Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

Помню, как он увлекся знаменитой танцовщицей, босоножкой Айседорой Дункан, гастролировавшей в Петербурге. Он посвятил ей два восторженных фельетона в «Нашей жизни». Один из них кончался словами: «Увидеть Дункан и умереть», перефразируя известное изречение неаполитанцев: «Увидеть Неаполь и умереть».

Посмотрев несколько раз Дункан, он, по счастью, не умер и продолжал писать свои тонкие, остроумные и интересные статьи, преимущественно на литературные темы. Он даже пережил всех товарищей по редакции, хотя был не моложе их. Он скончался незадолго до войны, весной 1941 года.

Бывать у него доставляло мне большое удовольствие, и я всегда вспоминаю о нем с чувством глубокого уважения и симпатии.

Дома. А. А. Давыдова. Е. В. Тарле.

Смерть Михайловского

Мы с Ангелом Ивановичем вели в то время очень уединенный образ жизни. Этому было много причин. Он вообще был человек крайне замкнутый, не нуждающийся в людях, особенно когда у него была захватывающая работа и большая семья, чего до тех пор он был лишен.

Я, наоборот, всегда отличалась общительностью и чувствовала потребность в людях, конечно, близких мне и симпатичных. Но в эти годы меня слишком поглощали дети. Каждые два года у меня рождался ребенок, год уходил на кормление. При этом поддерживать интенсивные отношения со знакомыми оказывалось довольно трудным.

Кроме того, сам по себе детский мир с весьма своеобразными особенностями каждого ребенка поражал и глубоко интересовал меня. До тех пор мне никогда не приходилось иметь дело с маленькими детьми. Росла я единственным ребенком в семье, а когда выросла, дети интересовали меня гораздо меньше, чем многих моих сверстниц. Теперь я вдруг поняла, какой громадный интерес представляют эти несмышленые детеныши, на глазах превращающиеся в маленьких людей с такими ярко выраженными индивидуальностями, такие разные при одинаковой наследственности и одной и той же обстановке. При этом влиять на эти индивидуальности оказалось чрезвычайно трудно, почти невозможно. Особенно заинтересовала меня проблема наследственности, переплетающаяся и перекрещивающаяся. Иногда в ком-нибудь из детей меня неожиданно поражала определенная черта сходства даже не с родителями, а с кем-нибудь из дядей, тетей или дедушек.

Любопытно было тоже наблюдать разницу во вкусах, интересах и характерах между девочками и мальчиками. У нас в семье был только один мальчик, родившийся последним после трех сестер. Можно было думать, что три девочки, жизнь которых уже в известной мере определилась к тому времени, как он стал выходить из младенчества, втянет его в круг их занятий и интересов, тем боле, что даже близко знакомых мальчиков у наших детей не было, и никому в голову не приходило в какой-либо мере сравнивать и противопоставлять брата сестрам.

Между тем очень рано сказалось различие интересов и вкусов.

Помню первую елку, на которой Володя присутствовал сознательно, когда ему был год восемь месяцев.

У нас был обычай делать на елке подарки и своим, и приглашенным детям. Володе был предназначен большой красивый волчок, а одному из гостей-мальчиков лошадка. Но когда стали распределять подарки, Володя, увидав лошадку, не захотел смотреть ни на что другое. Он так вцепился в нее, с таким отчаянием отбивался от попыток отнять ее у него, что пришлось подарить гостю одну из запасных игрушек, всегда остававшихся у нас на случай недовольства кого-нибудь из детей своим подарком. С этого момента, он решительно не желал смотреть ни на какие игрушки сестер — на их куклы, хотя бы очень красивые, мебель, посуду и т. п. Его интересовали только лошади, солдатики, а позже автомобили и пароходы.

Перед этой елкой произошел характерный для него эпизод.

Я купила елку, но она оказалась слишком высокой по нашим комнатам и не укрепленной в кресте. Я попросила позвать дворника с необходимыми инструментами.

Пришел младший дворник в красной кумачовой рубахе, с топором за поясом. Дети, конечно, толпились тут же, с интересом ожидая, что будет. В эту минуту в комнату вбежал Володя. Бог знает, какая ассоциация мелькнула у него в голове. Вероятно, какой-то образ из книжки с картинками. Во всяком случае, он с тревогой взглянул на незнакомую фигуру в красной рубахе с топором и, отбежав в угол комнаты, растопырил руки и настойчиво закричал сестрам:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Дети, сюда, все ко мне сюда, — показывая им, чтобы они скорее бежали под его защиту.

Я пошла к Ангелу Ивановичу и позвала его посмотреть на эту картину.

— Видишь, какой защитник растет у сестер. Он не даст их в обиду.

Очень скоро и Володя стал проявлять инициативу и придумывать игры, в которые втягивал сестер, особенно младшую из них, беспрекословно подчинявшуюся ему. При этом он решительно отказывался от участия в их играх с куклами, хотя они настойчиво приглашали его играть роль отца в семейной жизни их кукол. Это его нисколько не интересовало. И так продолжалось во все время их детства.

Единственный человек, с которым мы были действительно близки в этот период нашей жизни, была Александра Аркадьевна Давыдова. Мы оба горячо ее любили.

Александра Аркадьевна была очень несчастлива в личной жизни. Ее старший сын в ранней молодости тяжело заболел и, хотя он пережил мать, но не столько жил, сколько умирал годами на ее глазах.

Старшая ее дочь, Лидия Карловна, с которой мать была ближе всего, была замужем за М. И. Туган-Барановским. И это супружество доставляло вначале матери большую радость. Это была на редкость любящая и совершенно неразлучная пара. Работали они тоже вместе. Лидия Карловна деятельно помогала мужу в его писаниях и самостоятельно сотрудничала в «Мире Божьем». Встретить где-нибудь одного из них было почти невозможно. Если вы видели Лидию Карловну, стоило вам оглянуться, чтобы в двух шагах заметить высокую, худощавую, немного сутуловатую фигуру Михаила Ивановича. Он был сильно близорук и постоянно пугался, теряя вдруг Лидию Карловну, стоящую в двух шагах от него.

Вечером, возвращаясь домой, они имели обыкновение заезжать в булочную Филиппова на Невском. Лидия Карловна оставалась в санках, а Михаил Иванович заходил в булочную. Но и тут не обходилось без недоразумений. Однажды народу около булочной было особенно много, и извозчиков тоже ждало немало. И вдруг Лидия Карловна услышала испуганный женский крик:

— Ай! Что вам надо? Куда вы лезете?

Лидия Карловна приподнялась и увидела то, чего опасалась. Михаил Иванович по своей близорукости принял какую-то даму за Лидию Карловну и настойчиво пытался сесть в ее сани, повторяя успокоительно:

— Лидуся, Лидуся, что ты?

Лидии Карловне пришлось громко позвать его:

— Мишенька, куда ты? Я здесь.

Только тогда он, очень смущенный, высвободил свою длинную ногу из-под полости чужих саней и под хохот публики пробрался к своему извозчику.

Но у этой нежной пары было одно большое горе. Оба они горячо мечтали о детях, и каждый год судьба посылала им надежду. Но ни разу Лидии Карловне не удалось произвести на свет живого ребенка. Никакие меры, никакие советы врачей не помогали.

Наконец, последний раз, на девятом году брака, последствием преждевременных родов явилось тяжелое заболевание. Сначала никто из врачей не мог поставить диагноз. Но потом оказалось, что это белокровие, болезнь, против которой медицина не знала в то время средства.

Отчаяние Михаила Ивановича не знало границ. Об Александре Аркадьевне и говорить нечего. Со смертью Лидии Карловны в ней что-то оборвалось, и мы все, окружавшие и любившие ее, сразу почувствовали, что она не сможет больше жить.

Казалось, ничто не может потрясти Александру Аркадьевну, но судьба готовила ей новый удар. Через 10 месяцев после смерти Лидии Карловны Михаил Иванович вторично женился, и корректуры его очерков, печатавшихся в «Мире Божьем», возвращались в редакцию, правленые незнакомой женской рукой.

Это окончательно сразило Александру Аркадьевну. Она не могла представить, что ее дочь будет так скоро забыта.