Колумбы российские - Виктор Петров

«Здесь на Уналашке… я дал именем Вашего Императорского Величества правителю Ларионову золотую медаль и толмачу Панкову серебряную… В самое тож время произвел я над привезенным с острова Атхи мещанином Куликаловым за бесчеловечный бой американки и грудного сына торжественный пример правосудия, заковав в собрании тоенов, американцев, русских и матросов с кораблей, сего преступника в железы и отправил его в Иркутск… для поступления с ним по законам».

2

В теплый летний день 25 июля 1805 года Резанов отплыл из Уналашки на остров Кадьяк, где намеревался повидать правителя острова Ивана Баннера, прежде чем отправиться в конечный пункт своей инспекционной поездки — Новоархангельск. Именно там он предполагал произвести строгое, беспристрастное Расследование деятельности Баранова, но для этого ему нужно было выяснить мнение Баннера о Баранове.

Путь до Кадьяка при попутном свежем ветре занял шесть дней, и 31 июля Резанов прибыл на Кадьяк, где был торжественно встречен жителями всего селения во главе с правителем Баннером. Здесь он рассчитывал пробыть не больше недели, но настолько увлекся изучением быта и жизни островитян, а также ежедневными беседами с Баннером, что пробыл там три недели. Кроме того, Резанов задержался там так долго еще и потому, что был довольно плохой моряк. Свежий ветер, иногда доходивший до размеров бури, довольно изрядно потрепал «Марию Магдалину». От беспрерывной качки Резанов опять стал сильно страдать. Отчасти поэтому он старался отсрочить отъезд в Новоархангельск. Суденышко компании, на котором он отправился путешествовать по американским владениям, было построено из рук вон плохо, и это, конечно, еще больше выводило из себя Резанова.

Много нового узнал Резанов о Баранове, который теперь представлялся ему в совершенно ином свете.

— Нет человека в Русской Америке равного Александру Андреевичу, — убеждал его Баннер, — не будь его здесь, давно бы уже не было ни колонии, ни вообще Русской Америки.» все бы разбежались отсюда… Только он один держит людей вместе несмотря на постоянные недостатки во всем, несмотря на голод и холод, несмотря на то, что компания часто месяцами и даже годами не шлет помощи.

У Резанова стали открываться глаза, и он теперь с нетерпением ожидал окончания необходимых починок корабля, чтобы скорее отправиться в Новоархангельск, чтобы наконец встретить человека, чье имя стало легендарным по берегам Великого океана от Сибири до Америки и даже до Сандвичевых островов, король которых называл Баранова своим братом. Слава о Баранове докатилась до далекого Бостона, откуда в Русскую Америку изредка наведывались корабли.

20 августа Резанов, наконец, правда с опаской, переселился на «Марию Магдалину». Очень уж часто вспоминал он трудный путь от Петропавловска до Кадьяка, — считал, что уцелел чудом на этой невероятной посудине. Подумал о том, что, скорее всего, ни один моряк ни в одной стране не решился бы доверить свою жизнь этому дряхлому, дырявому корыту.

Позже, прибыв благополучно в Новоархангельск, Резанов писал в Петербург директорам компании:

«Пришел я 31-го числа (июла) на Кадьяк благополучно. Жестокий ветер показал нам новую судна Св. Марии безнадежность. Бушприт до 30 фут длины впущен был в судно только на 3 фута, 3 дюйма»…

Вспомнил он те страшные дни бури на море, когда, казалось, спасения не было:

«Сильное волнение отломало его у нас и с форштевнем, и мы в самый свежий ветер должны были спустить стеньги и насилу в Чинияцкую губу попасть могли. Таково построение Охотских судов: где невежество судостроителей и бесстыдное и примерное грабительство от компании определенных, доставляют ей суда дороже, нежели гделибо стоющие и при том никуда не годные. Пробыв на Кадьяке три недели за починками сего первого еще рейса в Америку делающего и притом лучшего и новейшего компанейского судна, вышел я 20 августа и пришол в Новоархангельск благополучно тогож месяца 26-го числа, и не с большим в пять суток»…

Подумал опять немного Резанов, усмехнулся и приписал:

«Не отнесите однакож сего ни мало к доброте судна. Счастье нам столько благоприятствовало, что мы не имели других кроме фордвинда ветров, и я думаю, ежелиб и на плоту из Камчатки вышли, то и тогдаб достигли здешнего места»…

3

Прибытие Резанова в Новоархангельск произвело сенсацию. Крепостные пушки по распоряжению Баранова, подняли невероятный грохот, как если бы в порт явился кто-то из императорского дома. Судну «Марии» пришлось отвечать на салют своими маленькими пушчонками.

Когда шлюпка с Резановым подошла к пристани, там уже стоял Баранов, одетый в свой лучший костюм, с неизменным шелковым платком вокруг шеи. За ним почтительно стояли его сподвижники, с любопытством всматриваясь в приближающегося Резанова. Им еще никогда и в жизни не приходилось видеть настоящего, живого генерала. До сих пор самым большим для них начальством в Сибири были полупьяные капитаны да майоры.

Баранов за свою долгую жизнь насмотрелся на высокопоставленных представителей администрации, особенно в Сибири, и был не особенно высокого мнения о них. И на этот раз он довольно критически относился к приезду «залетной птицы» из Петербурга, правда, на этот раз в высоких чинах.

Резанов в сопровождении доктора Лангсдорфа вышел на берег. Баранов спокойно приблизился к нему и отвесил низкий поклон, но без тени подобострастия. Затем он выпрямился и молча ожидал обращения к нему со стороны генерала.

К его полному изумлению, если не сказать замешательству, Резанов, увидя Баранова, радостно подошел к нему и приветливо протянул руку:

— Как я рад вас видеть, Александр Андреевич! Наконец-то, Богу было угодно нам встретиться…

Оторопевший Баранов, не привыкший к подобному обращению как к лицу равному по положению, пожал протянутую руку камергера, не находя слов.

— Вы не можете себе представить, Александр Андреевич, какое удовольствие с вами встретиться. Ведь я о вас много слышал и в Петербурге, и здесь, на островах. Я уверен, что мы станем теперь искренними друзьями… О, разрешите представить — мой доктор… доктор Лангсдорф!

Баранов пожал руку доктору. К нему наконец вернулся дар речи:

— Прошу, ваше превосходительство… в мои скромные покои…

— Пожалуйста, — прервал его Резанов, — между нами не должно быть никаких «превосходительств». Меня зовут Николай Петрович.

— Да… пожалуйста, в мои покои. К сожалению, ничего хорошего, соответствующего вашему рангу предложить вам не могу, живем попросту, но это все, что у нас есть… «Чем богаты, тем и рады»… Не обессудьте…

Баранов понемногу успокоился. Он ожидал всего — и высокомерного обращения, и, может быть, укоров, обвинений, а тут оказалось, что петербургский гость был милейшим человеком.

Нужно отметить, что Резанов выглядел весьма торжественно в своем парадном мундире, с высоким, расшитым золотом, воротником и многочисленными орденами. Он был худощав, немного бледен и выглядел моложе своих сорока лет. Его острые, резкие черты выдавали в нем породу. Особенно подкупали его исключительные манеры, умение держаться, и в то же время отсутствие высокомерия.

Хотя Резанов и храбрился, дабы показать Баранову, что он готов лицезреть самые примитивные условия существования в этом новом селении, но то, что он увидел, его поразило. Он просто не мог поверить своим глазам, что прославленный правитель американских владений, грозный Баранов жил в небольшой избушке, просто-таки в индейской хижине, да к тому же с дырами везде — в крыше, в стенах и в полу.

Баранов искоса наблюдал за ним, хотел увидеть, какое впечатление произвел вид хибарки на Резанова… увидел его реакцию с каким-то внутренним удовлетворением.

Они вошли в маленькую столовую, и Баранов указал гостю на небольшую комнату рядом, выглядевшую чище и суше.

— Прошу! — указал он рукой. — Это будет вашим помещением, Николай Петрович. Надеюсь, вы найдете эту комнату удобной — самая лучшая комната во всем моем «дворце».

Камердинер Резанова, следовавший за ним по пятам, заглянул в комнату и. в ужасе попятился назад. Никогда еще за всю жизнь он не служил своему барину в таких «покоях».

Можно себе представить возмущение доктора Лангсдорфа, которому показал его помещение помощник Баранова Кусков. Когда Кусков открыл дверь Избы, где Лангсдорфу надлежало жить, доктор в негодовании посмотрел на Кускова, лицо его побагровело и он прохрипел:

— Здесь, даже свинья не будет жить, ни одна немецкая свинья не согласится жить в этом грязном свинарнике. Я пойду жаловаться господину камергеру немедленно. Это оскорбление предлагать такой свинарник мне — ученому-натуралисту и личному врачу его превосходительства!