Мэрилин Монро - Дональд Спото

Прежде чем Кэрроллы успели сделать какие-то комментарии по поводу услышанного, Мэрилин доложила им, что боится возвращаться в свою крохотную квартирку. Когда она хотела обналичить свой последний чек, полученный от киностудии «Фокс», то спросила у полицейского в Голливуде, можно ли ей сделать это в местном банке, невзирая на то, что у нее нет там никакого счета. Полицейский выяснил у Мэрилин фамилию и номер телефона, после чего сам получил для нее деньги; с купюрами в руках она поблагодарила вежливого копа и ушла. Ночью тот же самый мужчина вломился в ее жилище и пытался напасть на нее; когда же Мэрилин начала орать настолько громко, что на пороге появилась разбуженная соседка, бандит сбежал через кухонные двери. «Просто не знаю, что мне и делать, — закончила Мэрилин. — Я все-таки нуждаюсь в каком-то месте для сна. Нужно еще питаться, иметь машину и платить за учебу на театральных курсах. Придется мне, видно, начать работать на бульваре. — Тут она на мгновение замолкла. — Я решила сменить фамилию. На Джорни Эверс[126]».

Кэрроллы были настоящими добрыми самаритянами и немедля приступили к действиям. В течение большей части года они жили в долине Сан-Фернандо на своем ранчо Гренада-Хилс, где выращивали лошадей, но была у них квартира и в городе, на самом верхнем этаже в Эль-Паласио — элегантном здании в испанском стиле, возведенном на северо-восточном углу бульвара Ла-Чинега и Фонтанной авеню. Кэрроллы предложили Мэрилин бесплатно пожить в гостевой комнате их апартаментов. Благодаря этому она могла бы без проблем посещать курсы и ходить на собеседования с потенциальными работодателями в любой момент, когда ей вздумает позвонить агент Гарри Липтон, — и все это без необходимости «работать на бульваре». Вот что вспоминает Люсиль: «Мэрилин рассказала, что в возрасте девяти лет ее изнасиловали, а когда ей было одиннадцать, она занималась сексом ежедневно, хотя это, как сама девушка призналась позднее, не соответствовало истине. Подобными рассказами она хотела вынудить нас к тому, чтобы мы приняли ее в наш дом и не позволили пойти на панель; и ей это удалось». Мэрилин была особой впечатлительной, но ей хватало ловкости и сообразительности, чтобы знать, какого рода россказни и байки вызывают сочувствие у людей определенного типа.

В соответствии с их записями, Кэрроллы давали ей деньги на протяжении всего сентября (восемьдесят долларов — 2 сентября, пятьдесят — 15-го, еще восемьдесят — 26-го и семьдесят пять — 27-го). Осенью супруги попросили своего представителя, адвоката Альберта Блюма, составить соответствующий договор. Они будут регулярно выплачивать «Джорни Эверс, известной также в качестве Нормы Джин Доухерти», на «личные расходы» сумму в размере сто долларов в неделю. Если через Блюма или Кэрроллов она сумеет найти работу, то возвратит все деньги, а ее агент Гарри Липтон получит причитающиеся ему десять процентов. Дочь Глэдис никогда до сих пор не содержали с подобной щедростью.

В сентябре события покатились быстро. 21-го Люсиль где-то заметила уведомление о предстоящем распределении ролей в студенческом представлении комедии 1940 года «Предпочитаем лоск и обаяние», которую собирались сыграть в Театре миниатюр Блисс-Хейдена на бульваре Робертсон (позднее в этом здании разместился Дом театра Беверли-Хилс). Она немедленно позвонила Лили Блисс и ее мужу Гарри Хейдену[127], охотно принимавшим различных протеже Люсиль на занятия по актерскому мастерству и дававшим им возможность выступить на сцене, не обременяя молодых людей расходами по оплате, поскольку Люсиль время от времени ангажировала одного из студентов Театра миниатюр в МГМ. Супруги Хейден встретились с Мэрилин и через несколько дней назначили ее (причем довольно-таки метко, если принять во внимание предложение, сделанное той Джону Кэрроллу) на роль второго плана — молодой голливудской кинозвезды, которую обаятельный главный герой пьесы собирается соблазнить, но эту задумку срывает его умная и оригинальная жена.

Премьеру этого любительского представления, которое намеревались потом показывать в течение целого месяца, запланировали на 12 октября, но репетиции затруднялись систематическими опозданиями Мэрилин и ее явной неспособностью запомнить текст. После длинной беседы с девушкой Люсиль пришла к выводу, что обе проблемы проистекали из страха актрисы выбрать неподходящий костюм: перед тем как выйти из дому, она несколько раз переодевалась, опасаясь, что ее внешний вид сочтут неприемлемым (да еще и часами поправляла макияж), и вообще боялась неудачи. На самом же деле Мэрилин великолепно знала диалог, но заикалась и делала паузы настолько часто, что вызывала у других студентов-актеров явную озабоченность. В конечном итоге Мэрилин удалось кое-как продраться через два спектакля, которые пресса Лос-Анджелеса милосердно не подвергла рецензированию[128]. Спустя несколько лет Мэрилин сказала, что это была ужасная пьеса и что она согласилась на предложенную ей роль только из чувства долга по отношению к Кэрроллам. Это заявление никак не оправдывает хронических опозданий актрисы, но ее критическая оценка была верна: пьеска «Предпочитаем лоск и обаяние» на Бродвее сошла со сцены после одиннадцати спектаклей и была бы полностью предана забвению, если бы не Блисс и Хейден[129].

Когда минула осень, Кэрроллы осознали, что стали снисходительными приемными родителями Мэрилин, которая сейчас умоляла их предоставлять ей возможность проводить уик-энды в их загородном имении и тем самым не оставаться одной. Однако Люсиль и Джон ценили эту имевшуюся у них крупицу одиночества; кроме того, на ранчо у них было все больше и больше работы. Или, к примеру, однажды вечером Люсиль, придя в свою квартиру, обнаружила там Мэрилин, деловито вертящуюся вокруг внушительной кипы из двадцати пяти бюстгальтеров, на которые она потратила всю свою недельную субсидию. Каждый из этих бюстгальтеров Мэрилин тем временем наталкивала ватой, чтобы ее груди торчали более дерзко и вызывающе. «Я села, — вспоминает Люсиль, — и сказала ей, что все это бессмысленно и глупо». Мэрилин ответила вполне искренне: «Но ведь все люди только на это и смотрят! Зато, когда я сейчас буду идти по бульвару Голливуд, каждый меня заметит!»

В один из пятничных ноябрьских вечеров на ранчо Кэрроллов зазвонил телефон. Мэрилин сказала им нервным шепотом, что некий подросток по имени Том Пипинг вскарабкался по приставной лестнице и подглядывает за ней через окно спальни. Кэрроллы считали невозможным, чтобы кто-либо мог взобраться по лестнице на четвертый этаж, и подозревали в этом сообщении просто-напросто маленькую уловку со стороны Мэрилин, которая хотела избежать одиночества и приехать к ним на ранчо. Другое дело, что ее недавнее упоминание о необходимости прогулок по бульвару Голливуд с торчащим бюстом обеспокоило их в такой же мере, как и выдумка про Тома Пипинга. Словом, Люсиль перепугалась, что маленький приблудный котенок может насовсем превратиться в блудливую уличную кошку; что Мэрилин, не познавшая в доме искренней отцовской любви, без конца станет искать одобрения и поддержки у разных мужчин, которые на самом деле нуждаются всего лишь в ее теле, да и то лишь на несколько минут. В возрасте двадцати одного года эта девушка все еще бесцельно брела по жизни, хотя она так сильно жаждала и профессиональной, и личной стабильности; именно по этой причине Люсиль все-таки начала приглашать Мэрилин на каждый уик-энд в Гранада-Хилс.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});