Бездна голодных глаз - Генри Олди

Потом стали попадаться редкие прохожие, а ближе к центру уже возникла характерная городская толчея.

Сигурда неприятно поразили хмурые лица и сутулые спины горожан. Даже молодые женщины были красивы какой-то нездоровой, порочной красотой, — и это одновременно возбуждало и отпугивало юного салара. В их пограничных селениях тоже зачастую было не до улыбок, но атмосфера все равно казалось совсем другой.

Чище, что ли…

Похоже, Брайан думал о том же самом. А на невозмутимом лице наставника Фарамарза застыла на удивление вежливая улыбка. И все равно их обходили и спешили удалиться. Город отторгал их, как плоть противится неизбежному ножу знахаря.

У дворца Вершителей они остановились, и Фарамарз велел ждать его у ступеней и никуда не отлучаться. Сам же прошел по полированному мрамору лестницы и скрылся в огромных дверях, окованных бронзой. Когда створки захлопнулись, до юношей донесся низкий удар гонга.

Аудиенция началась.

Поначалу они стояли, замерев в неподвижности, как может замереть только Скользящий в сумерках, и с любопытством разглядывали шумящую площадь, а площадь разглядывала их, но салары этого не замечали. Спустя два часа их внимание привлекла небольшая толпа у забора в дальнем конце площади. Не сговариваясь, они переглянулись, потом посмотрели на запертые двери дворца и двинулись к людям.

…Трое бородачей с одинаковыми заросшими физиономиями и в одинаково грязных лохмотьях прижали к доскам забора четвертого и уныло толкали его в грудь и рот. Прижатый крякал, охал и грустно глядел перед собой.

— Чего это они? — спросил Брайан Ойгла у полной молодой торговки, радостно взвизгивавшей при каждом тычке.

— Дерутся, — возбужденно сообщила та, не отрываясь от происходящего. — Счеты сводят. Говорят, Плешивый Фэн на чужую мазу забрался… Ох и парни!…

И бусы на ее высокой груди снова зазвенели, подпрыгивая в такт визгу.

Сигурд не понял ее слов. Он никогда еще не дрался. Дерутся звери — и то детеныши. Салары не дерутся. Они охотятся за Перевертышами. И Перевертыши не дерутся. Убивают — да. И их убивают. А драться…

Он не мог понять этого слова. Оно было скучным, грязным и бестолковым. Как люди у забора.

Один из бородачей вытащил нож. Нож был кривой, тупой и неудобный. Брайан вздохнул, протолкался вперед и пошел к дерущимся.

— Это плохой ножик, — сказал Ойгла, беря человека с ножом за руку. — И вы все ничуть не лучше. Перестаньте сейчас же. Стыдно…

Казалось, бородача сейчас хватит удар. Он судорожно глотнул воздух, пространство между волосами и крохотными глазками налилось кровью, и он уставился на маленького Ойглу, словно впервые видел живого человека.

Потом он заметил серый плащ на плечах Брайана и с шумом выдохнул, расхохотавшись.

— Герой, — протянул, отдышавшись, бородач. — Слава наша и защита… Бесовское отродье… Ножик, говоришь, не нравится?!

Сигурду часто снилась потом та пауза, которая повисла в воздухе после этих слов, — и каждый раз ему казалось, что он стоит голый посреди притихшей площади, а нелюдские хари брезгливо морщат носы и принюхиваются к нему.

Бородач вырвал руку, ткнул ножом в грудь Ойглы и очень удивился, промахнувшись. Ткнул еще раз. И еще. Сопящие, неловкие люди пинали странно скользкого мальчишку — причем сам избиваемый до того горожанин усердствовал более остальных, — а Брайан машинально пританцовывал, не глядя ни на кого конкретно, и руки его уже нашаривали у пояса отобранный серп, не нашли и стали сжиматься в кулаки…

— Извините его, господа, — прозвучал над ухом Сигурда тихий знакомый голос.

И все остановилось.

Наставник Фарамарз поклонился собравшимся, еще раз извинился, взял нахохлившегося Ойглу за плечо и повел прочь. Сигурд стряхнул со своей спины липкие горячие пальцы давешней торговки и потащился следом. Толпа перешептывалась, провожая их взглядами, и женщины помоложе подмигивали друг другу, причмокивая губами.

…Уже за городом Ойгла наконец заговорил.

— За что они, учитель?

Злые слезы душили юношу.

— За что? — Фарамарз помолчал. — За что пума ненавидит кугуара больше иных зверей? За то, что они похожи, — но разные. Какую пряжку ты носил на Первом Уровне, салар Ойгла?

— Золотую, учитель.

— А сейчас, на Втором?

— Серебряную, учитель.

— Правильно… А Третий уровень носит бронзу. А я — наставник, Седьмой уровень, — ношу железную пряжку. Золотой век давно кончился, салары. Или даже и не начинался. И серебряный. Боги навсегда ушли в Пенаты Вечных, и лишь старейшины саларов — Сыны Богов — знают дорогу туда. Возможно и я вскоре узнаю… Железный век, мальчики, железный, ржавый… И если мы — Скользящие в сумерках, синяя сталь века, Девятикратные — не закроем своими жизнями людей Калорры, то они уйдут раньше назначенного срока. Уйдут раз и навсегда. И не все равно тогда — хороши они были или плохи? Наш ствол, наш корень по материнской линии…

— Ну и что? — недоуменно спросил Сигурд. — Я уже два раза уходил. Болел в детстве… потом пардус рвал… И каждый раз возвращался.

— Верно, — сказал наставник Фарамарз, грустно улыбаясь, — ты уходил два раза. Брайан — три. А я — шесть. Так что простим людей Калорры — уходящих один раз. Не нам, Девятикратным, судить их…

Сигурд кивнул. Он уже простил людей. Только вот почему бородач назвал их — потомков богов — бесовским отродьем?! Разве их предки — бесы?…

Бесы… Бессмертные боги? Безумные боги? Бессмысленные? Бесполезные? Какие?…

2

…Он гнал ее уже больше двух часов. Она допустила ошибку. Всего одну, но непростительную. В полной уверенности, что падающее дерево непременно раздавит человека, она выглянула из-за веток, и человек встретился взглядом с ликующими глазами лани.

А дерево рухнуло напрасно.

Перевертыш. Не та тварь, не та повадка, но глаза — те. И он прыгнул вслед за убегающим зверем. Больше не было леса и Сигурда Ярроу.

Были сумерки и Скользящий в сумерках.

Его время. Его дело.

Нужное состояние пришло само собой. Когда ты просачиваешься сквозь время и пространство, сквозь лопающиеся лианы и тонкие стволы бамбука, а лес обнимает тебя, и корни послушно ложатся под ноги, и хлещущие ветки стряхивают на разгоряченное лицо вечернюю росу… Когда перестаешь видеть, перестаешь слышать, понимать и оценивать, но начинаешь — ощущать и чувствовать. Чувствовать направление гона, его азарт и ритм, ощущать панику ослепшей жертвы, безошибочно выбирая дорогу, — именно туда, куда надо тебе и не надо ей. Срезая углы, не давая опомниться, тенью скользя в застывших сумерках…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});