Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

В это время Генрих наблюдал за всем через слуховое окно на чердаке. Пьенуар со своей драгоценной ношей медленно взбирался по воздушному мосту. Когда он был уже на полпути, кто-то крикнул: «Стой!»

Услышав этот возглас, Пьенуар остолбенел. Однако, собравшись с духом, он спросил:

— Кто там?

— Я, Генрих де Кандас!

Это имя было для него словно удар.

— Наконец-то ты в моих руках, негодяй! — крикнул маркиз торжествующе.

Испуганный Пьенуар выпустил шкатулку, чтобы спрыгнуть на окно и за него ухватиться, но Генрих отвязал лестницу, и бандит упал с самого верха на улицу.

Видок замолчал; драма кончилась. За исключением жаргонных выражений, от которых я избавил как себя, так и читателя, все это было записано мной, так сказать, дословно, и, несмотря на невероятность некоторых подробностей, я нисколько не сомневаюсь в истинности фактов. Я и теперь будто слышу голос знаменитого полицейского, вижу его жесты и физиономии каторжников… Жуанита и кабак «Черное солнце» часто тревожили мой сон.

Похождения Видока в Лондоне

Некоторое время спустя доктор Дорнье рассказал мне подробности о Видоке, которого, несмотря на всю его ловкость, наконец проучили. Однажды, страдая от безденежья, он решился отправиться в Лондон и там привлечь публику своей репутацией и именем. Видок пересек Ла-Манш, устроился на Пикадилли, расклеил афиши и привлек к себе внимание всей аристократии. Гримируясь по очереди старухой, солдатом, сестрой милосердия, человеком из высшего общества и в совершенстве разыгрывая свои роли, он менял голос, рост, осанку, лицо. Потом, по окончании представления, он позволял любопытствующим касаться руками своих аксессуаров: цепей, замков, кинжалов и даже самого ножа гильотины, к великому удовольствию чувствительных лордов и леди. И представьте только: эти гордые лондонские аристократы приходили в такой восторг, что охотно принимали в своих салонах его, Видока, каторжника, в салонах, где он с неподражаемым совершенством изображал представителей Директории и большого света.

По возвращении из Лондона сыщик на заработанные средства накупил множество акций, которые, впрочем, принесли ему лишь убыток. Благодаря своей непреодолимой страсти к разным спекуляциям, а может быть, и по совету своего секретаря, он снова был вынужден прибегнуть к разным уловкам. Тогда-то этот секретарь, сам ловкий плут, решился обмануть Видока и преуспел в этом.

— Ваше имя, — сказал он патрону, — в Лондоне у всех на устах, надо этим воспользоваться.

— Каким образом? — спросил Видок. — Вернуться туда? Нет уж, я достаточно путешествовал; я старею (ему в то время было восемьдесят лет, хотя на вид казалось не больше шестидесяти). Надо найти ресурсы в Париже.

— Вы здесь слишком известны.

— Вовсе нет.

— У вас есть картины; отправьте их через пролив и объявите во всеуслышание о выставке коллекции знаменитого Видока. Все, конечно, на это клюнут; вы получите огромную прибыль, а потом продадите все за наличные деньги.

Этот план понравился Видоку, но он еще колебался.

— Хотите, — предложил секретарь, — я возьму на себя исполнение этого замысла?

Видок наконец решился, дал секретарю деньги на путешествие, публикацию информации, аренду помещения. Его секретарь отправился в Лондон с картинами и деньгами. Прибыв на место, он устроился и поступил так, как говорил, с той только разницей, что, удачно распродав всю коллекцию, с вырученными деньгами собрался бежать в Нью-Йорк.

«Когда вор надувает другого вора, черт только смеется». Но Видока при этом известии хватил апоплексический удар. Поправившись благодаря стараниям своего доктора, он вооружился кинжалом, нанял пакетбот, явился в Лондон переодетый, обнаружил обманщика и тут же его убил, а потом на том же самом пакетботе вернулся в Париж. Спустя сутки после его прибытия к нему явилась одна женщина.

— Вы убили моего мужа, — сказала она, — и у меня есть доказательства. Я могу сделать так, что вас арестуют, но я хочу, чтобы ваше разоблачение принесло мне пользу. Вы должны немедленно отсчитать мне 60 тысяч франков, или вы погибли.

Женщина, казалось, была настроена решительно. Видок не знал, как поступить, он отдал 20 тысяч франков — все, что имел, по его словам, — и подписал вексель на остальную сумму. Но все это произвело на него такое впечатление, что старого сыщика во второй раз поразил паралич.

Кроме доктора, у него оставалось еще несколько друзей. Ему посоветовали причаститься; он согласился, и пастор Сен-Дени принял на себя отпущение грехов этой неспокойной совести. Подобно многим, Видок был фаталистом. По его убеждению, он был только орудием судьбы; над ним тяготел рок.

«Я запутался, — говорил он, — не будь первой ошибки, которая повлекла за собой целый ряд происшествий и обстоятельств от меня не зависящих, я, быть может, достиг бы маршальского жезла или получил портфель министра. Но, как бы то ни было, я все-таки оказал важные услуги тому самому обществу, которое меня останавливает».

— Думаете ли вы, — спросил он у священника, его исповедовавшего, — что человек, который убивал, воровал, доносил, — думаете ли вы, что такой человек может попасть в рай?

— Бог прощает раскаявшегося грешника, покайтесь.

Минута была торжественная; присутствовавший при этом доктор попросил священника напомнить умирающему о долге ему, доктору.

— Не беспокойтесь, — ответил ему Видок, показывая на небольшую шкатулку возле кровати, — я подумал о вас, вы найдете здесь все, что вам назначено.

Он лгал, несчастный, даже на пороге смерти! У его изголовья стояла женщина, которая с давних пор его содержала; именно ей и предназначалась шкатулка.

Видя его в таком состоянии, доктор Дорнье дал ему успокоительное. Оно произвело такое действие, что умирающий счел себя снова выздоровевшим.

— А, — воскликнул он, — еще не сейчас, не на этот раз! Я так и думал. Я много видел подобных случаев.

Потом он заснул. Доктор ушел, но к вечеру вернулся опять. Он удивился, обнаружив сиделку в страхе и смятении.

— Ах, доктор? Он с ума сходит! Несколько минут назад он вдруг спрыгнул с кровати с вытаращенными глазами! На него было страшно смотреть! Он ходил, кричал, размахивал руками, говоря, что галеры все опустели, преступники бежали и хотят его убить… Я испугалась и ушла, а теперь вот ничего не слышно.

— Войдемте в его комнату, — сказал доктор.

Не без некоторого затруднения им удалось отворить дверь. Видок ничком лежал на ковре с крепко сжатой в кулак левой рукой, его тело было еще теплым, но сердце уже не билось. Видок умер как жил, в страшных мучениях. Составили опись знаменитой шкатулки, все содержимое которой он отдавал своей сиделке. Все богатство его состояло в акциях и в пожизненной ренте. Доктор же и многие другие, рассчитывавшие на получение наследства, ошиблись.

Чувствуя приближение конца, Видок сам занялся церемонией своих похорон и выразил желание быть погребенным с пышностью; вследствие этого он нанял сто плакальщиц и плакальщиков, которые должны были сопровождать его прах на кладбище Пер-Лашез.

Этим ограничиваются мои воспоминания и, следовательно, кончается книга. Повторяю: я ничего не выдумал, факты точны, хотя и оставались до сей поры неизвестны, и потому, за неимением других достоинств, можно довольствоваться и этим.

Примечания

1

Дезабилье — легкая домашняя одежда, которую надевают утром и не носят при посторонних.

2

Фехтмейстер — учитель фехтования.

3

Вахмистр — старший унтер-офицер в кавалерии; соответствует фельдфебелю в пехоте.

4

Санкюлот — революционер, республиканец; презрительное прозвище, данное во время французской революции 1789 года аристократами республиканцам (мелким буржуа, ремесленникам).

5

Флорин — флорентийская золотая монета XIII–XVI вв., по образцу которой позднее стали чеканить золотые и серебряные монеты в других странах Западной Европы.

6

Бой в фехтовальном искусстве.

7

Здесь в значении «женщина легкого поведения»; вошла в употребление по героине романа Александра Дюма-сына «Дама с камелиями».

8

Кортик — род короткого ножа, заменяющий шпагу у флотских офицеров.

9

Интрепель — холодное оружие вроде топора, применяется при абордаже.

10

Арак — азиатский спиртной напиток из риса и других плодов.

11

Марс — площадка на вершине составной мачты.