Женщины на российском престоле - Евгений Анисимов

Так же быстро исчезло из официальных документов и упоминание о нижайших просьбах верноподданных – уж очень не хотелось гвардейской куме вспоминать о тех, кто помог ей водрузиться на престол. Отчетливо видно главное: Елизавета стремилась утвердить в обществе мысль о том, что престолом она обязана Божьей воле и самой себе. На триумфальных воротах в Москве по случаю коронации Елизаветы весной 1742 года была помещена аллегорическая картина с изображением солнца в короне и подписью: «Само себя венчает» – «Semet coronat». В «Описании» триумфальных ворот дано такое пояснение: «Сие солнечное явление от самого солнца происходит не инако, как и Ее Императорское Величество, имея совершенное право [на престол], сама на себя корону наложить изволила».

Ясно, что картины для триумфальных ворот готовили заранее, как заранее был продуман и эффектный жест в церемонии коронации, которым она хотела подчеркнуть свою полную независимость. «Санкт-Петербургские ведомости» писали о торжестве в Успенском соборе Московского Кремля: «Изволила Ее Императорское Величество собственною своею рукою императорскую корону на себя наложить» – «Само себя венчает!»

Церемония коронации состоялась в старой столице – Москве, в Кремле, как дань традиции, которая отныне включала дочь Петра Великого в длинную вереницу российских правителей. Кремль – особое место в Москве и во всей России. Это не только ценнейшие памятники – величественные древние соборы, изумительной красоты дворцы, над которыми парит в небе огромная колокольня Ивана Великого. Это не только высокий холм, на котором в древности была заложена первая деревянная крепость. Кремль – важнейшая страница истории России. Вся земля в Кремле и вокруг него пропитана кровью людей, штурмовавших и оборонявших эти древние стены, казненных на эшафотах и растерзанных разъяренными толпами. Кремль видел народные бунты, страшные пожары и эпидемии, татарских ханов и Наполеона, в его стенах плелись интриги и совершались убийства, он знал предательство одних и мужество других. Но прежде всего Кремль – это обиталище власти. Магия власти, ее манящая и отталкивающая сила всегда витали над этим холмом, и русский человек испытывает непонятное волнение и страх, вступая на землю Кремля. Странными, неуместными в нем, но в то же время такими близкими и родными кажутся пышно цветущий яблоневый сад на склоне холма и крики ласточек в небе – там, где державно сверкает золотом Иван Великий…

Чтобы быть признанной Россией, Елизавета Петровна венчалась с властью в Кремле. Весной 1742 она стояла в Успенском соборе, там же, где восемнадцать лет назад, весной 1724 года, стояла ее мать – Екатерина. Тогда Петр I водрузил императорскую корону на голову своей супруги, а теперь Елизавета Петровна уже сама возложила на свою голову корону, кстати, ту же самую, которой в 1730 году венчалась на царство Анна Иоанновна. Вся церемония, как и во времена прадедов новой российской государыни, была торжественна, красива и величественна: гул бесчисленных московских колоколов, блеск золота и церковной утвари, пение хора, славящего императрицу, тяжесть мантии с белыми горностаями и холодок от капелек миро, которые архиепископ нанес тонкой кисточкой на лицо Елизаветы – тем самым Бог, а значит, и народ, признал нового земного властелина. А потом были пиры, балы, клики восторженного московского люда, помнившего веселую, стройную цесаревну, некогда вихрем проносившуюся по улицам старой столицы на белом коне – в поля, на охоту.

Нельзя не удивляться, насколько быстро, уже в первые дни и недели царствования Елизаветы возникло удивительное для XVIII века сочетание идей, жупелов и штампов, которые иначе, как идеологией, и не назовешь. Конечно, сама императрица до этого додуматься не могла – помогли ученые люди, архиереи, верные последователи покойного к тому времени архиепископа Феофана Прокоповича, потом подхватили писатели, драматурги, артисты и всякие доверчивые люди.

Суть идеологии властвования Елизаветы была предельно проста: она, дочь великого Петра, видя неимоверные страдания русского народа под властью ненавистных иноземных временщиков – всего «счастия российского губителей и похитителей», – восстала против них, и с нею взошло солнце счастья. Мрак прежде – и свет ныне, разорение вчера – и процветание уже сегодня – эта антитеза повторялась все царствование Елизаветы. Никогда раньше так плодотворно для режима не обыгрывались патриотические мотивы, чтобы утвердить законность узурпированной темной ночью власти. «Воистину, братец, – задушевно говорит один из персонажей пьесы-агитки „Разговоры, бывшие между двух российских солдат“ (1743 год), – ежели бы Елисавета Великая не воскресла, и нам бы, русским людям, сидеть бы в темности адской и до смерти не видать света».

Архиепископ Дмитрий Сеченов в опубликованной большим тиражом проповеди 1742 года клеймит тех, кому недавно так преданно служил: «Прибрали все Отечество наше в руки, коликий яд злобы на верных чад российских отрыгнули, коликое гонение на церковь Христову и на благочестивую веру восстановили, их была година и область темная». Мурашки бежали, верно, по коже патриотов в тот миг. Но воцарилась волшебным образом «Порфироносная девица» – и все пошло, как нужно:

О Матерь своего народа!Тебя произвела природаДела Петровы окончать, —

так восклицал первейший поэт России Александр Сумароков. А вот другое произведение – пролог к опере «Милосердие Титово» под названием «Россия по печали паки обрадованная». Богиня Астрея спускается с облака к несчастной Рутении (читай – России), сидящей в потемках среди развалин, и «обнадеживает ее восстановлением времен Петра Великого и возвращением совершенного благополучия ее детям и при том увещевает ее к похвале и прославлению высочайшего имени Е. И. В. и к сооружению в честь ее публичных монументов».

Не сводя с себя глаз

Было бы ошибкой думать, что Елизавету особенно волновала идеология ее царствования. Как и Анна Иоанновна, она не мечтала прослыть философом на троне, ее беспокоило совсем другое: в чем появиться на балу и неужели на щеке вскочил прыщик?

Да, императрица была влюблена исключительно в себя. Античный Нарцисс выглядит жалким мальчишкой у ручья в сравнении с Елизаветой Петровной, всю жизнь проведшей у океана зеркал своих дворцов. Впрочем, это нетрудно понять, а автору-мужчине невозможно осуждать – женщины более красивой, чем Елизавета, не было тогда на свете. По крайней мере, так считают современники, каких бы взглядов они ни придерживались, каким бы темпераментом ни обладали. Французский посланник в России Ж.-Ж. Кампредон писал в 1721 году о Елизавете как возможной невесте Людовика XV (ей тогда было двенадцать лет): «Она достойна того жребия, который ей предназначается, по красоте своей она будет служить украшением версальских собраний… Франция усовершенствует прирожденные прелести Елизаветы. Все в ней носит обворожительный отпечаток. Можно сказать, что она совершенная красавица по талье, цвету лица, глазам и изящности рук».

В 1728 году испанский посланник герцог де Лириа сообщал в Мадрид о девятнадцатилетней Елизавете: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива».

Ангальт-цербстская принцесса, ставшая впоследствии Екатериной II, впервые увидела императрицу, когда той было уже тридцать четыре года: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от того не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива… Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся». Это свидетельство особенно ценно – ведь Екатерина II в молодости столько натерпелась от придирок императрицы Елизаветы и так была на нее впоследствии зла!

Иной читатель устремится листать иллюстрации, чтобы найти подтверждение вышесказанному. Увы! Почти все портреты Елизаветы были созданы, когда ей было уже под пятьдесят, и писали их так, как было принято писать тогда тяжеловесные, неподвижные парадные портреты цариц, да и не жили тогда в России Веласкес или Рембрандт, чтобы донести до нас живое обаяние этой красавицы, темно-синий глубокий свет ее огромных глаз, изящество поз и движений.

За всем этим стояла не только данная природой красота, но и тяжелейшая работа портных, ювелиров, парикмахеров, да и самой царицы – самой строгой судьи своей красоты. Вкус у Елизаветы был тончайший, чувство меры и гармонии – изумительное, строгость к нарядам и украшениям – взыскательнейшая. Каждый выход в свет, на люди, был для нее событием, к которому она готовилась, как полководец к генеральному сражению. Француз Ж. Л. Фавье, видевший Елизавету в последние годы ее жизни, писал что «в обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она».