Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Волчье горло! – прокричал вож.

Владимир уже и сам догадался о названии гибельного места, где неопытному путешественнику смерть казалась неминуемой. Река раздавалась вширь, течение слабело, каменистые берега заметно снижались. Впереди высились скалы Хортчина острова.

– Чёрная скала, тут князь Святослав голову сложил, – пояснил вож.

Насупившись, поджав губы, Владимир молча взирал на каменные громады, мрачные в хмарный осенний день. Стремясь приблизить отдых, гребцы налегли на вёсла, лодия скользила по правой протоке к южной низменной части острова. Беспокоясь, Владимир оглянулся на лодию, шедшую позади. Кони успокоились, косились на воду. Вереница судов втягивалась в протоку.

В поход вышла не только дружина. Одну из лодий занимали волхвы, с коими Добрыня имел тайную беседу. При попе Евстафии – поп погрузился в одну лодию с великим князем – находился Ставк. Бывшего волхва в поход позвал сам Добрыня, для чего, не объяснил. Отец Евстафий брюзжал по поводу волхвов и даже желал им погибели в порогах, но Всевышний почему-то сохранил жизни язычникам.

2

На берегу прибывших встречали поселяне со старейшиной. Завидев князя, сняли кукули, кланялись поясно.

Отроки ставили полстницы, разводили костры, мучаясь с сырыми дровами, кормильцы настраивались готовить брашно. Владимир, сопровождаемый ближними, осматривал селище бродников.

– Как живёте тут, на острове? – спросил у дородного, ещё не преклонного летами старейшины.

– Живём, не жалимся, – ответил тот степенно. – Скотина плодится, жито родится доброе, сена, выпасы богатые. Дичи, уток хватает, рыбу, так ту жёны понёвами ловят.

Полногрудая, румяная баба подала князю ковш мёда, укруг хлеба. Владимир выпил, утёр усы, со смаком съел хлеб. Тот пришёлся кстати – кормились ещё до порогов.

Снаружи жилища бродников выглядели неказисто – хатёнки, едва не наполовину врытые в землю. Внутрь князь не заходил. Рядом с жилищами стояли одрины, откуда доносилось мычание, поросячье взвизгивание. Ни тын, ни кромы не ограничивали селище.

Сунув большие пальцы за пояс, старейшина смотрел на родную весь, словно видел ту впервые. Новому человеку весь казалась убогой.

– Что ж у вас и тына никакого нет? – спросил князь.

– Нас никто не трогает. Торг у нас ведут. Старые люди говорят, когда Русь хазарам дань платила, и хазары нас не зорили. Сейчас и ромеи бывают, и угры, и печенеги. Никто не обижает.

Своим здоровым видом, приветливостью бродники князю понравились.

– Живёте как в Ирии, – сказал на прощанье.

Следующий день пришёл с дождём, ветром. К полдню распогодилось, но всё было мокро, волгло. Добрыня был мрачен, неразговорчив. Да и весь стан имел унылый вид. Под ногами хлюпало, костры чадили. К вечеру, обвешанные битой птицей, вернулись кметы, ходившие на ловы. Добрыня позвал к священному дубу.

– Идём, княже, принесём требы за благополучный проход порогов. Попросим удачи в походе.

– Но как же… – начал Владимир.

Добрыня перебил.

– Дружина ждёт, княже. Надобно уважить. В поход с дружиной идём, не с попами.

То было верно. Владимир подчинился. Поп Евстафий, вышедший из душной, отсыревшей полстницы подышать свежим воздухом и завидевший князя, направлявшегося с ближними в капище, протестовал:

– Не ходи, княже, на бесовские игрища, грех то. Молись богу всемилостивейшему, он тебя не оставит.

Владимир ничего не ответил, отвернулся, отправился к дубу.

* * *

На обширной лесной прогалине у священного древа, под кронами которого разместилась бы сотня кметов, собралась вся дружина. Все тут были, и крещёные, и некрещёные. Так с досюльщины велось – прошёл пороги, принеси требы. Бог, как его ни называй, далеко, а пороги – вот они, рядом. Кто ведает, сколько раз ещё ходить мимо них.

Пылали костры, освещая ещё не облетевшие, лишь побуревшие листья дуба, жарилась утятина, деревья, росшие на краю поляны, скрывала темнота. Бояре с князем подошли к костру, кметы расступились, уступая место. Дрова для костров были приготовлены заранее, спрятаны от дождя, пламя вздымалось на две сажени. Вотолы, свиты исходили паром.

Птица изготовилась, люди разламывали тушки, ели сами, жирные, сочные куски складывали к дубу, тут же сновали волхвы.

Зазвучали гусли, бубен. Откуда-то из темноты появился белый конь, ведомый двумя отроками под уздцы. Два других отрока по велению волхва воткнули в нескольких саженях друг от друга три пары скрещённых копий. Коноводы повели коня к препятствиям. Необъезженный жеребец упёрся передними ногами в землю, заржал, рванулся вперёд, стряхивая вожатых. Не делая никаких попыток перешагнуть препятствия, свалил все три пары копий. Словно одна могучая грудь издала вздох, листва на дубе зашумела. Конь метался по краю поляны, не решаясь углубиться в темень. Несколько кметов бросились ловить жеребца. Владимир ошарашенно смотрел на поваленные копья. Такого он не ожидал. Озаряемые мятущимся пламенем лица без слов указывали – теперь против похода был не только Добрыня. Вся дружина, и старшая, и молодшая, и боярство видели в походе свою напрасную гибель и не желали её. Вести на брань рать, потерявшую в себя веру – заранее проигранное дело. Ни слова не говоря, Владимир развернулся на пятках и пошёл в становище.

В полстнице собрались ближние.

– Что конь копья повалил, то пустое, – говорил Путята. – Кметы удачи в походе не видят, смерть свою чуют. С ратью, что духом пала, много не навоюешь, – посмотрел на князя виноватясь. – Вернёмся, княже, в Киев. Весной возьмём Корсунь, никуда он от нас не денется. Сейчас впустую сходим, только дружину погубим.

Владимир, сидя на чурбаке и уперев руку кулаком в бедро, сумрачно оглядел воевод. Не сомневался – то настырный уй подстроил, да ведь не объяснишь. Да кто поверит?

– Что, все как Путята думают? – спросил со слабой надеждой на обратное.

По взглядам понял: Путята высказал общее мнение.

– Ладно. Дожди переждём, домой тронемся.

Добрыня доводил свой план до завершения.

– Отправим в Корсунь Ждберна, чтоб вызнал все тайны. Варяг, ему поверят. Скажет, повздорил, дескать, с киевским князем, лучшей доли ищет.

Владимир лениво подумал: и с варягом Добрыня заранее сговорился. Тот даже не спрашивал, куда и зачем, словом не перечил. Без настырного уя шагу ступить невозможно. Хоть бы раз промашку какую сделал, нет, что ни делает, всё верно, а от этого ещё обидней.

* * *

Утром в Олешье, несмотря на дождь, ушла лодия. Кроме гребцов, под навесом из толстины сидели два путника – варяг Ждберн и бывший волхв Ставк. Провожал лодию верхний боярин Добрыня. Перед посадкой дал путникам последний наказ, повторив говоренное, чтоб не забыли да сделали, как он сам измыслил.

Варягу верхний боярин наказывал:

– Узнай, откуда в каменную яму вода течёт. Не ангелы ж её по ночам таскают. Воды лишим Корсунь – и город наш. Сколько б ни было в нём кметов, а без воды не высидят.

– То понятно. Как передать? За ворота, как осада начнётся, не выйдешь.

– Может, раньше случай какой подвернётся и уйдёшь из города. Ежели не удастся уйти из города, договоримся так. Привяжи записку к стреле, стрелу пометь нитью красной, лосутком ли. Увидишь княжий стяг, туда и пусти стрелу. Я гридней упрежу, чтоб глядели.

– Ты иди в церкву, к попам, – напутствовал Добрыня Ставка. – Подбивай идти на Русь. Сам измыслишь, мол, руськие люди заждались слова божия, изнемогли в язычестве. А слово, дескать, некому принести. Нос-то не вороти, повторяю ещё, говори, корма на Руси изрядные, сытные. Попы довольны останутся житьём на Руси. Так-то.

– Да зачем про корма-то? – возразил в бессчётный раз Ставк, противно, видно, было такие речи вести. – Слово божие понесут. Почто кормами завлекать? Про духовное надо, не про плотское.

Добрыня с Ждберном переглянулись. Варяг скривил губы.

– Говори то, что велю. На пустое брюхо только ты слово божие понесёшь. Да таких, как ты, раз-два и обчёлся. А нам много попов надобно.

Последнее слово сказал варягу.

– Олешьскому воеводе передай мой наказ, пускай как хочет изворачивается, а чтоб до весны вас в Корсунь переправил. В Корсуне в разные стороны разойдитесь, вроде и знать друг друга не знаете. Да чтоб нашёл к весне вожа, коий проводил к Корсуню, показал, где дружину можно на берег высадить. Всё то в тайне храните.

Лодия отошла от берега, Добрыня, закутавшись в вотолу, отправился в становище.

* * *

С гаданием Добрыня верно рассчитал. Он, Владимир, ни на какого коня и внимания не обратил, хоть бы на все четыре ноги пал. Дружина иное дело. Ещё этот противный дождь, льёт и льёт, поневоле обозлишься на всё на свете. Волхвы опять против него выступили. Скоро посчитается с ними, вот вернутся в Киев.

Самого Добрыни не было весь день. Как ускакал утром неведомо куда, за целый день на глаза не попадался. Появился уй к вечеру. Войдя в полстницу, сбросил напитавшуюся влагой вотолу, уселся на чурбак, кряхтя стащил размокшие сапоги. Скинув мокрую одежду, кликнул отрока: