Голубой дым - Георгий Семёнов

26

Запись в дневнике Дины Демьяновны. Стремительный, стелющийся, как трава на ветру, почерк.

«Дайте что-нибудь про старые времена, про рыцарей каких-нибудь, принцев... Какой-нибудь роман».

Пожилая, молодящаяся женщина — одна в библиотеке. Не просит — требует, зная о своих правах. Приношу ей только что полученный, пахнущий типографской краской и клеем жесткий томик Жорж Санд.

«Нет, — говорит, — это новая книжка, такую мне не надо, мне какую-нибудь старую, рваную, несовременную».

«Но это как раз то, что вам надо. Мы ее только что получили, это новое издание».

«Нет, нет... Вот, видите, — показывает на чистый формуляр, — ее никто не берет».

«Ее еще просто не успели взять, вы первая, кому я предлагаю».

«Нет, вот когда ее порвут, тогда, может быть, и я ее почитаю. Дайте мне что-нибудь рваненькое, старое...»

«Ну, как хотите», — сказала я и принесла ей какие-то потрепанные книжки.

Она стала их смотреть, листать распухшие, серые страницы с истертыми углами, а в это время пришла девушка и увидела у меня в руках томик Жорж Санд.

«Ой, у вас есть Жорж Санд! — воскликнула она. — Дайте мне, пожалуйста».

Я увидела, как женщина покосилась на девушку и на книгу в моих руках. Пришла еще одна читательница и тоже воскликнула:

«Жорж Санд! Дайте мне скорее! Это что, новое издание? Как давно я хотела почитать!»

Женщина захлопнула старую книжку и брезгливым тоном сказала:

«Я первая стояла. Я беру эту книгу. Запишите мне... А вы не лезьте без очереди!»

Типичный пример стереотипности мышления.

Знаю одну одинокую женщину, которая на всех праздничных вечеринках бывает, однако с каким-нибудь мужчиной, и всякий раз с новым, хуже или лучше прежнего. Как правило, компания состоит из супружеских пар, и женщина эта, смущаясь, говорит всегда одно и то же: «Познакомьтесь, это мой партнер».

Звучит это очень тоскливо: партнер. Но женщину любят ее друзья, жалеют ее и всегда рады видеть ее с партнером. Так им спокойнее. Нет среди них несчастных, нет неудачниц — у всех есть партнеры. Однажды она не пришла в привычную компанию на седьмое ноября, сославшись на простуду. Но я-то знала, что в этот раз у нее не было партнера... Не смогла прийти одна.

Тоже стереотипность мышления? Если да, то это страшно — мыслить стереотипно».

27

Демьяна Николаевича странным образом взбудоражили слова Сергея Александровича о большой женщине. В ночные, предсонные часы к нему самому вдруг стала являться эта загадочная великанша, он воображал ее рядом с собой и очень волновался при этом, словно боялся, что Татьяна Родионовна услышит его греховные мысли, увидит эту плодородную, белокожую, рубенсовскую женщину, способную народить ему кучу детей. Он вздыхал и ворочался, слыша, как стучит его сердце в подушке, и засыпал в сладкой тоске по давно утраченной возможности иметь много детей.

Он стал тосковать о детях, об их голосах, смехе, слезах... Гнал от себя эти мысли, но тщетно и по утрам виноватился перед Татьяной Родионовной и дочерью, ласкался к ним без меры, будто и в самом деле большая женщина приходила к нему.

Тем страшнее было известие, что милый и несчастный Сережа тайком от них женился на молодой еще вдове, у которой было двое взрослых детей. А однажды в июне он приехал с нею на дачу, не предупредив никого.

Это был один из самых печальных дней в жизни Простяковых, хотя начался субботний день хорошо. Дождевая вода не успела еще высохнуть с ночи, в помятой ливнем, полегшей траве блестели чистые лужи, жаркий солнечный свет согревал землю и эту сверкающую, мокрую траву, пахло цветами и лесом...

И вдруг из тенистого леса большая светлая женщина вышла по тропке и остановилась в нерешительности, похожая на огромную, пугливую кенгуру — широкотазая и узкоплечая, в круглых темных очках-«стрекозах», которые, казалось, совсем скрывали лицо. Высокое это и очень женственно сутулящееся существо, замерев, оглянулось на темный лес.

Демьян Николаевич и Татьяна Родионовна в это время окучивали картошку, а увидев ее, тоже замерли в согбенных позах и молча вперились в эту чужую, забредшую к ним на участок.

Молчаливая сцена была похожа на какую-то сценку из жизни лесных обитателей, пасущихся на сочной солнечной поляне, они словно бы настороженно принюхивались, ловя запахи чужой в душистом воздухе, опасливо всматривались в нее, вышедшую из леса на их поляну, а та, чужая, в свою очередь, тоже с опаской остановилась, не решаясь приблизиться, и, напряженная, не знала, что ей делать.

Очки блеснули на солнце, чужая снова посмотрела на замеревших своих сородичей и опять оглянулась на лес, из зеленого хаоса которого вдруг вышел на солнечный свет седой и долговязый Сергей Александрович с неизменным рюкзаком за плечами.

А чужая, дождавшись, когда он поравняется с ней, улыбнулась и пошла с ним по тропке к дому, мощно и легко ступая своими ветвисто-огромными ногами по мокрой земле. У нее была маленькая, красивая головка, которую она привычно несла в каком-то постоянном и игривом полупоклоне.

Ленивый Карай, дремавший на террасе, вскочил как ужаленный и захлебнулся в запоздалом, испуганном лае и, словно бы предчувствуя недоброе, возбудился небывало, ощетинился, оскалился и норовил укусить чужую, которая остановилась опять в нерешительности и свысока поглядывала на собаку.

Демьян Николаевич в майке и трусах кричал на Карая, гнал его прочь и, тоже возбудившийся, как и Карай, никак не мог совладать со своей растерянностью, с этим рухнувшим на него несчастьем, боялся поднять глаза на женщину и втайне благодарил собаку, которая никак не хотела успокаиваться и с которой ему приходилось чуть ли не драться, отвлекаясь таким образом от нежданных гостей или, вернее, от новых хозяев и, главное, от хозяйки, новой барыни, как он успел уже подумать о ней... Он словно бы делом занят был, воюя с собакой, а потому и не мог как будто с должным вниманием отнестись к гостям.

— А он вообще-то кого-нибудь слушается? — с иронией в голосе спросила женщина. — Какой-то дурной пес! Да уймите его наконец! Сережа, ну а ты-то что же?

Демьян Николаевич в свирепом бешенстве больно ударил неуемного Карая ногой, тот взвыл, откатился в сторону.

— Я палку сейчас! — крикнул ему вне себя от злости Демьян Николаевич и, возбужденно сопя, добавил: — Он не кусается... не бойтесь. Это что-то... впервые... Он добрый.

А Татьяна Родионовна гневно посмотрела на мужа и, еле сдерживаясь, пошла ласкать и жалеть Карая. Гладила его и приговаривала добрым голосом:

— Бедная моя собака, хороший мой Караюшка, моя серая. Ты у меня самый добрый и самый умный на свете... — И не обращала никакого внимания на гостей.

Так они еще никогда не встречали Сергея Александровича, который, кстати, тоже был угрюм в этот день, пребывая в каком-то агрессивном, скрытном молчании. Его, конечно, обидела такая встреча, и он не мог понять Простяковых, которые вели себя более чем странно, избегая даже взглядов его, ссылаясь на занятость, находя себе все время какие-то дела.

Женщину звали Анной Михайловной, она ходила по дому, как по музею, ни к чему не притрагиваясь и только разглядывая стены, окна, потолки, старую мебель, террасу. И на губах ее играла чуть заметная, потаенная улыбка. Она словно бы с изумлением привыкала к новому своему положению в жизни и еще не верила, что теперь она хозяйка этого дома.

Но привыкание длилось недолго. И уже вечером она вежливо объявила, что Простяковым, увы, придется потесниться, потому что на лето сюда приедет ее старшая дочь с ребенком.

— Но вот как быть с собакой? — спросила она у Сергея Александровича. — Грудной ребенок и собака. Я не знаю, вряд ли это совместимо.

Сергею Александровичу трудно было что-либо ответить ей на это. А Простяковы с надеждой смотрели на него, не осознав еще своей обреченности, не в силах поверить в это рухнувшее на них несчастье.

Демьян Николаевич, покашливая, сказал:

— Собака будет жить с нами, мадам.

— А почему мадам? — спросил Сергей Александрович и поглядел на него исподлобья.

Все они сидели в сумерках на террасе, пили чай. Пахло ночными цветами, душистым табаком, кусались комары, а в лесу пел запоздалый соловей, не первый год уже прилетавший в этот лес.

— А потому, что я... мы, — сказал Демьян Николаевич, — потому что... В общем, я все сказал. Простите, если обидел вас. Я не хотел... Но о собаке можно было бы нас спросить, а не Сергея. Это все-таки наша собака.

— А чем она вам не угодила? — вмешалась Татьяна Родионовна. — Облаяла? Привыкнет...

Она сидела у самовара и ни жива ни мертва, удивленно, не веря своим глазам, смотрела на хмурого Сергея Александровича, который ни слова не вымолвил в защиту их прав.

— Странно слышать, что женщина вашего возраста так рассуждает, — сказала Мадам.

— Что-нибудь придумаем, — наконец сказал Сергей Александрович. — Собака есть собака.