Ящик водки. Том 2 - Альфред Кох

Армия маленькая, но чрезвычайно боеспособная. Когда в восьмидесятых был какой-то пограничный спор с Аргентиной, совпавший с Фолклендским кризисом (Пиночет помогал Тэтчер), то аргентинцы было полезли, так чилийская армия гнала их чуть ли не до Буэнос-Айреса.

Экономика устойчивая. Надежно растет. Производит самые простые вещи. Медь (много), рыбу, фрукты, вино, лес. По этим позициям лидирует в мире. Самая лучшая рыба — кто не знает — чилийский сибас. Вино — по соотношению цена-качество — номер один. Лес — дорогие лиственные породы. Растет банковская система. Пенсионные фонды — крупные инвесторы мирового уровня. По качеству жизни страна сильно отличается от всей остальной Латинской Америки. Скорее какая-нибудь средняя европейская страна типа Чехии или Греции.

Запомнилась поездка в Вальпараисо, это на побережье. Бесконечное плоскогорье, засаженное виноградниками. Красота неописуемая. Синее небо. Разреженный горный воздух и виноградники до горизонта.

Вальпараисо — портовый город с большим пляжем, рыбными ресторанчиками и обычной одесской сутолокой. Пиночет туда перенес парламент. Чтобы депутаты не мешались в Сантьяго. Построил им здание прямо на пляже, и с тех пор у него никаких проблем с парламентом не было.

Когда я был в Чили, Пиночет уже год как проиграл президентские выборы. Но в рабочих кварталах Сантьяго на стенах домов я еще видел граффити — «Вива, Пиночет!» Рабочие любили старика. Это был его электорат — рабочие и армия. Ну и бизнес, конечно. Крестьяне — не очень. Ведь он не отобрал землю у латифундистов. Опять же интеллигенция, студенчество тоже были против диктатуры. Это такой мой был анализ. Может, в жизни все было не совсем так.

Преподавали нам очень интересно. Лекции читали бывшие министры пиночетовского правительства. Запомнился бывший министр экономики с красивым именем Серхио де ля Куадро. Этот из конкистадоров. А другой, который делал пенсионную реформу, — Пинейро, в правительстве он был министром труда, такой сухонький индеец. С юмором дядька, шутил все время. Нам рассказывали, что в молодости он работал клоуном. Еще нам говорили, что он лично командовал расстрелом демонстрации протеста против его схемы пенсионной реформы. Может, врали…

Дело в том, что переводчиками у нас были только что вернувшиеся из Советского Союза политические эмигранты (сплошь коммунисты) и их дети. Вернуться-то они вернулись, а работы для них нет. Вот тут и подвернулись мы. И русский им пригодился. Их рассказам про пиночетовских министров мы не особенно верили, но фон эти «переводчики» создавали адреналинистый. Было ощущение, что они готовы на этих лекторов с кулаками кинуться.

Лекции были про приватизацию, про пенсионную реформу, про финансовую стабилизацию, про налоговую реформу. Про преодоление кризиса доверия. Довольно специальные вещи. Состав нашей группы был разношерстный. Сейчас, по памяти, я и не вспомню всех. Юрий Болдырев, Миша Дмитриев, Сергей Глазьев, Леня Вальдман, Костя Кагаловский, Миша Киселев, Симон Кордонский, Гриша Глазков, Алексей Головков… Нет, всех не вспомнить. Надо бы собраться. Да где там…

Чили… 1973 год. Полный коллапс. Все, экономика остановилась. Страна — банкрот. Политически — безвыходное положение. Дальше, как в плохом кино — прошло двадцать лет…

Какие еще нужны примеры, что нужно действовать, а не болтать про реформы? Так ведь и страну проболтаем.

Свинаренко: — А вот я вспомнил принципиально важную вещь. Тогда, в 91-м, пили в основном дома на кухне. Хочешь с кем выпить — тащишь его домой. И вот напротив «Ъ» была какая-то забегаловка на первом этаже жилого дома, где наливали и давали салатов и сосисок. Сидели там бандиты в кожанах, — помнишь, полстраны тогда ходило в китайских коричневых кожанах, сшитых из кусков? И мы сидели. А советская манера — сбегать за бутылкой и сидеть или пить в офисе — это у нас уже стало отходить. Эти мрачные забегаловки, которые тогда стали появляться… Мы видели в этом роскошную жизнь. Мы понимали это так, что ни в чем себе не отказываем.

— Это были ростки капитализма.

— Да! Говори, что хочешь, пиши, что на ум взбредет, колбасы полно, водка есть, за границу сел — и полетел. Ну чего, казалось, еще желать? Скромные у нас тогда были желания, в 91-м…

Запись беседы авторов книги с Александром Гавриловым — главным редактором «Книжного обозрения»

Пивной ресторан «Ангара»

Свинаренко: — Астафьев умер 21, что ли, ноября 2001 года, а 24-го я уже вступил в Союз писателей.

Кох: — Ну да, закрыл брешь, чего уж там.

Кох: — Классический застой начал заканчиваться со смертью Брежнева. Потом еще были конвульсии в виде Андропова, Черненко — такой юмористический, а потом уже ускорение с перестройкой. И вот вся эта наша жизнь, на которую пришлась наша развеселая молодость, она вся закончилась 11 сентября 2001 года — потому что началась антитеррористическая борьба, в Америке задушили демократию, следом за этим задушили ее и у нас. До 11 сентября — это были детские игры.

— Как выражался ветеран «холодной войны» Игорь Малашенко, это были шахматы. Поскольку там были ядерные ракеты, был паритет, было, в общем, понятно, что ничего не будет. Все только надували щеки, кидали понты и говорили: «Мы вам покажем Кузькину мать». А те — «А че нам Кузькина мать, ничего вы нам не покажете». А вот когда это взорвали, оказалось, что игра идет не по правилам и никто никого не слушает…

— Сразу выяснилось, что ракеты эти никому не нужны…

— Что те, у кого ракеты, — они и не попадают…

— Нет, попадают — но в еврейские самолеты.

— Первый том — очень про личное…

— У нас и второй — про личное.

— Вот странно, я практически не писал никаких личных комментариев. А почему это книжка про личное? Чего там такого личного?

— А я писал про личное, ты меня про него допрашивал, а сам говорил: «Я человек женатый, я про личное не могу»… А! Ты там написал, что достался жене девственником и с тех пор ей не изменял 25 лет.

— Это сильно… Мы с ней живем вместе только 23 года!

— Ну как же… Там есть большой кусок про религию, большой кусок про многоженство…

— А это разве личное — про многоженство? Это то, что я советую русскому народу делать, чтобы не вымереть.

— Но это все-таки такая приватная рекомендация…

— Почему?! Абсолютно публичная. Я еще если, дай бог, в Думу изберусь, буду этот законопроект протаскивать. У меня есть два законопроекта — о разрешении многоженства (если уже пидорам разрешают жениться, то уж куда лучше многоженство разрешить, о нем даже в Библии написано); и второй законопроект у меня — разрешить рекламу водки и курева на телевидении. У меня есть своя теория на этот счет. Вот смотри: я производитель, допустим, водки. Я извлекаю из этого бизнеса прибыль. Потребление водки в России остается стабильным — рекламируй ее не рекламируй, а народ пьет ровно столько декалитров, сколько может выпить: больше не употребляет, потому что больше уже выпить не может, а меньше не употребляет, потому что пить бросать не хочет. Я еще когда в правительстве работал, смотрел: с середины семидесятых потребление на душу населения — ровная прямая, она не поднимается и не снижается. Раз дело устроено так, то моя, производителя водки, прибыль фиксирована — сколько могу выпустить, столько и продаю. Когда реклама водки на телевидении была разрешена (мы помним это время, да?), я какую-то часть этой прибыли тратил на рекламу. Теперь я ее не трачу, а кладу себе в карман. То есть, по сути, запрет рекламы водки на телевидении — это отмена налога на развитие телевидения с производителей водки. Отсюда вырастет качество программ, можно будет снимать не малобюджетные программы… Я понимаю, когда государство говорило: лучше пускай производители водки это себе кладут в карман, чем Гусинский. А теперь-то телевидение государственное, теперь можно уже.

— Кто вы в социальном измерении?

— Я? Человек. Звучу гордо. В социальном измерении — писатель. Я, между прочим, председатель редакционного совета журнала «Медведь». У меня там трудовая книжка лежит.

— А как же бизнес по поглощению и прожевыванию?

— Вот я и поглотил журнал «Медведь». Мы с Игорьком 60% акций имеем. Хороший журнал?

— Ну… Лучше, чем был, но…

— Он что, хочет нас обидеть?

— Не, не хочет. СМИ в тяжелом положении, все понятно… Мы вообще чего книгу писать начали? Тебе ли не знать, как литературному критику, что современная литература переживает страшный трындец. Я покупаю новинки, внимательно читаю и вижу, что большая часть книжек такая — выпил, потрахался, проснулся — не помню, то ли пил, то ли трахался. Постмодернизм, телки, модные кабаки. И пару строк про говно — непонятно, почему и зачем оно так модно и популярно.

Еще одна линия — so called иронические детективы. И видно же, что человек пишет с усилием, думает: вот, линия бедная — так я сейчас еще парадоксальную линию впишу, чтобы поинтереснее получилось, чтобы вышло, что девушка не просто спит с одноклассником, с которым двадцать лет назад окончила школу, но еще и отравила его жену, трахнула его кобелька… Потом кто-то что-то спер, кого-то зарезали, кого-то переехали, потом обнаруживается двойник, потом сироты, разлученные тридцать лет назад, встречаются, один оказывается полковником милиции, кто-то влюбился, поменял квартиру ужас же. Вот у тебя я как раз остался по пьянке ночевать на даче, а там лежит Донцова — не знаю уж, кто ее у тебя читает…