Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2 - Валерий Перевозчиков

Он одевается на Чаплина в «Павших и живых», я — на Карбышева… Походил-походил — к его чести, жажда узнать у него была сильнее гордыни, — походил и говорит: «Шапен, покажи ля-минор». Я ему показал, и он везде это стал использовать. «А ты мне еще что-нибудь такое покажешь?» — «Володя, да ради бога, сколько угодно… У меня грузом лежит это знание, а тебе пригодится».

Володя хотел, чтобы я ему аккомпанировал на концертах. Но он же не будет просить. Он считал так: раз я знаю, что ему мой аккомпанемент нравится, я сам должен и предложить. Но мне жена вбила в голову: не примазывайся к славе Высоцкого, не играй с ним на концертах. И я не предлагал.

— Но ведь остались ваши совместные записи на болгарской пластинке «Автограф»?

— В Болгарии он сам предложил, потому что ему не хватало для диска одной гитары. Ему нужен был хороший, мощный аккомпанемент, мой четкий ритм. А Дима Межевич делал всякие украшения, хотя все верхушки в песне «В сон мне желтые огни» играл я. Ни одного дубля мы не сделали. Ни одного! Я Володе говорю: «Я ж не знаю всех твоих песен». — «Шапен, ты не знаешь? Один раз прослушал — шуруй. Я же знаю, что ты это делаешь «на раз». И не будет никаких репетиций, у нас нет времени. Все! Сели и поехали.

Я тут скажу несколько вступительных слов». Записали песню, Володя спрашивает: «Хорошо? И по нашей части тоже хорошо…» Все — и ни одного дубля, ни одного повтора. Целиком весь диск.

— А как складывались ваши личные отношения? Когда вы перешли на «Володя — Шапен»?

— Во-первых, мы по возрасту были… я же был не мальчик. В театре его иначе и не называли: Володя. Если бы его называли тогда Владимир Семенович, я бы его тоже так называл. А Шапен — потому что меня в институте так прозвали. Если ты хочешь, чтобы тебя звали Артур или Марио, тебя же в жизни так не назовут. Обязательно пришлепают что-то такое, что подходит именно тебе лично. Шапен — это не самая плохая кличка… В детстве меня звали Торба, Посадка номер пять, Чита — я изображал эту обезьяну.

Так вот Шапен. У нас в студии училась Роза Цирихова, горянка из дальнего района Северной Осетии. Настоящая горянка. Такие вот глазищи, низкий голос. Вся из себя горская девушка, молчаливая такая. И вот в перерыве одной репетиции Роза вдруг проронила: «Шаповалов… Шаповалов… пока выговоришь — Шапен!» Вот вам источник Те, кто был на репетиции, вынесли: а Цирихова-то Шаповалова назвала Шапен… Шапен, Шапен — так и прилипло. Посмеялись, а курс подхватил. И это перекочевало из института в театр. Мы были на гастролях за рубежом, на одной из пресс-конференций Любимов говорит: «Наши актеры не только драматическим искусством занимаются, у каждого есть свое хобби: Шапен, например, на трубе играет в свободное от работы время». Я говорю Петровичу: «Какое хобби, какое свободное время — я же профессиональный трубач!..»

— Внезапная поездка Высоцкого в Магадан — расскажите о ней подробнее…

— Утром — репетиция, Любимов спрашивает, где Высоцкий. Пауза «Зоя! Ассистенты! Здесь есть кто-нибудь? Кто-нибудь знает, где Высоцкий находится в данный момент?» Потом выходит Зоя: «Юрий Петрович, Высоцкий не может приехать на репетицию…» — «Предупреждать надо, если он болен. Почему это — полная неизвестность? Почему я не знаю, где и кто из артистов находится? Не звонят, не приходят. Что это такое? Кончать надо эту богадельню!» Шеф рассвирепел. Зоя говорит: «Он не может прийти, потому что он… далеко». — «Как далеко?» — «Он из Магадана звонил…» — «Опять эти его выверты. Вот появится в театре — пусть ко мне зайдет, мы с ним поговорим».

С нами Петрович разговаривал при людях, а он нас — шефуля родной — будет бить по башке в своем кабинете. А говорил так: «Вы хамите мне при всех, а извиняетесь в кабинете». Потом Володя прилетает, появляется песня «Я видел Нагайскую бухту и тракты, уехал туда я не с бухты-барахты…»

Я у него по приезде спросил: «Володя, мне интересно: ты ночью поехал, экстренно, а вот если билетов нет, ну хоть разбейся. Как ты просачиваешься в самолет?» — «Шапен, ты меня вынуждаешь на очень нехорошую вещь, я не люблю это говорить, не люблю это делать. Ну вначале я иду к администратору и узнаю, есть ли билеты… Ну а если уж нет, то я иду прямо в комнату к пилотам и говорю: «Я — Высоцкий». Экстренные ситуации, вот тут я иногда спекулирую, но когда вынужден, когда надо лететь. Обычно пилоты говорят: «А, Высоцкий, в кабину!» В кабине всегда место есть. Но это уже когда самый последний шанс. Я это не люблю».

— Расскажите о реакции Высоцкого на присуждение вам звания заслуженного артиста РСФСР.

— Это было во Дворце ГПЗ, у нас был выездной спектакль «Павшие и живые». Шестого февраля мне присвоили звание заслуженного, все поздравляли. Володя подошел и сказал: «Шапен, я поздравляю тебя, всех благ…» — «Володя, ты меня удивляешь: ты меня с этим поздравляешь. Оттого что мне присвоили это звание, я же не стану более талантливым или более известным. Вот тебе зачем звание? Например, зачем Жану Габену звание народного артиста Франции? Есть Жан Габен, есть Марчелло Мастроянни… Ты есть Владимир Высоцкий. Коротко, красиво, хорошо». А он говорит: «А все-таки приятно…»

Ведь человек же он. Неужели ему было необидно: быть популярным, любимым людьми и непризнанным. Мы же шли трое на звание: Высоцкий, Золотухин, Шаповалов. И Володю Высоцкого под сукно засунули прямо в райкоме партии. До управления культуры мы «доплыли» вместе с Золотухиным. Потом Золотухин позволил себе отсебятину в «Десяти днях…», сказал не тот текст — и тут же Золотухина «задвинули'>. Я «поплыл» дальше один. Я же ходил «под Гришиным». Гришин был на спектакле «А зори здесь тихие…». Может, подумал про меня: этот делает полезное дело. И я один «доплыл». А Володя об этом знал, я не думаю, чтобы шеф скрывал. Конечно, Володя об этом знал, и вдруг получаю я один…

— Были ли конфликты у Высоцкого с Любимовым?

— Володя был умный и глубокий и вел себя всегда очень тактично. В душе, может быть, отношение было достаточно сложное. Но в лицо шефу что-нибудь резкое он никогда не говорил. Ребята говорили, что были срывы: что-то пробурчит про себя. Ведь Любимова же не исправишь, человек в возрасте, не мальчик — его не переделаешь. Володя твердо вел свою линию, творил сам себя, делал, как он считал нужным. Приходил в кабинет и говорил: «Юрий Петрович, мне надо уехать». Шеф начинал: «А как же театр?» И однажды Володя ему говорит: «Юрий Петрович, я же весь гнилой. Какой театр?.. Дайте мне посмотреть хоть что-нибудь, увидеть других людей, другие страны — я могу не успеть». Вначале он попросил Любимова: «Юрий Петрович, можно, я уеду?» А потом просто говорил: «Юрий Петрович, мне нужно уехать».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});