Мои нереальные парни - Долли Олдертон

class="p1">– Этого уже недостаточно. Ты не можешь обеспечить ему заботу и внимание, в которых он нуждается.

– Значит, я недостаточно хорошо справляюсь? Ты об этом? Тебе лишь бы меня упрекнуть. Может, тогда переедешь и попробуешь сама? Давай, посмотри, каково это.

– Меня беспокоит твое несерьезное отношение.

– Я серьезна!

– Нет, и я не знаю почему. Я долго выискивала оправдания. Но все равно не понимаю, почему тебя так мало заботит то, что твой муж растерян, раздражен и беспомощен…

– Как ты смеешь мне такое говорить? – Она вцепилась в один из металлических стульев, расставленных у стены, и стиснула зубы. – Меня это заботит. Сильно.

– В таком случае почему бы тебе не принять дополнительную помощь? Я помогу с подачей заявки. Поговорю с Гвен. Если нужны деньги, сдам свою квартиру и перееду к вам.

– Дело в другом… – сказала она тихо.

– Это еще не конец и не трагедия.

– Ошибаешься! – закричала мама и ударила руками по спинке стула. Передние ножки поднялись и с лязгом опустились на пол. Я вздрогнула.

– Почему?

– Потому что это означает, что мы состарились. А я пока не хочу стареть, я не готова.

– Не хочешь стареть?

– Тебе-то что, в твои тридцать рано об этом думать. Ты не представляешь, насколько унизительно, встречаясь с людьми, обсуждать только больные колени и раковые родинки. Теперь мы с твоим отцом ходим на похороны чаще, чем на дни рождения, и я не хочу, чтобы моя жизнь свелась к этому.

Я понятия не имела, что тут сказать и как ее утешить.

– Знаю, мне повезло, и все могло быть хуже, но такая альтернатива меня тоже не устраивает. Я не хочу умирать или чувствовать близость смерти. ПРОКЛЯТЬЕ! – закричала она, снова ударяя ножками стула о пластиковый пол.

– Мам, послушай…

– Я не собиралась ничего говорить. Это непозволительно. И совершенно точно не следовало говорить подобное своему ребенку. Но… – Ее голос дрогнул, она сжала губы. – Я еще столько хочу сделать и увидеть вместе с твоим отцом. Я не хочу переживать с ним последние мгновения. Не хочу умирающего мужа, не хочу, чтобы он ушел… – Мама закрыла глаза руками, как будто хотела спрятаться от меня. Задыхаясь, она попыталась сдержать слезы и не смогла. – Я не хочу, чтобы мой муж умер.

Я подошла к ней и усадила на стул. Она опустила голову вниз, нагнулась к коленям и продолжала всхлипывать. Я села рядом на пол, скрестив ноги, и погладила ее по спине. Через несколько минут она выпрямилась и медленно выдохнула. По ее щекам ползли серые потеки туши.

– Мама, рано или поздно он умрет. – Она закрыла глаза и яростно закивала. – Но мы не знаем когда. Возможно, пройдут годы. Поэтому наша задача – сделать все, чтобы облегчить его уход.

– Не знаю, что со мной станет без него, – сказала она слабым голосом, больше похожим на писк.

Я ощутила эгоистичное желание снова вернуться в детство, чтобы не видеть, как слабость гейзером выплескивается из моей несгибаемой матери. Мне хотелось, чтобы этот визит в больницу походил на последнюю встречу с бабушкой Нелли: я вошла, прочитала ей стихотворение, поцеловала в бархатистую щеку, пахнущую прессованной пудрой, и была избавлена от потрясений и организационных вопросов.

– Понимаю, мама. Наверное, тебя это очень пугает.

– Я была с ним с самой юности, Нина. Он мой единственный. – «Мой единственный». Ее слова натолкнули меня на мысли, которые до сей поры не приходили в голову. – Не знаю, кем я буду без него.

– Ты будешь секретарем по связям с общественностью в церкви, будешь устраивать литературные салоны и придумывать для них каламбуры.

– Я делаю все это лишь затем, чтобы не думать о происходящем с твоим папой, – сказала она. – Возможно, когда он уйдет, мне все будет безразлично.

– Ты останешься отличной подругой. Душой компании. Общепризнанным матриархом, который всегда улаживает все вопросы. – Она пожала плечами в знак согласия. – И моей мамой.

– Да. – Она обняла меня и крепко прижалась губами к моему лбу. В проявлениях любви мама не разменивалась по мелочам. Я замерла, наслаждалась этими редкими секундами физической близости. – Я приложу больше усилий.

– Правда?

– Обещаю.

– Мы пройдем через это вместе. Как бы ни было боязно и трудно, а иногда чертовски странно. – Мама рассмеялась, вытирая тушь со щек. – Но никто, кроме нас, не поймет, каково это. Мы должны стать одной командой.

– Точно, – сказала она и с вызовом улыбнулась.

На экране моего телефона высветился номер Гвен – мы уже несколько раз ей звонили.

– Привет, – произнесла я в трубку, сигнализируя маме, что сама все улажу.

– Привет. Извините, что перезваниваю только сейчас. Была с пациентом после обеда.

– Ничего страшного. Папа упал, мы в отделении неотложки.

– А, – ответила она, как будто нашла под диванной подушкой пропавшие очки. Ее было трудно смутить или шокировать, и это дарило ощущение глубокого спокойствия. – Его еще не осматривали?

– Нет, сказали, что проведут какие-то тесты. Но мы не знаем точно какие.

– Общий осмотр и артериальное давление. Они попытаются выяснить, упал ли он и ударился головой, или у него был мини-инсульт, и это стало причиной падения.

– Ясно.

– Его отпустят вечером. Утром я сразу же приеду к вам, и мы все обсудим.

– Спасибо, Гвен. Мы решили, что нуждаемся в дополнительной помощи, и хотели узнать, какие есть варианты найма сиделки.

– Конечно, – сказала она. – Мы просмотрим агентства по уходу в вашем районе и выберем наиболее подходящее.

– Здорово.

– У вас с мамой все в порядке? – спросила она.

– Сейчас – да, – ответила я, глядя, как мама усердно наносит консилер под глаза.

– Ясно, хорошо. Знаете, Нина, я давно на этой работе, и если чему и научилась, так это тому, что, когда люди в двадцать семь искренне произносят у алтаря: «В болезни и в здравии», никто не воображает себе такое.

– Вы правы, – согласилась я.

– Не давите на нее.

– Постараюсь. – Мама жестом показала, что хочет поговорить с Гвен. – Передаю трубку маме. Увидимся утром.

Когда я вернулась в палату, папа сидел в кровати. Взгляд его повеселел.

– Как дела? – спросила я, присев рядом и передавая ему бумажный стаканчик с водой. – Полегчало после того, как вздремнул?

– Да, – ответил он. – А как ты?

– В порядке.

Я сняла крышку с холодного горького кофе и сделала глоток.

– Нет уж, выкладывай, хочу знать все, – настаивал папа. – Потому что в последний раз я видел тебя, когда ты была Питером Пэном.

Я расхохоталась. Он оторопел, а потом тоже начал смеяться – громким лающим хохотом, переходящим в хрип. Едва смех стихал, один из нас ловил взгляд другого, и мы смеялись по новой. Папин смех теперь походил на мультяшное повизгивание. Я отдавала себе отчет, что смеюсь над той абсурдной ситуацией, в которой мы все оказались; над хаосом, который не могли предвидеть. Хотя папа этого не говорил, я знала, что и он смеется по той же причине.

Наблюдая за тем, как он отдается неукротимой радости глупого истерического хихиканья, я поняла: даже если будущее лишит папу собственного «я», останется нечто более ценное. Его душа продолжит существовать где-то в отдалении и безопасности. Никто и ничто – ни болезни, ни старение – не могли ее забрать. Его дух был непобедим.

– Боже, – сказал он, когда смех наконец утих. – Ты, кажется, чем-то обеспокоена. В чем дело?

– Честно?

– Да, пожалуйста.

– В последнее время все сильно усложнилось. Не знаю, в чем причина – в непростом периоде или во взрослой жизни. Сплошные разочарования и тревоги.

– Что тебя тревожит?

– Я переживаю, что не смогу жить той жизнью, какую всегда представляла, и придется выдумывать новый план.

– Бессмысленно строить планы, – сказал папа, строго качая головой. – Жизнь – это то, что происходит…

– Да, да. – Я прекрасно помнила нашу любимую цитату Леннона, незамысловатую и глубокую одновременно. – Знаю, умные женщины не должны тревожиться о браке. И у меня еще есть время. Но, боюсь, если я этого не запланирую, оно никогда не произойдет.

Папа пожал плечами.

– Возможно, не произойдет.

Как ни странно, беспощадность его слов меня утешила. Никто не говорил мне подобного раньше. Обычно все только и твердили, что я могу получить все, стоит только захотеть.

– Послушай, – сказал папа, – ты получила