Хроники Сен-Жермена - Челси Ярбро

Спускаясь за ней по ступеням, Франциск мягко сказал:

— Гарриет, вам нечего опасаться. Это не бешенство, и один контакт, если так можно выразиться, ничего в вас не изменит.

Гарриет Гудмен застыла на месте, потом обернулась.

— А сны? Как быть со снами? — Взгляд ее был печален, и вопрос, содержащий упрек, прозвучал скорей жалобно, чем обвиняюще-гневно.

— Вы знаете испанский? — Она озадаченно кивнула. — «Y los todos estan suenos; Y los suenos sueno son», — процитировал он. — Думаю, это правда.

— «И все есть сны, и сны суть сон». — Пристально посмотрев на знатока испанской поэзии, Гарриет двинулась дальше.

— Поэты не лгут, Гарриет. — Франциск поравнялся с ней и зашагал рядом. — С моей стороны вам тоже нечего опасаться.

Она вновь кивнула.

— Но в будущем году я сюда не приеду.

Он не удивился.

— Я тоже.

Она встрепенулась.

— Где же вы будете?

— Пока не знаю. Мадлен хочет в Париж, да и я там давно уже не был. — Франциск глухо кашлянул и кивнул Джиму Саттону, стоявшему возле «порше».

— Как давно?

Он помолчал.

— Около полувека.

Она вздрогнула и отвернулась.

— До встречи, Франциск. Если это ваше настоящее имя.

— Оно не хуже любого другого. — Они подошли к машине. — Куда положить чемоданы?

— Я положу, — сказал Джим Саттон. — Вы позаботитесь, чтобы ее развалюху вернули прокатной компании?

— Конечно. — Франциск протянул женщине руку. — Вы многое значили для меня, Гарриет.

Та, помедлив, пожала сухую крепкую кисть и сказала — без ревности, но с легкой досадой:

— Однако Мадлен — единственная, не так ли?

Франциск пожал руку Джиму Саттону, и опять подошел к Гарриет.

— Верно, Мадлен единственная. — Он придержал для нее дверцу «порше». — Но… — Последовала короткая пауза. — В мире не существует и другой Гарриет.

Дверца захлопнулась, и провожающий повернулся к машине спиной. Джим Саттон и Гарриет Гудмен смотрели, как он уходит от них своей танцующей, легкой походкой, пропадая в игре света и тени, — этот невысокий, но удивительно сильный, удивительно ладно сложенный и затянутый во все черное человек.

* * *

Письмо графа де Сен-Жермена к Мадлен де Монталье

«Рю де Жанивер, 564,

Париж, Франция.

24 декабря 1981 года

Для передачи в отдел античности.

Экспедиция Марсдена, Ла-Пас, Боливия.

Мадлен, дорогая! Прекрасно, я хочу попытаться еще раз. Воистину что-то есть в нашей любви, если она все не гаснет. Нас разделяют океан, континент, а я все равно ощущаю твои шаги — в виде крохотных содроганий, передающихся мне по сокровенным жилам планеты. Ничто не умалит нашей взаимной тяги друг к другу — ни разочарования, ни печали, ни горечь разлук, ни, думаю, даже истинная погибель. Если наша попытка не даст результата, мы ведь ничего не утратим. Каков бы ни был итог, ты есть — и это все, что мне нужно, остальное — роскошь, могущая служить лишь дополнительной оправой к сокровищу, с каким не сравнится ничто.

Сен-Жермен (печать в виде солнечного затмения)».

МОЯ ЛЮБИМЕЙШАЯ ЗАГАДКА

Граф Сен-Жермен как историческое лицо

Эссе

«Не удивительно, что англичанам не по зубам граф Сен-Жермен, — писал английский премьер-министр в тысяча семьсот сорок девятом году, — ибо в Англии нет секретной полиции. Удивительно, что французы ничего не могут разнюхать, хотя их секретная полиция лучшая в мире».

В таком затруднении пребывал не только этот государственный деятель, но и многие его современники. Хорошо образованный, много путешествующий, обладающий острым умом иностранец сумел вызвать замешательство в светских кругах большинства европейских столиц. Но он отнюдь не блеснул и исчез, как падающая звезда, а, напротив, не сходил с горизонта в течение сорока лет, окруженный все тем же неистончаемым флером таинственности, что явно импонировало ему.

Барону фон Гляйхену в ответ на расспросы было, например, сказано следующее: «Вера парижан в мое долгожительство меня забавляет. Они полагают, что мне лет пятьсот, чего я — к их удовольствию — не отрицаю, хотя на деле мне больше, чем это можно предположить по моему внешнему виду». Барон по размышлении сообразил, что ничего выведать ему так и не удалось, и от души посочувствовал бедным французам.

Заглянем в воспоминания двух парижанок. Вот что говорит о Сен-Жермене мадам де Юссе: «Графу, кажется, было лет сорок. Хорошо сложенный, с выпуклой грудью, он не выглядел ни плотным, ни тощим; тонкие неправильные черты его лица производили благоприятное впечатление. Его гардероб состоял в основном из одежд черно-белых тонов, достаточно скромных, хотя на одном из придворных празднеств всех поразили подвязки и пряжки графа, щедро усыпанные бриллиантами. Никто не знает, откуда взялось такое богатство. Король [Людовик XV] не терпел насмешливой или снисходительной болтовни о графе и часто беседовал с ним с глазу на глаз». Мадам де Жанли дополняет картину: «Он [Сен-Жермен] был немного ниже среднего роста, хорошо сложен, крепок, очень подвижен. Волосы темные, почти черные; цвет кожи оливковый. Его ироничное, умное лицо говорило об одаренности, что подтверждали совершенно замечательные глаза: глубокие, черные, столь проницательные, что, казалось, ему ничего не стоит заглянуть в вашу душу. Он очень изящно изъяснялся на французском, с небольшим, правда, акцентом, и в такой же манере — на английском, итальянском, испанском, немецком и португальском. Считалось, что он еще знает греческий и латынь. Как превосходный музыкант, граф мог без репетиций аккомпанировать любой песне, демонстрируя мастерство, изумлявшее Филидора. Он часто развлекал нас своими экспромтами на клавесине, скрипке или гитаре».

Казанова встречался с графом по меньшей мере трижды, и тот ему совсем не понравился. На известие о его «смерти» он замечает, что «этот мошенник» на деле не кто иной, как скрипач Джованнини. А композитор Рамо отождествлял Сен-Жермена с неким искуснейшим музыкантом Балетти. Удивительно, но есть свидетельства, подтверждающие, что и Казанова, и Рамо были правы.

Но, кем бы ни являлся таинственный граф Сен-Жермен, псевдонимами он умел пользоваться просто отменно. Например, в Нидерландах, когда выяснилось, что его средствами поддерживается некая крупная фирма, занимавшаяся литьем и производившая землечерпалки, правительство потребовало, чтобы граф продал свой пай в деле кому-либо из подданных государства, ибо властям хотелось ослабить влияние иностранцев в имеющих военное значение отраслях. Сен-Жермен незамедлительно подчинился приказу, правительство благосклонно восприняло это, и никому тогда и в голову не пришло, что долю выкупил все тот же граф, скрывшийся под фамилией, более благозвучной для чиновных ушей. Граф сам признавал, что имеет более двадцати псевдонимов, а сколько их было в действительности, можно только гадать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});