Лёд - Яцек Дукай

— И правда то, что патриархом вашим единственным является Григорий Ефимович Распутин?

— Да отпустите же, Господи!

— Только скажи: в других городах меня тоже ожидают? А в самом поезде? Есть кто? По какой — такой причине ко мне ненависть подобная, а?

— Да откуда ж мне знать, что в других городах, пустите! А что в поезде! Для меня такое слово отца, словно лед на сердце… Отпусти, милостивец, отпусти!

— Но какая же причина, должна быть причина!

— А такая, такая! — Мартыновец покосился из под лепящего ресницы черного инея. Исхудавший, кожа в шрамах, с пятнами от старых отморожений, с несколькодневной щетиной на впавших щеках — он казался карикатурой на сибиряка-каторжника, не хватало только кандалов. Правда, сейчас его сковывали оковы, более твердые, чем железо. — Вы там ведь лучше знаете, кхрр. Зараза оттепельническая, или троцкист, или народник, или анархист, или там западник петербургский, или какой иной революционер — в голове одно: разморозить, разморозить, разморозить Россию.

— Чего?

— Отпусти!..

— Так что я там хочу сделать?…

— А зачем едете в святую землю? Все вы одним миром мазаны! Огонь нам в глаза! Но Господь послал России лютов. Так убить лютов! Батюшку Царя убить! Страну погубить! Все вы одинаковы!

— Иисусе Христе, на кресте муки принявший, да о чем вы говорите?!

— Ха, пушка, льдом стреляющая в руке, а он еще и запирается, убивца! — Мужик снова дернулся. Если бы гнев и вправду сжигал живым огнем, мартыновец давно бы уже растопил сковывающий его лед. — Ждут вас уже, ждут! И черт с вами!

Я-оно осмотрелось по улице. Этот разговор ни к чему не ведет. Левой рукой осторожно вынуло Гроссмейстера из правой руки, вернулось за полотном и бархатом.

— Да отпустите же! — благим матом вопил замороженный. — Сами же сказали, что пустите!!!

Я-оно подняло тряпки, завернуло в них револьвер.

— Что, вранья от правды не отличите?

Все больше огней загоралось в окнах — куда донесся грохот выстрела Гроссмейстера и крики мартыновца. Улицы в Екатеринбурге пересекаются под прямым углом, город выстроен по указам XVIII века, даже мост, пересекавший Городской Пруд, является простым продолжением улицы. В этом направлении — мост; в том — вокзал. Спрятав Гроссмейстер, быстрым шагом направилось к северу, массируя отмороженную руку. Слава Богу, что сейчас мороз, в противном случае наверняка какой-нибудь разбуженный мещанин уже приперся бы, чтобы узнать о причине ночного шума. Мартыновец продолжал вопить.

На вершине уличного склона приостановилось, глянуло через плечо. Снег все так же сыпал, первые лучи восходящего Солнца расщеплялись на кружащих в воздухе хлопьях, серебристых иголочках и сахарных крупинках. Вокруг люта и ледяной чаши кратера, вокруг окружавшей люта короны сталактитов и сталагмитов и висящего на одном из них человека, расцветали синие зарева, бил отблеск зимне-летней зари. Тучи на небе переместились, солнечное окошко в них закрывалось, и зарева гасли; затем разгорались заново — на меньший промежуток времени — на больший — на меньший… Приливы дня на мелком шельфе ночи. Весь Екатеринбург был прикрыт белизной, при этом, в основном, плоскими поверхностями белизны, как будто кто-то поставил здесь вместо города аппликацию города из белого картона; а под этим солнцем картонки оживали, белизна порождала другие цвета. Даже лют лучился более теплыми красками, по разветвлениям его асимметричной мерзлоты стекали зимназовые радуги. Один только человек в желтом пальто, чем более теплый свет касался его лица, чем выше вздымались по его инею волны дня — тем более страшно он кричал. Когда лед, наконец, сойдет с его плеч, и мартыновец почувствует рану от оторванной руки — когда лед отпустит, и висящие над ним массы земли упадут ему на шею…

Быстрым шагом я-оно направилось в сторону вокзала.

Юнал Тайиб Фессар, опершись о колесо дрожек, стоял над трупом бандита и курил свою сигару.

— О! — выплюнул он дым. — Так он не побежал за вами?

— Кто?

— Человек князя.

Извозчика я-оно заметило в переулке, тот присвечивал фонарем жандарму, который присел возле трупа с разбитой головой. Снег падал на разлившуюся по снегу кровь.

— Думаю, нам следует возвратиться в поезд. Может случиться, что местная полиция пожелает нас задержать.

— Ммм?

— Чтобы мы были свидетелями по делу.

Турок глянул с нездоровой заинтересованностью.

— Советник Дусин уже занялся этим. Что с вашей рукой, господин Бенедикт? Вы ранены?

— Советник Дусин?

— Я же говорю вам, это люди князя.

— Кто?

Фессар выглядел озабоченным.

— Э-э, нам и вправду будет лучше вернуться в поезд. Прошу…

— Ничего со мной не случилось! — отпихнуло я-оно руку купца. — Откуда Дусин?

— А кто их тут подстрелил? Я имею в виду, этого… Я же и говорю, люди князя Блуцкого.

Я-оно снова глянуло в глубину переулка. Жандарм обыскивал карманы покойного.

— Нет, не этого, — сказал турок. — А даже если и так, все равно не признаются, исключительно неприятный вид. Пошли.

Я-оно задрожало.

— Кто…

— Ну я же вижу, что вы едва на ногах стоите. Впрочем, мог бы нас и подвезти, наш гений-полицмейстер и сам справится, сейчас я…

— Нет!

— Тогда пошли, пошли!

Шли мы по собственным следам. За кем побежали люди князя? За парнем с черными глазами? За остальными бандитами? Наверняка.

— Сибирхожето сделает все, чтобы сохранить монополию, — тихо говорил Юнал Тайиб, глядя строго под ноги. — Когда Тиссен попытался поставить холодницу на гнезде над Дунаем, четыре пожара у них случилось, один за другим, пока, наконец, люты назад не ушли. Вам нужны протекторы-защитники. Князь едет во Владивосток, как вы тогда с ним договорились? На кого вы можете рассчитывать там, на месте? Кто в это вкладывает деньги? Кто имеет паи? Мы бы могли вам помочь. Скажем, исключительные права на новые месторождения и холодницы в Индии, Малой Азии и Африке, на двадцать пять лет. Что? Ладно, пускай будет пятнадцать. Все гарантии на месте, и я сразу же открываю аккредитив на сто тысяч через час, как мы прибываем в Иркутск, моего слова будет достаточно. Так как? Je suis homme d'affaires[77], господин Бенедикт.

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Точно так же, как понятия не имели, что вас тут поджидают, а? Я же не слепой, вы же чуть из шкуры не выскочили — только зачем было под тот нож лезть? Вы же так договорились с советником Дусиным? Что вы будете изображать приманку, а люди князя их перестреляют? И весь тот театр вчера за обедом нужен был только для этого? Правда, сейчас он уже мало на что пригодится. Вот, поглядите сами: madame Блютфельд, наш господин писака-журналист, уже болтают, вокзальный сторож уже все им выболтал; улица, вроде, и пустая, а одна минутка — и все слуги обо всем все знают. Скажем, что какая-то банда хотела нас ограбить — правда, долго это не удержится… два трупа… или три?…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});