Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Есаков

Переходя теперь к доктринальным соображениям, подвигнувшим составителей кодекса к удержанию строгой ответственности в уголовном праве, необходимо отметить, что их допустимо оценивать исключительно как сугубо практические, т. е. основанные на традиционных представлениях о возможной неэффективности правового регулирования во многих случаях с объективно опасными посягательствами, если бы осуждение за образуемое последними правонарушение было связано с требованием доказать mens rea.[772]

Говоря иначе, в рассматриваемом аспекте в М.Р.С. проявился дух практического компромисса: не затрагивая теоретических проблем обоснованности института строгой ответственности самого по себе, составители кодекса – и здесь, как видится, заключён один из недостатков кодекса – предпочли обойти их молчанием, смягчив до уровня, показавшегося приемлемым, нормы действующего права. В особенности это заметно относительно допущенной в § 213.6(1) М.Р.С. строгой ответственности в сексуальных посягательствах, где комментарий к кодексу так обосновал избранный подход: «Ответственность за сношение с ребёнком младше десяти лет не требует психического состояния относительно возраста ребёнка… Фокусирование на столь юном возрасте делает строгую ответственность приемлемой, поскольку ни одна заслуживающая доверия ошибка относительно возраста ребёнка фактически младше десяти лет не сделала бы поведение действующего сколь-нибудь менее ужасающим отклонением от социальных норм (курсив мой. – Г.Е.).… Конечно же, спорно и то, является ли норма строгой ответственности удовлетворительной даже при этих обстоятельствах… М.Р.С. достигает компромисса между традиционной нормой, не допускающей ошибки в нормах права о статутном изнасиловании, и общим направлением против преступлений строгой ответственности… Предположительно, строгая ответственность должна бы быть приемлемой за правонарушения, основанные на столь исключительной юности, и в любом случае любое предложенное изменение по этому вопросу натолкнулось бы на политическое сопротивление (курсив мой. – Г.Е.)».[773] И хотя, отражая дух практического компромисса, Герберт Л. Пакер вполне справедливо образно сказал, что «только фанатик мог бы желать большего»,[774] нельзя не отметить того, что фанатик-теоретик действительно мог бы и, даже сверх того, должен был бы желать большего в отношении столь противоречивого института, каким является строгая ответственность.

Изъяв строгую ответственность из сферы истинного (или настоящего), если допустимо так выразиться, уголовного права, составители кодекса тем самым освободились от «груза», отягощавшего теорию mens rea, и смогли практически с tabula rasa приступить к детальной разработке положений теории виновности.

В этом ими был избран строго психологический подход, ценность которого являлась к тому времени вполне очевидной.

Первым шагом в ревизии старой теории явился критический пересмотр и последовательный отказ от подхода от-преступления-к-преступлению с присущей ему неизбежной множественностью понятий из области mens rea, неразрывно спаянных, к тому же, с имеющими вековую историю морально-оценочными характеристиками.

Авторы кодекса сочли, что всё многообразие оттенков различных состояний субъективного, психического отношения лица к совершаемому им деянию во всех его разнообразных объективных аспектах может быть приемлемо сведено к четырём базисным «элементам виновности»,[775] а именно: цели (purpose), знанию (knowledge),[776] неосторожности (recklessness)[777] и небрежности (negligence). [778]

Этим была выстроена исходная модель теории виновности, потребовавшая в дальнейшем своего содержательного раскрытия и упорядочения. В оценке последних аспектов следует обратиться к четырём значимым моментам.

Прежде всего, кодекс полностью отказался от остатков морально-оценочных характеристик в наполнении элементов виновности, прибегнув к их формулированию посредством использования таких ведущих психических категорий, как, например, сознательная цель (conscious object), осведомлённость (awareness), надежда (hope) и сознательное игнорирование (conscious disregard). При этом в дополнение к психологическим составляющим в понятия «неосторожности» и «небрежности» были привнесены и так называемые «нормативные компоненты» или стандарты оценки, позволяющие решить вопрос о наличии либо же отсутствии данных элементов виновности.

Используя различные комбинации упомянутых психических категорий, составители кодекса выстроили четыре сугубо психологических по наполнению элемента виновности, избрав – и это будет вторым моментом из четырёх – выглядящий не менее значимым и основополагающим подход. Они описали элементы виновности не просто применительно к actus reus деяния в целом либо же к результату последнего или к образующему его поведению самому по себе, а применительно ко всем трём могущим одновременно быть выделенным в структуре любого человеческого поступка, не исключая и уголовно наказуемые, составляющим: поведению (conduct), сопутствующим обстоятельствам (attendant circumstances) и результату поведения (result of conduct).[779]

Выработанная на базе этих принципов, которые могут быть названы психологическим и вариативным, схема элементов виновности была представлена составителями кодекса в § 2.02(2) М.Р.С. в следующем виде:

«(а) С целью. Лицо действует с целью относительно материального элемента правонарушения, когда:

(i) если элемент включает в себя характер его поведения или результат последнего, его сознательной целью является осуществление поведения такового характера либо причинение такового результата; и

(ii) если элемент включает в себя сопутствующие обстоятельства, он осведомлён о существовании таковых обстоятельств либо же верит или надеется, что они существуют.

(b) Со знанием. Лицо действует со знанием относительно материального элемента правонарушения, когда:

(i) если элемент включает в себя характер его поведения или сопутствующие обстоятельства, оно осведомлено, что его поведение носит таковой характер либо что такие обстоятельства существуют; и

(ii) если элемент включает в себя результат его поведения, он осведомлён, что практически несомненно его поведение причинит таковой результат.

(c) Неосторожно. Лицо действует неосторожно относительно материального элемента правонарушения, когда оно сознательно игнорирует непосредственный и неоправданный риск того, что материальный элемент существует или последует из его поведения. Риск должен быть такового характера и степени, что, принимая во внимание характер и цель поведения действующего и обстоятельства, известные ему, его игнорирование предполагает грубое отклонение от стандарта поведения, которого правопослушное лицо придерживалось бы в ситуации действующего.

(d) Небрежно. Лицо действует небрежно относительно материального элемента правонарушения, когда оно должно быть осведомлено о непосредственном и неоправданном риске того, что материальный элемент существует или последует из его поведения. Риск должен быть такового характера и степени, что пренебрежение действующим его осознанием, принимая во внимание характер и цель его поведения и обстоятельства, известные ему, предполагает грубое отклонение от стандарта внимательности, которого разумное лицо придерживалось бы в ситуации действующего».

Данной нормой М.Р.С. разрушил веками вырабатывавшийся подход от-преступления-к-преступлению, сведя понятийный аппарат mens rea к ограниченному числу элементов виновности, применимых, в зависимости от текста закона, к любому преступлению. По сравнению с ранее существовавшими дефинициями М.Р.С. стал не просто шагом вперёд: он стал – и здесь весьма трудно подобрать подходящий эпитет – позитивным качественным скачком в развитии понятийного аппарата mens rea.

Бесспорно, по прочтении дефиниций элементов виновности они могут показаться настолько усложнёнными, что это заставит сомневаться в реальности их применения на практике.[780] Иными словами, как иронично, но достаточно удачно отмечается в литературе, набросанная схема могла бы стать «предметом зависти тех монахов, которые до сих пор предпочитают проводить время в дебатах о том, сколько ангелов могло бы танцевать на кончике булавки».[781] Вполне возможно, что в таких критических соображениях есть своя доля истины, хотя в целом навряд ли допустимо согласиться с ними: приведённые определения видятся не более сложными, чем многие другие положения уголовного права, в равной мере попадающие на рассмотрение и разрешение «людей с улицы» – присяжных. И, как следствие, полностью неприемлемым выглядит предложение Джорджа П. Флетчера вообще избегать в тексте закона дефиниций, относящихся к субъективной составляющей преступления,[782] поскольку, несмотря на всю, говоря его словами, философскую природу концепции mens rea, базисные составляющие последней вполне поддаются определению, т. е. задача законодателя должна заключаться скорее в улучшении трудночитаемых дефиниций, чем в отказе от них полностью.[783]