Лёд - Яцек Дукай

Я-оно выбросило окурок.

— Бенедикт Герославский.

— Ах. Я… прошу прощения. Кристина Филипов.

— Очень приятно.

— Вы уж извините, что я так… Но я подумала, что другой оказии может и не представиться. Могли бы вы… Никола редко позволяет отвлечь себя от работы, он не уделяет достаточного внимания людям. Ведь он говорил с вами, правда?

— Вы имеете в виду эту его тунгетитовую динамо-машину?

— Он подключается к ней каждый день. Не могу смотреть. Простите, но ему ведь уже шестьдесят восемь лет! Иногда это продолжается четверть часа и дольше, и он не может оторваться. А потом он разговаривает сам с собой, описывает какие-то фантастические города; после того он требует, чтобы его водили за руку, потому что сам уже не способен отличить воображаемого от реальности, теряется в этих своих представлениях, словно в тумане. Он даже хотел, чтобы я для него крутила динамку. В Праге у него электротунгетитовые генераторы, он использует местную электростанцию. Мне казалось, что теперь, когда мы выехали… Не могли бы вы поговорить с ним серьезно?

И кто она, собственно говоря, для Теслы? Действительно ли, скандально молодая paramour[71], как хотелось бы сплетникам из Экспресса? Ведь прямо ее об этом не спросишь. Косвенные вопросы — «Как они похожи! Может дочка? Внучка?» — были бы не менее оскорбительными, девушка сразу же поняла бы намерения.

Подобия ни на копейку.

— Вы ставите меня в неудобное положение…

— Вы спасли ему жизнь!

— Но какие бы аргументы против мог бы я выдвинуть? Кто еще лучше него разбирается во всем этом его теслектричестве?

— Ох, он вечно считает, будто бы во всем разбирается лучше всех! — Девушка задрожала на прохладном ветру, несмотря на застегнутый жакет. Я-оно сбросило пиджак. Кристин завернулась в него, скрестив руки на груди. — Its so frustrating, I cannot bear the sight, he’s really the sweetest man on the Earth but…[72] — Она шмыгнула носиком. — Вы знаете, ведь он делает это уже много лет, десятки лет. Перед этим он подключался к электрическому току. Это просто какая-то страсть! Рассказывают, что в молодости он посмотрел в микроскоп, увидел бацилл, какие они отвратительные при увеличении, мне он тоже хотел показать; а поскольку мы вдыхаем, пьем эту гадость, все время сталкиваемся с ними — Никола пытается защититься от них всеми возможными способами. Понимаете, электрический ток он считает бактерицидным средством. Но уже с тех пор, как у него сгорела лаборатория на Южной Пятой Авеню — мне мать рассказывала — он начал питаться электричеством; иногда он вообще не ел нормальной пищи, только с самого утра подключался к аппаратуре. Он говорит, что только это поддерживает его здоровье. Может быть… Но сейчас — ведь это уже даже не электричество. Я опасаюсь за него.

— Не знаю, что он вам сказал о цели данной поездки, — снизило голос я-оно. Кристин поглядела вопросительно. — Вы беспокоитесь за его здоровье; скорее уже, вам следует побеспокоиться за его и свою жизнь. Как это случилось, что он вообще взял вас с собой в столь опасное путешествие? С самого начала он знал, что ему угрожает.

— Если бы Никола считал себя смертным человеком… — фыркнула девушка. — Это я заставила, чтобы он купил билет на фальшивое имя. Я выбрала тот же поезд, которым едет Беломышов. Я писала в Личную Его Величества канцелярию, названивала в Министерство Внутренних Дел.

— Ага. Ангел Хранитель.

Кристин наморщила брови.

— Pardonnez-moi[73]. — Я-оно попыталось взять ее за руку, но девушка спрятала ладонь под пиджак. — Mademoiselle Кристин, я чувствую себя польщенным, что вы дарите меня таким доверием.

— Ладно, насмехайтесь надо мной, пожалуйста, мне ведь известна ваша репутация. Возможно, Никола относительно вас и вправду ошибается…

— Моя репутация?!..

— Салонный шут.

— Ах!

Тут до Кристин дошло, что она сказала, и она стиснула приоткрытые было для следующего обвинения губы. Теперь она сама была оскорблена.

— Ну почему вы заставляете оскорблять вас. Вам что, это доставляет удовольствие?

Я-оно оперлось на угловатое ложе нагретого камня, подняло лицо к бледным созвездиям.

— И правда, уже взошли звезды. Небо очистилось, здесь дуют быстрые ветра. Еще несколько часов тому назад, в нескольких сотнях километрах к западу — от горизонта до горизонта висела одна, ленивая буря. Я проснулся ночью — мы проезжали по мосту через Каму, шел дождь, под нами проплывали какие-то барки, сплавляли лес, река кипела, наверное, разлилась, на берегах горели огни, костры, лампы, как будто бы они подавали друг другу знаки, сквозь дождь, в темноте ночи, и им ответили огни на реке; неба не было видно, мокрый мрак, только те мерцающие звезды на земле и на воде. Мы ехали? Плыли? Летели? Потом мне казалось, что все это лишь приснилось. Мы подавали один другому знаки.

— Кто вы, собственно, такой, мистер Ерошаски?

— Ну, репутация у меня уже имеется, или нет? — Я-оно повернуло голову влево, вправо, снова влево. — Вот поглядите за ту долину, между теми горами. Там уже лежит Азия. Говорят, что над Страной Лютов светят другие звезды. Там редко бывает чистое небо, Зима ужасно испортила погоду. Вот поглядите. Разве там небо не подвешено ниже? Кривизна заметна. — Я-оно очертило рукой дугу. — Небо напирает на землю, давит, душит. Небо Европы сбегает от земли, они взаимно отталкиваются. А вон там, здесь, в Азии — regarded[74] — полюса меняются — земля с небом притягивают друг друга. У нас замечательные места, центральная ложа в театре континентов, все видно как на ладони. Под небом Европы можно стоять выпрямившись, глубоко вздохнуть, подпрыгнуть без страха, строить вверх, глядеть вверх. Небо Азии даже отсюда выглядит давящим; необходимо сгорбиться, опустить глаза, прижаться к земле, передвигаться короткими, осторожненькими шагами, строить только вширь и вниз. Вы же сами замечаете, как немного там места между тайгой и звездами.

— Может все потому, что там возвышенности?

— Может.

Девушка изобразила неуверенную улыбку. И улыбка ее была прелестной — щечки округлялись, заполнились — два теплых яблочка; эту улыбку она вынесла еще с колыбели.

— Вы просто поэт, мистер Ерошаски.

— Аи contraire, mademoiselle, аи contraire[75].

Кристин в отчаянии искала причину, чтобы изменить тему беседы. Она была слишком молодой, на год или два меньше моего возраста — но, все равно, слишком молодой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});