Бродский глазами современников - Валентина Полухина

Что угрожает Бродскому в связи с выходом сразу нескольких книг его стихов в Советском Союзе?

Я думаю, что он станет более официозным поэтом, уже становится им в массовом сознании людей в связи с Нобелевской премией: где-нибудь в Саратове он давно уже классик.

Есть ли кто-либо из пишущих сегодня по-русски, кто заслужил эту премию не меньше, чем Бродский?

Я вообще не понимаю института премий. Но думаю, что Бродскому дана эта премия справедливо.

Поскольку у вас нет стихотворения, адресованного Бродскому, вы разрешаете мне выбрать какое-нибудь ваше стихотворение для этого сборника ?

Что угодно. Только если это отрывок из поэмы, то укажите, пожалуйста, иначе он будет звучать, как проигрыш между двумя темами.

ЭЛЕГИЯ НА РЕНТГЕНОВСКИЙ СНИМОК МОЕГО ЧЕРЕПА[326]

Флейтист хвастлив, а Бог неистов —

Он с Марсия живого кожу снял, —

И такова судьба земных флейтистов,

И каждому, ревнуя, скажет в срок:

"Ты меду музыки лизнул, но весь ты в тине,

Все тот же грязи ты комок,

И смерти косточка в тебе посередине".

Был богом света Аполлон,

Но помрачился —

Когда ты, Марсий, вкруг руки

Его от боли вился.

И вот теперь он бог мерцанья,

Но вечны и твои стенанья.

И мой Бог, помрачась,

Мне подсунул тот снимок,

Где мой череп, светясь,

Выбыв из невидимок,

Плыл, затмив вечер ранний,

Обнажившийся сад;

Был он — плотно-туманный —

Жидкой тьмою объят,

В нем сплеталися тени и облака,

И моя задрожала рука.

Этот череп был мой,

Но меня он не знал,

Он подробной отделкой

Похож на турецкий кинжал —

Он хорошей работы,

И чист он и тверд,

Но оскаленный этот

Живой еще рот...

Кость! Ты долго желтела,

Тяжелела, как грех,

Ты старела и зрела, как грецкий орех, —

Для смерти подарок.

Обнаглела во мне эта желтая кость,

Запахнула кожу, как полость,

Понеслася и правит мной,

Тормозя у глазных арок.

Вот стою перед Богом в тоске

И свой череп держу я в дрожащей руке, —

Боже, что мне с ним делать?

В глазницы ли плюнуть?

Вино ли налить?

Или снова на шею надеть и носить?

И кидаю его — это легкое с виду ядро,

Он летит, грохоча, среди звезд, как ведро. Но вернулся он снова и, на шею взлетев, напомнил мне для утешенья:

Давно, в гостях — на столике стоял его собрат, для украшенья,

И смертожизнь он вел засохшего растенья,

Подобьем храма иль фиала, —

Там было много выпито, но не хватало. И некто

тот череп взял и обносить гостей им стал,

Чтобы собрать на белую бутылку,

Монеты сыпались, звеня, по темному затылку,

А я его тотчас же отняла,

Поставила на место — успокойся,

И он котенком о ладонь мою потерся.

За это мне наградой будет то,

Что череп мой не осквернит никто —

Ни червь туда не влезет, ни новый Гамлет в руки не возьмет.

Когда наступит мой конец — с огнем пойду я под венец.

Но странно мне другое — это

Что я в себе не чувствую скелета,

Ни черепа, ни мяса, ни костей,

Скорее же — воронкой после взрыва,

Иль памятью потерянных вестей,

Туманностью или туманом,

Иль духом, новой жизнью пьяным.

Но ты мне будешь помещенье,

Когда засвищут Воскресенье.

Ты — духа моего пупок,

Лети скорее на Восток.

Вокруг тебя я пыльным облаком

Взметнусь, кружась, твердея в Слово,

Но жаль — что старым нежным творогом

Тебя уж не наполнят снова.

1972 

Ольга Александровна Седакова

Ольга Александровна Седакова (26 декабря, 1949, Москва) — поэт рафинированного вкуса, глубокой эрудиции, ученый-полиглот, закончила Московский университет (1972), защитила кандидатскую диссертацию в Институте славяноведения и балканистики АН. Опубликовала переводы из Галчинского, Кэрролла, Элиота, Паунда, Харди, Ронсара, Клоделя, Рильке, Хайдеггера, Петрарки, Горация и Данте. Стихи начала писать в школьном возрасте. Из девяти поэтических сборников первый опубликован в Париже: "Врата. Окна. Арки" (1986), второй в Москве: "Китайское путешествие. Стелы и надписи. Старые песни" (1990). Ее стихи и проза переведены на итальянский, французский и английский. С 1978 года в течение нескольких лет работала в Институте научной информации, а в 1989-90 преподавала поэтику в Литературном институте в Москве.

В ее поэзии чувствуется влияние современной философии и музыки. В оригинальных нерегулярных ритмах Седаковой чуткое музыкальное ухо различит строгие принципы (например, все может быть кратно трем), а внимательный исследователь ее поэзии заметит участие ритма в общем семантическом замысле стихотворения. Так, в "Элегии осенней воды" то удлиненные, то укороченные до одного слова строки передают предельную степень свободы бегущей по холмам воды, а сам образ воды отсылает нас к источнику поэтического вдохновения Гиппокрене, высеченному Пегасом на горе Геликон. В ее стихах, которые освещает изнутри свет вечного огня, волнующе и тревожно звучит музыка слова ("и слову слово отвечает ), изысканные ритмы сопровождает метафорический аскетизм, в них много недоговоренностей, отсылок к первоисточникам, мифическим, философским и теологическим, в них ощутимы эстетические и этические самозапреты, которые можно только приветствовать в наш век недискриминированного словаря, эпатирующей иронии и моды на Бога. Сборник "Стихи" ("Гнозис / Carte Blanche : M., 1994) объединяет написанное Седаковой за двадцать лет поэтической работы. 

РЕДКАЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ

Интервью с Ольгой Седаковой

25 ноября 1989 года, Глазго

Кто составляет круг ваших читателей? Это все еще круг гуманитарной интеллигенции, или он расширился за годы гласности?

Он расширился сам по себе, а не из-за гласности. Мои публикации за годы гласности ничтожны — собственно, подборка в "Дружбе народов"[327]. В неофициальном журнале "Параграф" В.Семенюк (кстати, автор короткого, яркого эссе о Бродском, опубликованного в том же "Параграфе"[328]) назвал эту публикацию оскорбительной. Я так не думаю: чудесное предисловие Вячеслава Всеволодовича Иванова одно чего стоит. Но выбор стихов не представителен. Читатели мои, насколько я могу судить, живут в университетских городах — в Киеве, в Тарту, в Саратове, в Свердловске. И по-прежнему читают стихи в списках или в неофициальных журналах — "Выборе", "Российских ведомостях" и др.

А кто занимался подборкой в "Дружбе народов"? Почему вы к ней не имели отношения?

Потому что мне вообще не хотелось ничего печатать. Слишком тяжелое отношение сложилось у меня ко всем нашим журналам и издательствам; я не могу его преодолеть даже теперь, когда они изменились. Инициатива публикации принадлежит Татьяне Толстой. Подборку делали — с самыми добрыми намерениями — сотрудники журнала, я не вмешивалась.

А что, эта подборка как-то тенденциозно сделана?

Нет, не то чтобы тенденциозно. Стихи взяты из парижской книжки[329]. Но сама эта книжка составлена не мной. По какому принципу — затрудняюсь сказать. Конечно, все равно это мои стихи, я от них не отказываюсь, просто в целом получился другой поэт.

Кстати, довольны ли вы послесловием к вашей парижской книжке, которое подписано инициалами Д.С.? И не тот ли это Д.С., кто в свое время написал статью "Бродский и Пушкин" для "Вестника РХД"?[330]

Да, это он же. Теперь можно раскрыть псевдоним. Это пушкинист Владимир Аркадьевич Сайтанов. Он хорошо знает определенный круг поэтов "второй культуры", по преимуществу ленинградский. Что сказать о статье? Я ему глубоко благодарна, это зеркало мне льстит, но вряд ли это можно назвать доказательным анализом. Кстати, статья написана о другой книжке, о "Диком шиповнике"[331] и это совсем сбивает с толку.

Как бы вы в нескольких словах охарактеризовали свою поэтику? Это трудно, но не невозможно.

Да, я спокойно отношусь к аналитической работе, но легче, если о тебе говорят другие. По-моему, хорошую статью написал Алексей Шевченко для киевского журнала "Философская и социологическая мысль"[332]. Он автор двух книг, о Бахтине и о западной антропологии. Философский подход, может быть, лучше для меня, чем, собственно, анализ поэтики. Я не надеюсь на наших литературных критиков: они не знают, откуда идти. Философу виднее, вероятно. Я много — и совершенно непрофессионально — читаю философию, так, как другие читают стихи или слушают музыку. И тот, кто почитывал новую философию, как я, узнает многие мотивы и темы. Конечно, речь идет не о "переложении" готовых концепций.