Возлюбивший войну - Джон Херси

Во мраке затемненного аэродрома показались неясные, мрачно-серые очертания "Тела".

Мерроу похлопал по фюзеляжу самолета.

- Спокойной ночи, крошка, - сказал он.

Я тоже сказал "спокойной ночи", но моему пожеланию предстояло лететь во мраке более длительное расстояние.

20

Мы входили в нижнюю эскадрилью ведущей группы, а Бреддок летел в ведущем самолете соединения с каким-то новичком-генералом из VIII воздушной армии, а качестве туриста; самолет Бреддока находился ярдах в двухстах выше и впереди нас и казался серебристой трубкой на фоне подернутого легкой облачностью полуденного неба.

Мы возвращались на базу из рейда на Лориан. Рейд состоялся ранним утром - подъем в два сорок пять, инструктаж в три тридцать. Мы уже летали на Лориан во время нашего первого рейда и потому могли доставить себе удовольствие не думать о цели налета; утро действительно настраивало на благодушный лад. Взошло солнце, и небо предстало перед нами в виде полусферы цвета светлого сапфира, чуть подернутой над Европой тонким покровом холодных перистых облаков. Землю не прикрывала обычная дымка, инверсионных следов не возникало, цель была видна миль за сорок. Противник оказал сравнительно слабое противодействие - во всяком случае, нашему подразделению. Отбомбились "крепости" довольно успешно. В пункте сбора, когда мы уже выполнили задачу, Мерроу решил проверить бдительность Клинта и потребовал данные о местонахождении резервной цели. Клинт, решив, видимо, что на сегодня он уже достаточно поработал, размечтался и не сумел ответить; и Мерроу набросился на него и долго грыз.

Самолет Бреддока назывался "Бычий загон". Бреддока связывала с Мерроу большая дружба, но я его почти не знал: при упоминании его имени в моем представлении возникала лишь тонна первоклассного мяса, - большой, высокий, тучный человек, о котором говорили, будто в воздухе он необыкновенно хладнокровен и собран; он должен был обладать примитивной, как у кита, нервной системой. Я даже не задумывался, кто еще находится на его самолете, кроме "туриста", я знал только, что там Бреддок, "Бычий загон".

Все шло нормально. Мы пролетели над целью через "железные кучевые облака", как называл Хендаун зенитный огонь, не потеряв ни одного самолета, и, уходя, радовались, что в ясном небе не видно вражеских истребителей, а впереди нас ждут дом и отдых; мы летели в сомкнутом строю и ни разу не услышали по радио о появлении истребителей, зато генерал, как и положено новичку, молол всякий вздор. В общем, все мы пребывали в хорошем настроении, полагая, что еще один боевой вылет - сдьмой для "Тела" - практически уже закончен; это и в самом деле чудесно - забраться так высоко в небо и сознавать, что возвращаешься в Англию.

Но вот что-то привлекло внимание Мерроу. Он показал вверх, на самолет Бреддока. "Берегись, Бред! - мысленно крикнул я. - Берегись, берегись, ты горишь! Горит двигатель номер два!"

Я не мог оторвать глаз от тоненькой предательской струйки темноватого дыма, не похожей на обыкновенный выхлоп, но еще не предвещавшей опасности; струйка не рассеивалась. Кто-то сообщил Бреддоку по радиотелефону, что он горит, и только тогда вся авиагруппа узнала о нависшей над ним беде. Внезапно дым почернел, на фоне неба стали заметны бледные языки пламени, и у меня создалось впечатление, что самолеты как бы сжали строй (Мерроу, несомненно, увеличил наддув), чтобы лучше видеть происходящее, - так насекомые собираются в ночи вокруг источника света.

Пытаясь сбить пламя, Бреддок перешел на пологое планирование с невыключенными двигателями, и в этот момент Макс Брандт заорал по внутреннему телефону:

- Смотрите! Что за хреновина?

Что это было? Что? Какой-то предмет вывалился из "Бычьего загона" и пролетел мимо нас. Я сообразил: дверь маленького заднего люка; ее, видимо, вышиб стрелок хвостовой турели. Нет, в ведущем самолете с "туристом" на борту это не мог быть хвостовой стрелок. Скорее всего, второй пилот, потому что в присутствии генерала именно он выполнял обязанности хвостового стрелка, наблюдал за строем самолетов и докладывал обо всем генералу, с тем чтобы предоставить ему возможность принимать всякие идиотские решения; если бы наш самолет летел ведущим в группе, место хвостового стрелка пришлось бы занять мне. На мгновение я представил, что это я выбил пролетевший мимо нас небольшой металлический лист и выбираюсь из самолета. Вздрогнув, я вспомнил, что вторым пилотом у Бреддока летал Козак - бледный, молчаливый парень, при упоминании о котором в памяти всплывала белая-белая кожа и густая черная щетина на окаменевшем, угрюмом лице... Показалась нога, потом другая; Козак протискивался наружу, как нарождающееся существо, и я чуть не закричал по радио: "Берегись, Кози! Бог мой, да тут больше ста самолетов, и все мы мчимся на тебя!"

Козак, конечно, подумал о том же самом, иначе не принял бы такого опрометчивого решения. Он рванул вытяжное кольцо парашюта сразу же, как только выбросился из самолета. Он уже ничего не соображал. Только что он находился в мчащемся самолете, а теперь проносился в воздухе со скоростью более ста пятидесяти миль в час. Перед моими глазами промелькнул поблескивающий нейлон, вначале похожий на флаг, потом на большой ворох белья, и мы все неслись на Козака, а он, почти незаметный для взгляда в первые секунды, пока раскрывшийся парашют не замедлил его падение, уже не владел собой. Последовал удар. У него, наверно, не уцелело ни одной кости; он... его спина... Мы как раз находились под ним, когда раскрылся парашют; Козак согнулся дугой, и спина у него лопнула, как лопается на ветру туго натянутая лента; должно быть, он умер мгновенно; он, Кози, был мертв уже в тот миг, когда решил спастись и выброситься с парашютом, забыв о скорости, с которой мы шли, и о том, что нужно выждать. У него сломались и разум и тело. Как мне представлялось, при виде массы самолетов он подумал, что обязательно столкнется с одним из них, и решил не делать затяжного прыжка, чтобы не попасть под винты мчавшихся вокруг машин; он, наверно, надеялся благополучно пролететь через весь боевой порядок, если сразу откроет парашют, потому что мы заметим и обойдем его, чего мы никак не могли сделать.

Я хладнокровно подумал, что на месте Кози остался бы жив. На месте хвостового стрелка-наблюдателя ведущего самолета я бы падал и падал в затяжном прыжке, все вниз и вниз, вон к тем белым пушистым облакам, что вновь появились там, где начиналась зона высокого давления с ее сверкающей голубизной, и это был бы долгий-долгий - в пятнадцать тысяч футов - прыжок. Вот как я попытался бы сделать. Руки прижаты к бокам. Колени подогнуты... Но ты мертв, Кози, мертв оттого, что слишком хотел жить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});