Все оттенки черного - Коллектив авторов

упоминаний бога, чёрта, лешего и прочих. Они намного сильнее и могут испортить всю музыку. Это раз. Необходимые материалы покупаете сами. Я ещё не знаю, что может понадобиться, ведь мы пока на место не выехали. А понадобиться может разное. Это два. Личное присутствие покойного. Это три. И четвёртое: строго повиноваться каждому моему слову. Осознали?

— Да он в Пскове, в морге! — возмутился Артур Михайлович. — Я предполагал договориться о рытье могилы, а тут преподносят! И вы туда же!

— Забираете и везёте сюда. Ведь на похороны и так привезли бы? Вот и везите. А я как раз подготовлюсь. И попрошу задаток на бочку — десять тысяч рублей!

Малёхин внутренне выдохнул. Кто его знает, дипломированного. Хорошо, что не кровью… или чем там у них принято.

Ночь была настолько черна, насколько это возможно осенью на берегу Чудского озера. Да вдобавок в условиях какого-никакого, а города. С набрякшего неба, еле подсвеченного оранжевыми фонарями, там, в трёх верстах, на центральной улице Гдова, лило потоками.

Артур Михайлович и дипломированный спирит Вальдемар были в дождевиках грибников. Дядюшка Малёхин покоился в прицепе к «семёрке», покрытый сверху поливиниловым чехлом.

— Всё с собой? — пролязгал Вальдемар. — Вино?

— Угу, — промычал инженер Малёхин.

— Красное?

— Как сказали, «Медвежья кровь».

— Кисти?

— Угу.

— Три небьющиеся кружки?

— Угу.

— Серебряное что-нибудь?

— Ложка чайная подойдёт? — вопросом на вопрос ответил Малёхин. Очень уж неуютно было. И дождевик оказался дырявым, за шиворот текло.

— Да, — кивнул Вальдемар. — Приступим.

Он вышел из машины и свистнул. Да так, что у Артура Михайловича засвербело в ушах. Даже сквозь дверцы.

Раздались хлюпанье, шлепки, и соискатель потустороннего артефакта понял, что к машине подошли ещё несколько человек.

Когда Вальдемар скомандовал выходить, гроб с телом дядюшки уже стоял перед дверью какой-то избушки. Дождь как будто притих, но по пластику плаща всё равно постукивало.

— Негасимый давай, — сипло приказал Вальдемар.

Из-под полы одного помощника явился какой-то свёрток. Потом откуда-то вытащили корыто, и в нём запылал огонь, иногда шипя от падающих капель дождя. Завоняло горелой промасленной ветошью.

— Адскую смолу! — рыкнул спирит.

Над корытом появилась тренога с котелком на ней. Вонь усилилась.

— Вино в кружку, и ложку туда, — цыкнул Вальдемар своим. — Кисть! — обернулся к Малёхину.

Тот задрал дождевик, подал чёрному магу купленную сегодня обыкновенную макловицу.

Послышался стук, в котелке размешивали, а потом раздалось:

— Эхваз, Турисаз, Вуньо!

Вальдемар намалевал друг за другом три фигуры на двери избушки, после каждой вновь макая кисть в чёрную субстанцию. С неё капало в огонь, жжёная резина через нос забиралась, казалось, в самые мозги.

Последний знак был похож на хорошо знакомое Малёхину английское «дабл-ю», символ Интернета, и инженера обуяли сомнения.

— Развинтить кр-рышку! — Голос спирита набрал силу. — Для вопрошания!

Трое, подошедшие к машине, кинулись снимать чехол с прицепа. Гроб с телом сгрузили наземь, отвинтили болты крышки, и на лицо покойного упали отблески огня.

— Ты — кружки наготове, а ты… — Вальдемар ткнул кистью в сторону подбежавшего помощника и попал прямо ему в грудь. Вспыхнуло ярко-красное, с чёрными прожилками, пламя, раздался вой боли, чёрная против света костра тень метнулась, споткнулась и упала прямо поперёк гроба. Многоэтажный мат на секунду покрыл все остальные звуки, но тут прорезалось ещё громче:

— Шевели-и-тся! Ма-ма-а-а!

Упавший, обхватив тело покойного Малёхина, как будто пытался не дать тому встать из гроба. Артур Михайлович увидел руки дяди: они мотались вокруг обезумевшего, хватали воздух. Ноги лягали покрывало, точно пытаясь его сбросить, высвободиться. Гроб лизали языки огня.

— А-а-а! — будто со стороны услышал он, не соображая что блажит сам. Кинулся во тьму, подальше от багрового и чёрного. Ударился плечом, понял — дверь, затряс отчаянно. Подалась! Ноги заплелись, он не вошёл, не вбежал, а ввалился в постройку.

Там было почти светло. Но не кровяным отсветом костра, а словно бы дрожал электрический синеватый отблеск. Висел над полом сам по себе, ни на что не опираясь. От него тянуло жаром. Между двух огней!

Ноги подогнулись сами. Рухнул на пол, больно расшиб коленки. Головой попал в мягкое.

И тут же на него рухнул кто-то ещё. Живой.

— На-ж-г-рался и др-р-рыхнет! А мы надр-ры… Ик!

«Ик» вырвался у того, живого, от ужаса. То, во что влетел макушкой Малёхин, схватило его за загривок и теперь поднималось. Синий свет набирал мощь. Потрескивало. Малёхин взвопил петухом.

— Р-р-ра-а-а! — грянуло над головой.

Малёхин заизвивался уклейкой на крючке. Шею жгло, волосы стояли дыбом, вокруг головы трещало и несло горелым. Ещё чуть — и лопнет сердце.

— Попрошу без рук! — Сам себя не услышал.

Но сверху отдалось эхом:

— …ква?

Не головным, а спинным мозгом, печёнками угадал интонацию вопроса. Вопрос… Колебание врага — половина победы!

— Хенде хох!

Хватка на загривке разжалась. Малёхин рухнул и взвыл — сбитые коленки пронзило болью. Но сумел подняться и заорать громче прежнего:

— Хенде хох! Гитлер капут!

Синий призрак поднял бесплотно сияющую руку, словно намеревался почесать в затылке.

Пока медлит — вон, подальше!

Артур Михайлович метнулся наружу и тут же врезался в кого-то. Тёплым и мокрым ляпнуло по лицу. Вцепился намертво, как защёлкнул объятие. Тряс, ломал противника, пока не разглядел на нём покрывало дядюшки.

— Ы-ы-ы! — вырвалось истошное.

Всей прибывшей со страху силёнкой навалился, затолкал в гроб. Руки ощутили, словно без участия извилин: пусто. Значит, мёртвого — туда…

Но тут же в голову как стрельнуло: дядюшка-то должен ведь написать бумагу, спирит обещал. А для этого надобно, видимо, ожить. И ожил…

Значит: отставить панику. Всё идёт по плану.

— Дядя… гм… простите, я просто хотел, чтобы вы сели поудобнее…

Вышло сипло — сорвал голос.

— Гы… — ответили из покрывала. — На Чижика орал, что ль? Чисто Гитлер, мы тут за него вкалывай, а он дрыхнет…

Звяк-бряк-звяк — залязгало сзади. Свистнуло-провыло коротко и незвонко, ведьмовским контральто — и в доски гроба вонзилось железо: топор вроде кухонного секача для капусты, с навершьем-пикой. Красные языки пламени мызнули в стороны, точно припугнувшись. Синий морок дрожал в глазах, лицо дяди лиловело незнакомыми тенями.

Дядя подскочил, вывернувшись из рук.

И только тут увидел Артур Михайлович: это не дядя!

Отпрянул.

А незнакомец заорал:

— А-а! Мати-заступница! Чижик, прости, ей-бо, не со зла!

— Дак московской? — раздался густой бас. — Чего было свейскую суматоху городить?

Поросёнком заверещал малёхинский сосед, выскочил из гроба. Но тут же упал, запутавшись в покрывале.

Малёхина взбросило на ноги, лишь смутно мелькнуло в голове: не дать сбежать, жульё. Пусть оно само и расхлёбывает. Не меня секачом, не меня!

Рванул крикуна с земли за одёжки:

— Это твой Чижик? Стоять оба! Смир-р-на!

Получилось почти как у кавторанга с военно-морской кафедры.

— Сильно хмельное, — уважительно сказал синий, выпив кружку болгарского креплёного «Медвежья кровь». — Вечного покою дяде твоему.

Синим он давно уже не был. Как только прекратился коронный разряд, так и перестал.

— Волоса дыбом, — пояснил. И зыркнул неприязненно на помощников спирита.

Того след простыл, но трое полусидели рядком, связанные одной верёвкой, на которой сами и тащили гроб. Давешний сторож — с краю. Один конец верёвки был прикручен к двери избушки, из которой явился нежданный знакомец.

Дядя был на месте, прибран — и пребывал в состоянии того самого вечного покоя, из коего никаким спиритизмом не вытащишь. Адская смола при ближайшем рассмотрении оказавшаяся резино-битумной мастикой. Она догорела, запах и тот уже выветрился. В небе вызвездило, полная луна серебрила округу, однако не проливала света.

Кто ж это такой, категорически не вписывающийся в науку? По-русски говорит вполне понятно, вино пьёт так вкусно, как сам Артур Михайлович сроду не пивал. Откуда взялся — ответил уверенно: с Лунёвщины.

И в то же время хлопнуть его по плечу не получилось: рука прошла насквозь, да таким холодом обдало — бррр.

— А напишешь мне бумагу? — решился Малёхин приступить к самому главному.

— Какую бумагу, господине! Достогнать надобно молодчика-то, потревожива мене!

Постсоветский инженер был только «за».

Новый помощник единолично погрузил гроб обратно в прицеп и взгромоздился рядом, пояснив: