальше совершенно взрослое письмо. Саш, он гений! Я сначала почувствовала в нем что-то чужое, когда он очнулся после болезни. Слишком странно и непохоже на прежнего Сашу он себя вел. Я радовалась и удивлялась его успехам, но мы не говорили с ним почти. А сейчас он словно мост ко мне перекинул.

— Можно мне полностью его письмо прочитать? — спросил царь.

— Если только не отправишь его обратно на гауптвахту.

— Просит за кого-то? Не за Петрашевского?

— Нет. Думаю, просто не знает, что он в Сибири. А то бы попросил.

— Я хотел его вернуть. Но он же не принимает моего прощения. Он хочет пересмотра дела, считает, что не виновен.

— А это не так?

Александр Николаевич поморщился.

— Ну, не могу же я пересматривать решения моего отца!

Царь вздохнул.

— Не отправлю я его на гауптвахту.

И Мари дала ему Сашкино письмо.

Александр Николаевич пробежал его глазами.

Сашка просил, конечно. Но за Кавелина. И еще просил учить его наравне с Никсой. И Александр Николаевич совершенно четко понял, почему.

— Что там? — спросила Мари.

— Да, ничего, пустое!

— Саша, ну я же вижу!

— Сашка считает, что у Никсы чахотка.

Она побледнела, но быстро взяла себя в руки.

— Да, это все объясняет, — сказала она. — Все его медицинские эксперименты. Значит, все это ради Никсы.

— Он обожает брата, — заметил царь.

— И боится, что не спасет, — вздохнула Мария Александровна.

Она сжала губы.

— Хорошо, что ты мне сказал.

Был вечер пятницы 28 января.

После уроков Сашу подозвал Зиновьев.

— Александр Александрович, с вами желает говорить Её Императорское Величество.

— Сейчас?

— Да, она ждет в Малиновом кабинете.

Саша желал и боялся этого разговора. Хотел, потому что надеялся найти в мама́ союзницу. Боялся, потому что трепетал от мыли о том, что материнское сердце не обманешь, и мама́ обязательно поймет, что он не её Саша. Да наверняка уже поняла.

С того момента, когда он очнулся в Фермерском дворце, они почти не говорили наедине. С ним всегда кто-то был: Никса, папа́, воспитатели, учителя. Подсознательно он избегал оставаться с ней вдвоём.

Это произошло только однажды, когда он почти умирал во время голодовки.

Кажется, и она избегала. Сначала поверила в то, что он сумасшедший, потом — что гений. Второй вариант внушал больше надежды. Какая же мать не захочет иметь гениального сына? Какая мать не захочет поверить в то, что это ее сын?

В кабинете мама́ стены были обиты малиновым