Царь нигилистов 3 - Наталья Львовна Точильникова

видимо, поторопился.

Он открыл ящик письменного стола и извлек оттуда Сашин дневник.

Открыл, видимо, на записи о Перовских. Перечитал.

Саша точно помнил, что нарисовал только родословное древо с примечаниями. Софья Львовна есть, но в числе прочих. Ему совсем не хотелось портить девчонке жизнь раньше времени. Все еще десять раз может измениться. Он даже не был уверен, что это та самая Перовская.

— Ну, хорошо, бери! — сказал царь.

И протянул дневник.

Обнял на прощание, и это было прямо очень в кайф.

Саша шел на гауптвахту, и даже темный коридор казался светлее, Малый Фельдмаршальский зал был и вовсе залит солнцем, Ея Императорского Величества лестница не хуже парадной Иорданской, а форма лейб-гвардии Конного полка — просто великолепной, хотя от ее вытянувшихся по струнке обладателей почему-то хотелось держаться подальше.

В караульной гренадеры играли в карты. При появлении Саши колода была немедленно собрана и куда-то исчезла. Солдаты начали подниматься на ноги.

— Сидите! — сказал он, не понимая, как правильно обращаться. — Я хочу только взять мой словарь.

Пожилой гренадер Илья Терентьевич усмехнулся в усы.

— Простил государь? А то просто сияете, Ваше Высочество.

— Да. Но в какой-то момент мне казалось, что отправит обратно. Обошлось! Но чего мне это стоило! Допрос на ногах, из которого половина на французском, которого я не знаю ни хрена.

— Судя по вашим книгам, немного знаете, Ваше Высочество, — улыбнулся унтер-офицер Егор Иванович.

— Одна из них словарь. Человек, который читает со словарем, как раз ни хрена и не знает. Ребята, есть попить что-нибудь? «Ребята» — нормально?

— Да, — улыбнулся пожилой солдат. — Квас.

— Давайте! Нет ничего лучше кваса!

К квасу ему налили тарелку щей с ломтем черного хлеба.

Это было очень кстати, поскольку к папа́ его увели как раз перед обедом.

— А за что вас, Ваше Высочество? — спросил старый солдат.

Саша задумался на тему бесперспективности политических дискуссий с представителями народа и о том, что для дворцовой охраны Конституция — это наверняка супруга дяди Константина Николаевича.

— Если кратко, язык мой — враг мой, — сказал он. — В общем, за слова.

— А я так и подумал, — сказал Илья Терентьевич.

— А что за слова? — все-таки полюбопытствовал унтер-офицер.

— А, чтобы знать такие слова, надо долго и упорно учиться, — усмехнулся Саша. — Они в французских книжках писаны. Декабристы действительно здесь сидели?

— Этих преступников государевых не застали, — сказал солдат. — А батюшка ваш бывал.

— Обалдеть! Серьезно? За что сюда загремел папа́?

— При государе императоре Николае Павловиче, — солидно пояснил пожилой гренадер. — За ошибку. Опозорился во время парада, проскакал галопом вместо рыси.

— Крут был государь Николай Павлович, — заметил Саша. — И на сколько за это?

— На три дня.

— Ну, учитывая принцип соразмерности наказания, мне обижаться не на что. Семейная традиция, однако. И место историческое: мемориальную доску надо вешать.

— Что вешать, Ваше Высочество? — спросил гренадер помоложе.

— Мемориальную доску. Берется доска, вот такая…

И Саша показал руками размер доски.

— Лучше белого мрамора, — пояснил он. — И высекается на ней золотыми буквами: «В лето господне такое-то, с такого-то по такое-то число, государь император всероссийский Александр Николаевич сидел на этой гауптвахте, будучи цесаревичем».

Гренадеры вежливо улыбнулись.

— Я серьезно, — сказал Саша. — Лет через 25 точно повесят, попомните мое слово, если только место не забудут. А, сколько папа́ было лет?

— Столько же, сколько вам, Ваше Высочество, — сказал Илья Терентьевич. — Или чуть больше.

— А «Георгий» у вас за Крымскую, Илья Терентьевич?

— Нет, за русско-турецкую. Осада Карса.

Хоть не за Венгерскую! Все-таки попытки дать автономию грекам и сербам всегда казались Саше достойнее подавления восстаний.

— У нас все о них мечтают: и Володька, и даже Никса, — заметил Саша. — Хотя Никсе больше к лицу с французскими посланниками разговаривать, чем в атаку водить. Ну, может, по одному и заработают.

— Вы точно заработаете, Ваше Высочество, — заметил молодой.

— Я-то с чего? Только языком болтать умею. На гауптвахту наболтать — это легко. А на Георгия не наболтаешь.

Саша покончил со щами.

— Спасибо! — сказал он. — Ненавижу французскую кухню. Еще бы борща украинского, да с чесноком…

— Это можно, — сказал молодой.

— Не сейчас. Когда будет, зовите. Так могу я книгу забрать?

Илья Терентьевич кивнул молодому гренадеру.

— Федя, сходи.

Ситуация Саше не совсем понравилась. Вряд ли Федя будет искать конституцию под матрацем.

И Саша поднялся из-за стола.

— Я с вами схожу.

Отказать ему не посмели, и уже через пять минут открывали дверь камеры.

Библия, словарь и письменный прибор лежали на столе, Федя стоял в дверях.

Саша подошел к кровати.

Императору донесут, конечно, но оставить черновик здесь казалось худшим вариантом.

И он поднял матрац. Там было пусто.

— Здесь были бумаги, — сказал он. — Федя, вы ничего не находили?

— Нет. Что-то важное?

— Не особенно. Государю этот документ известен.

Ну, пусть пеняют на себя! С них и спросят, если взяли, подумал Саша.

И забрал словарь и ящичек с чернилами и перьями.

Возле учебной комнаты он столкнулся с Никсой.

— Кого мне благодарить за мое освобождение? — спросил Саша.

— Елену Павловну.

— И тебя?

— Отчасти. Я ей послал твой опус.

— Из тебя просто отличный сюзерен, Никса! Сразу начинаешь выполнять обязательства.

— Не преувеличивай, ну, не стал бы он тебя там до скончания века держать.

— Там каждый день не то, чтобы за год… Все-таки кровать и чистое белье. Но за месяц точно.

— Посмотрим, какой ты вассал.

— Никса, я вот тут подумал… У нас ведь народ присягает царю, да?

— Да.

— А царь присягает народу? Это же взаимные обязательства. Ну, там: просвещать, защищать, быть справедливым, вытаскивать из тюрем сопредельных государств.

— Николай Павлович ввел обычай трижды кланяться народу с Красного крыльца. А насчет присяги… гм… это подразумевается.

— Я раньше считал, что преамбулы к конституциям — это одно словоблудие. Поэтому у меня конституция без преамбулы. А сейчас что-то усомнился.

— Да, пойдем, кстати, о твоем произведении поговорим.

— Ты прочитал?

— Конечно. Даже оригинал. До того, как решился дать Рихтеру переписывать.

Говорили в корабельной. Той самой комнате с моделью яхты, шведскими стенками, канатами и чучелом медведя.

Встали у окна, рядом с яхтой.

— Ты все-таки отменил смертную казнь, — сказал Никса.

— Издеваешься? Отменил! Папа́ уже положил мой труд под сукно. Так что оставь надежду. Спасибо, что на каторгу не отправил.

— Саш, ну кто тебя на каторгу отправит? Ты же ее не на Сенатской площади зачитываешь.

Саша пожал плечами.

— В «Уложении» Николая Павловича и сейчас смертная казнь только за политические преступления. Что очень прогрессивно, между прочим. Впереди Европы всей. Ну, кроме Бельгии, где ее вообще нет. Ну, вот