Дамы и господа - Людмила Третьякова

…Спасский дом в жизни Варвары Петровны играл особую роль. Сюда она прибежала измученной девочкой, здесь пре­вратилась в умную, деятельную хозяйку, здесь встретила свою любовь. Каким бы горьким и невостребованным ни оказалось это чувство — ей выпало познать его силу. И в том совершенно справедливо Варвара Петровна видела свое женское счастье. Спасское стало семейным гнездом, где выросли сыновья. Теперь с потерей дома, заменившего ей весь мир, многое окон­чательно и бесповоротно ушло в прошлое.

Эту трагедию приходилось переживать в одиночку. Зарево спасского пожара с очевидной убедительностью высветило для Тургеневой реальное положение дел: ей, как повелось с молодых ногтей, надо надеяться только на себя. Не так ли? На второй день после пожара сын Николай и деверь Николай Николаевич сообщили Варваре Петровне, что уезжают на ярмарку в Лебедянь. Управляющий, который отсутствовал во время пожара, только что приехал и впал в полную растерянность. Как быть дальше? Кому все это поднимать? Ей?

Пожарище еще дымилось. Майская свежесть была попорчена гарью. Где-то на привязи выла обезумевшая Иванова собака.

В письме сыну мать признавалась: «Смешно! В 50 лет начинать гнездо вить… вы как хотите и где хотите — мое гнездо в могиле».

Но это была лишь минутная слабость. Она — хозяйка. Варвара Петровна очень дорожила этим званием, пусть кто-то и считает его мещанским, бабьим. Она чувствовала свою ответственность за все ей принадлежавшее. И за лю­дей-погорельцев тоже.

Кстати, в первом «послепожарном» письме Тургенева пишет сыну в Берлин не о колоссальных материальных убытках, не о дорогих сердцу утраченных реликвиях, а о том, что надо теперь помогать встать на ноги ее крестьянам. На третий день после спасского пожара в одной из деревень Тургеневой сгорело еще шесть дворов.

«Вся моя дворня погорела до того, что рубашек не вы­тащили, и малые, и старые — все голые… Нечем, совсем нечем наготы прикрыть, — писала мать Ивану. — Так же и сомовские мужики. Надо построить, одеть…»

Кстати, интересно узнать, как сложилась судьба той злосчастной скотницы, по милости которой и случилось это бедствие, была ли она наказана «жестокосердной барыней»? Судя по репутации Варвары Петровны в исторической или литературоведческой литературе, ей бы следовало отдать приказ как минимум высечь виновницу на том же скотном дворе. Можно не сомневаться — если б это и произошло, то наверняка стало бы известным потомству как еще одно доказательство изуверских замашек «барыни-крепостни­цы». Однако ничего подобного не случилось.

…Иван приехал, но не так быстро, как ожидала мать. Конечно, он был крайне расстроен случившимся, его лю­бовь к Спасскому, предпочтение, которое он отдавал этому скромному российскому уголку перед всеми европейскими красотами, сомнению не подлежит. Но, с другой стороны, он уже хлебнул свободы, почувствовал вкус вольной жизни, не отягощенной матушкиными требованиями. И побыв немного с Варварой Петровной, снова завел разговор о загранице. О мечте увидеть Италию и необходимости завершить обу­чение в Берлине.

Вопреки ожиданиям Ивана, мать отнеслась к его жела­ниям с полным пониманием:

«Я не хочу никакого упущения по твоей карьере, никаких препон на пути к твоему будущему магистерству! Только будь экономен, помни о нашем разорении».

Уцары буквально преследуют Тургеневу. У нее утонули баржи, перегруженные зерном, и убыток составил более сорока тысяч рублей. Однако для Ванечки деньги конечно же найдены. Он получил возможность в течение целого года любоваться благословенной Италией. Боже! Как можно этого не видеть, не знать: окрестности Альбано и Фраскати, откуда открываются дивные виды на Вечный город, раскаленный шар солнца, последним лучом ласкающий купол собора Святого Петра, Флоренция — сокровищни­ца произведений гениев, ничем не замутненная голубизна Неаполитанского залива. Иван был настолько потрясен этой сверхъестественной красотой, что оставалось только плакать или говорить стихами:

Сверкает море блеском нестерпимым,И движется, и дышит, и молчит…

Весной 1841 года наконец был закончен курс универ­ситетских лекций. Матушкины письма теперь неизменно заканчивались словами о скорой встрече. Надо было воз­вращаться домой.

* * *

А вдали от неаполитанской лазури и непривычной чистоты берлинских улиц в Спасском шла жизнь трудная, доводящая до измору. Взялись поднимать усадьбу заново.

Хозяйка, у которой ноги после пожара совсем сделались плохи и она все чаще пользовалась коляской, была уму­чена не менее других. Конечно, можно было обосноваться заново в одном из более благополучных имений, благо в них недостатка не чувствовалось. Но это означало бы, что несчастные обстоятельства взяли над Варварой Петровной верх. Это было не в ее правилах.

…Давно растащили крюками обугленные бревна и вывезли с глаз подальше. Всю местность, затронутую по­жаром, расчистили, прибрали, даже верхний слой земли сняли, чтоб не пахло горелым. Однако на место некоторых уничтоженных огнем построек, напротив, было приказано навозить золы поболее — Варвара Петровна вознамерилась приспособить эту землю под цветники. А зола, как известно, им на пользу.

Дом ставили, конечно, не такой размашистый, как пре­жде. Да и в убранстве роскоши поубавилось; со вздохом Варвара Петровна вспоминала, как прежде целыми обозами из Европы привозили самые дорогие, изысканные вещи для их с Сергеем Николаевичем жилища. Теперь все не то, но по-прежнему дом устраивался с большим вкусом, уютным. Да и двух комнат, убранных одинаково, найти было невоз­можно: хозяйка этого не любила.

В помощники матери набивался старший сын Николай. Похоже, ему хотелось осесть в деревне, как в тихой заводи, чтобы покончить с надоевшей службой. Этому двадцати­четырехлетнему здоровяку что-то мешало подняться выше звания прапорщика.

Проницательная Варвара Петровна разгадала причину полной разочарованности старшего сына в военной карьере, застывшей на нуле, — лень и нерадение. Она предвидела, что с отставкой Николай Сергеевич пополнит довольно большой круг помещиков, которые, кроме заложенного и перезаложенного домишка, ничего не имели и понуждали своих крепостных побираться по окрестным деревням, чтобы не околеть с голоду.

Мать ни за что не разрешала Николаю снять мундир. А перед защищавшим брата Иваном описывала ожидавшее Николая будущее:

«Теперь, чтобы не выйти из обычаев Тургеневых, надо жениться, как ты пишешь, нарожать кучу детей, по-турге­невски, чтобы дочери-бесприданницы остались в девках, — язвила, и справедливо, Варвара Петровна, — чтобы маль­чики, воспитанные в корпусах, прослужа два года в армии и выйдя в отставку, в первом чине кончили блестящую свою карьеру становым».