Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

Пётр.

Татьяна уже спокойнее сказала:

— Начальник нас загонял сегодня. Решил деньги на поезд отправить раньше, чем обычно. Не успокоился, пока всё не сделали. Еще и десяти не было, как тройки уже загрузили…

— Понятно, — присвистнул Николай и многозначительно посмотрел на дружка. Ох, прав был Грозный, читалось в его глазах, когда говорил о проверке. Ох, прав!

Глава четвертая

СКРЫТЫЙ ОГОНЬ

1

Базарная площадь густо была забита разнокалиберными повозками, разномастными лошадьми, мычащими коровами, блеющими овцами. Визжали поросята, тяжелый дух поднимался от утоптанной тысячами ног земли. Пыльное марево застлало воздух, но и сквозь него сиял золотой купол собора Александра Невского.

Новониколаевские обыватели, осатанев от жары и цен, яростно торговались со съехавшимися из окрестных сел крестьянами. Война, бушевавшая в Маньчжурии, отозвалась и на сибирских делах. Железная дорога забита военными эшелонами, подвоз продуктов и товаров затруднен, вот местные купцы и обрадовались, да и смекалистые мужики, из тех, кто в мошне пошире, за пуд ржаной муки заламывали такие деньги, что горожане от возмущения только воздух хватали раскрытыми ртами.

Прослышав о хорошем базаре, Кузьма Коробкин, тоже ранним воскресным утром загрузил в телегу несколько мешков картошки, оставшееся с зимы сало и, цыкнув на жену, заголосившую, что им самим жратвы не хватает, двинулся из Сотниково за сумасшедшими барышами. Проехал пару верст, оглянулся, а на телеге дочь Катька сидит. Тихо, как мышь, сидит. Кузьма хотел сперва вытянуть ее кнутом, потом усмехнулся: пускай посмотрит город.

На базаре Коробкин с ходу сцепился с небритым солдатом, вознамерившимся купить сало по дешевке. Солдат размахивал пустым рукавом, матерился, обзывал Кузьму и мироедом, и еще по-всякому, но Кузьма отвечал ему тем же и незаметно до того распалился, что лишь отмахнулся от дочери, когда она, шепнув в самое ухо: «Папаня, я ненадолго…», спрыгнула с телеги и растворилась в толпе потных баб и взмокших мужиков. Только после того, как солдат, в сердцах плюнув Кузьме на сапог, шагнул в сторону, он вскочил на телегу и, к удовольствию толпы, заорал:

— Э-э! Катька! Ты куды?

— За служивым каким, поди, побегла, — визгливо хохотнула расплывшаяся баба с соседней подводы.

— Энто верно, девки нонче огонь, так и норовят под кого подкатиться, лишь бы бороденка кака-никака была! — радостно подхватил плюгавенький мужичонка, пытавшийся сбыть такую же неказистую, с раздувшимся брюхом и печальными глазами, лошадь.

— Эй, скупердяй, глянь-ка, — снова окликнул Кузьму однорукий солдат и, мотнув рукавом, отыгрался: — Вон тот цыган твою девку увел, сам видел!

Кузьма испуганно уставился на толстого, заросшего до самых глаз черной кудрявой бородищей цыгана, который, все сообразив, состроил зверскую физиономию и похлопал себя по тугому животу:

— Слопал я ее, — и виновато потупился, под общий хохот добавив: — Хорошая девка была… Сладкая…

Кузьма сердито зашипел, как старый гусак, чем вызвал у толпы еще больший приступ веселья.

А Катя, узнав у городового, где живет присяжный поверенный Озиридов, торопливо бежала на Михайловскую.

Ромуальд Иннокентьевич, лениво листая толстый амурный роман, сидел в прохладном кабинете и попивал ледяной квас, который превосходно готовила его домоуправительница Заслышав звонок в передней, удивленно вскинул брови.

— Клавочка, отопри!

Когда Клавочка ввела в кабинет Катю Коробкину, брови присяжного поверенного взлетели еще выше.

Резко очерченные, влажные даже в жару губы, тонкие, подрагивающие от волнения крылья аккуратного носика, изогнутые долгие ресницы — во всем облике Кати была та странная диковатая красота, какую уже давно не увидишь в городе.

— Откуда вы, прелестное дитя? — несколько ошалел Озиридов, невольно откладывая книгу и поднимаясь.

— Из Сотниково, — едва слышно ответила Катя, смущенная тем, что Клавочка покинула их, выпорхнув из кабинета.

— Из Сотниково… — повторил Ромуальд Иннокентьевич. — Да вы проходите, садитесь. В ногах правды нет.

Катя неловко опустилась на краешек стула. Озиридов прошелся по кабинету, удивленно остановился перед девушкой:

— Что же вас привело ко мне?

— Я ищу Белова… Петю… Петра… — девушка с надеждой подняла свои широко поставленные глаза, и зрачки ее от волнения потемнели. — Говорили, что вы ему помощь оказывали…

— Ну да, Белов, — припомнил слегка отчего-то задетый Озиридов. — Помню. Правда, не видел парня давно, но жил он с сестрой на Саратовской у некоего слесаря Илюхина. Это недалеко, сразу за станцией.

Катя обрадованно вскочила, благодарно прижала руки к груди:

— Спасибо! Я разыщу!

— Я вижу, — восхищенно, но и раздосадовано заметил Озиридов. Не хотелось ему отпускать столь дикую красоту. С другой стороны, правда, не чай же с этой крестьяночкой распивать? Да и Клавочка вон как насупилась, выходя…

Пётр Белов в это время пытался отмыть затоптанный за неделю некрашеный деревянный пол. Николай сидел на топчане, поджав под себя ноги, и в сотый раз чистил свой револьвер, похмыкивая: «Оружие, оно, как девка, внимание, ласку любит».

Внизу стукнула калитка. Николая как ветром с топчана сдуло. Оказавшись возле небольшого оконца, он осторожно прижался лбом к стеклу. Наконец проговорил с удивлением:

— Что-то тетка Агафья рановато сегодня вернулась. И деваха какая-то с ней, ладная, надо сказать, деваха!

Непонятно с чего у Петра похолодела спина. Пробежали мураши по спине, а, собственно, от чего бы? Оттолкнув Николая, сам глянул в окно. И вздрогнул, покраснел. Что не укрылось от глаз приятеля.

— Неужто, твоя зазноба? — коротко хохотнул Николай.

Николай невольно отступил, испугавшись вдруг яростно зажегшегося взгляда приятеля:

— Ну, ну… Я же шутю!

Собрав револьвер, он аккуратно обмотал его промасленной тряпицей и засунул под тощий матрац.

Татьяна, пришедшая навестить Петра, с удивлением, даже с неким испугом глядела на брата и на невесть откуда взявшуюся Катьку Короб кину; столь просветленными выглядели их лица. Расспросив для приличия Катю о последних деревенских новостях, она незаметно пихнула Николая в бок.

— Ой! — спохватилась она. — Чего ж я засиделась?! Мне же на работу! Начальник велел пораньше прийти.

Николай, в глазах которого все еще плясали чертики, почесал затылок:

— Я тоже пошел… Тетка Агафья просила лук полить. Пойду, пока совсем не стемнело.

Оставшись с Петром наедине, Катя первая шагнула к нему, положила руки на его плечи, всматривалась в лицо.

— Какой ты стал! Совсем городской и… взрослый.

И прильнула. И потянулась губами к его губам. Не ожидая от себя такого пыла, Пётр сжал ее в объятиях и только сейчас понял, насколько он скучал по этой девушке.

— Хороший… — шепнула Катя, закрывая глаза, и Пётр почувствовал, как тает, как исчезает, казалось бы, столь вещественный мир.

…Катя приподнялась на локте, легонько провела пальцем по щеке Петра. Поцеловав в глаза, тихо шепнула:

— Сватают меня…

— Сватают? — нахмурился Пётр. — А ты?

— Не знаю… Приехала вот… —