Смерть в кредит - Луи Селин

Тянулись тихие часы прогулок. Джонкинд был довольно послушным… Только не нужно было его волновать… Его нельзя было удержать, например, когда встречались военные, фанфары, громкая музыка… Их было полно в Чатаме… и моряков тоже… Возвращаясь с учений, они выводили затейливые мелодии, победные ригодоны. Джонкинду это переворачивало внутренности… Он вонзался в самую гущу, как дротик… Он просто не мог устоять… Это действовало на него, как футбол… Он буквально уносился за звуками!

Полк — что-то живое и по цвету и по ритму, это хорошо видно на фоне природы… Музыканты были гранатового цвета… Они резко выделялись в небе… среди стен табачного цвета… Эти шотландцы играли решительно, стройно, сильно, слаженно… Волынки у этих волосатых обезьян звучали очень забавно…

Мы шли за ними до бараков, до их палаток в поле… На пути мы находили новые деревни… За Струдом, еще дальше… на другом берегу другой речки. Мы возвращались мимо школы для девочек за вокзалом и ждали их выхода… Ничего не говорили, просто с вожделением смотрели, пялили на них глаза… Потом снова спускались к Арсеналу, специальному участку для тренировки футболистов… Они готовились к соревнованиям на кубок Нельсона. Они били так сильно, что лопались мячи…

Мы старались вернуться как можно позже… Я ждал, пока совсем стемнеет, чтобы увидеть, как зажигаются все улицы, и тогда шел по High Street, той, что заканчивалась перед ступенями, ведущими к нам. Это часто было уже после восьми часов… Старик ждал нас в коридоре, он старался ни о чем не думать и читал свою газету…

Как только мы приходили, все садились за стол… Прислуживала Нора… Мерривин больше не разговаривал… Они ничего никому не говорили… жизнь стала по-настоящему спокойной… Джонкинд тут же за ужином принимался пускать слюни. Его утирали лишь под конец.

* * *

Никто из недоносков не вернулся с пасхальных каникул. В «Минвелл» остались только Джонкинд и я. Наша спальня напоминала пустыню.

Чтобы меньше тратить, они закрыли весь этаж. Мебель исчезла, ее загнали за бесценок, предмет за предметом, сперва стулья, а потом столы, два шкафа и даже кровати. Кроме двух наших коек. Полная самоликвидация… Зато жрать стали лучше, никакого сравнения!.. Было варенье! Даже в банках — сколько хочешь… можно было брать добавку пудинга… Изобилие пищи, чудеса… никогда раньше такого не бывало… Нора делала себе большой тюрбан, она не перестала кокетничать. За столом я видел ее очень приветливой и даже, я бы сказал, радостной.

Старик сидел за столом через силу, он очень быстро набивал брюхо и опять уезжал на своем трехколесном велосипеде. Только Джонкинд без умолку болтал, только он один! «No trouble!» Он выучил еще одно слово! «No fear!» — выдавал он мне без конца после каждого глотка…

Я не любил, когда мне делают замечания на людях… Я немного наподдал ему… Он хорошо меня понял и оставил в покое… Чтобы утешить его, я давал ему корнишоны. У меня был запас, целые карманы были набиты ими… Это было его любимое лакомство. С этой приманкой я мог заставить его идти… Он бы позволил удавить себя за «пикули»…

Наш салон опустел… Сперва исчезли мелочи… а потом розовый стеганый диван, китайские вазы, а под конец, в завершение, занавески… Посреди комнаты последние 15 дней оставался только большой черный монументальный «Плейель»…

Меня не очень тянуло домой, потому что мы больше не голодали… На всякий случай мы брали с собой припасы, опустошали кухню перед тем, как уйти. Я теперь никуда не торопился. Даже устав, я лучше чувствовал себя на улице, болтаясь то тут, то там… Мы отдыхали где придется… Делая последний привал на ступенях или на скалах у дверей нашего сада… Там, где проходила большая лестница, подъем из порта, почти под нашими окнами… мы сидели с Джонкиндом допоздна, не двигаясь и молча.

Оттуда нам хорошо были видны приходящие и уходящие из порта корабли… Это напоминало настоящую волшебную игру… на воде переливались отблески… удаляющиеся, приближающиеся, еще мерцающие иллюминаторы… Горящая, дрожащая, проносящаяся через крошечные арки железная дорога… Нора, ожидая нас, все время играла на рояле… Она оставляла окно открытым… Ее хорошо было слышно из нашего убежища… Она даже напевала… вполголоса… Она сама себе аккомпанировала… Она пела совсем тихо… Это, в общем, было похоже на шепот… грустный романс… Я еще помню мелодию… Я никогда так и не узнал его слов… Голос тихо поднимался, плыл по долине… Возвращался к нам… В воздухе над рекой он отражался и усиливался… Он был, как птица, ее голос, он бил крыльями, витал повсюду в темноте, как слабое эхо…

Все люди, что возвращались с работы, прошли, лестницы опустели… Мы были одни с «No fear»… Мы ждали, когда она перестанет, когда больше не будет петь, когда она закроет клавиатуру… Тогда мы возвращались.

* * *

Рояля больше не стало. Грузчики пришли за ним в понедельник утром… Его пришлось разобрать на части… Мы с Джонкиндом принимали в этом участие… Они соорудили под окном настоящую лебедку… Но он плохо проходил в окно… Все утро в салоне они растягивали веревки, блоки… Они вытащили огромный ящик через веранду в саду… Перед моими глазами до сих пор стоит этот большой черный шкаф, который поднимается в воздух… над панорамой…

Нора с самого начала работы спустилась в город и все время оставалась там… Может, она к кому-нибудь ходила?.. Она надела свое самое красивое платье!.. Она вернулась очень поздно… И была крайне бледна…

Старик приходил обедать точно в восемь часов… Он поступал так уже несколько дней. После он снова поднимался к себе… Он больше не брился, даже не умывался, он стал грязен, как расческа… Он был очень раздражен. Он сидел рядом со мной… Он начал есть и не докончил… Начал рыться в своих брюках, складках, выворачивать карманы… У него дрожали руки… Он рыгнул… Зевнул… Заворчал… Наконец, нашел бумажник! Это было еще одно послание, и на этот раз заказное… По меньшей мере уже десятое, полученное от моего отца с начала года… Я ни разу не ответил… Мерривин тоже… Мы были поставлены перед фактом… Он развернул его и показал мне… Я взглянул для очистки совести… Я пропустил множество страниц… Письмо было большое, настоящий документ… Я пробежал его снова. Это был настоящий официальный вызов!.. То, что меня облаивали, было не ново… Нет! На этот раз здесь был билет!.. В самом деле, для возвращения через Фолкстоун…

Терпению моего отца пришел конец! Мы и раньше получали письма! Почти такие же, отчаянные, хрипящие и угрожающие… Старикан складывал их после прочтения в специальную коробочку… Он заботливо расставлял их по порядку в соответствии с датами… Он уносил их все в свою комнату… Покачивая головой и протирая глаза… Комментарии были излишни… Достаточно и того, что он классифицировал эту болтовню!.. По дням! По степени извращенности… Но на этот раз это был ультиматум… Билет… Мне оставалось только собрать вещи… Все, сынок, отчаливай!.. Не позднее, чем на той неделе… Месяц подходил к концу… Окончательный расчет!..

Нора, казалось, ничего не понимала… она сидела, как бы отключившись… С отсутствующим видом… Старик хотел, чтобы она знала… Он закричал ей довольно громко, чтобы она проснулась. Она вернулась на землю… Джонкинд скулил… Она вдруг встала и стала рыться в коробке, чтобы понять… Она читала вслух…

«Я никогда не имел никаких иллюзий относительно твоего будущего! Мы уже несколько раз, увы, убеждались в твоей низости и подлости, в твоем ужасном эгоизме… Мы знаем твою склонность к лени, расточительности, твою quasi — чудовищную жажду роскоши и наслаждений… Мы знаем, что нас ждет… Никакая снисходительность, никакая забота не может обуздать и смягчить твой разнузданный и нетерпимый характер… Мы, кажется, сделали для этого все, что могли! Сейчас наши силы на исходе, мы больше не можем рисковать! Наши скудные ресурсы не позволяют нам продолжать борьбу с твоим злым роком!.. Положимся на Бога!..

Этим письмом я хочу предупредить тебя по-отечески, по-товарищески перед твоим окончательным возвращением, в последний раз предостеречь тебя, пока еще есть время, ото всякого ненужного огорчения, удивления или возмущения тем, что отныне ты сможешь рассчитывать только на самого себя, Фердинанд! Только на себя! Не рассчитывай больше на нас! прошу тебя! Мы не в силах больше обеспечивать твое содержание и пропитание! Мы с твоей матерью на пределе! Мы больше ничего не можем для тебя!..

Мы буквально изнемогаем под тяжестью наших забот, как старых, так и новых… На пороге старости наше здоровье, подорванное длительными тревогами, изнурительной работой, неудачами, постоянными волнениями, отсутствием какого бы то ни было порядка, сильно пошатнулось и продолжает разрушаться… Мы in extremis, дорогой мальчик! Материально у нас ничего нет!.. От небольшого состояния, доставшегося нам от твоей бабушки, ничего не осталось!.. абсолютно ничего!.. ни единого су! Более того! Мы задолжали! В Пассаже твоя мать столкнулась с новыми трудностями, которые кажутся мне непреодолимыми… Перемена, совершенно неожиданный резкий поворот моды свел в этом сезоне к нулю наши шансы немного поправить положение!.. Все наши планы рухнули… Наша предусмотрительность подвела нас… Мы собрали с большим трудом, сокращая все расходы, даже на питание, в течение этой зимы настоящую коллекцию «ирландских болеро». И вот удар! Покупатели неожиданно отвернулись от них в погоне за новой модой… Ничего больше нельзя понять! Это просто злой рок обрушился на наше бедное суденышко!.. Можно было предвидеть, что твоя мать не сможет разом избавиться от этих болеро! Даже по бросовой цене! Теперь она пытается переделать их в абажуры! для новых электрических приборов!.. Бесполезная затея!.. Сколько это может продолжаться? Что нас ждет? В свою очередь в «Коксинель» я вынужден ежедневно отбивать коварные лицемерные, я бы даже сказал, изощренные атаки со стороны молодых редакторов, только что получивших назначение на должность… Богачи с престижными университетскими дипломами (некоторые из них являются стипендиатами), поддерживаемые Генеральным директором, имеющие многочисленные светские и семейные связи, современные и абсолютно лишенные какой бы то ни было разборчивости в средствах, эти молодые выскочки имеют в сравнении с простыми служащими, вроде меня, несоизмеримые преимущества… Никакого сомнения, что им удастся (и кажется, очень скоро) не только выжить нас с наших скромных должностей, но и окончательно выбросить за борт!.. Это вопрос какого-нибудь месяца, даже если особенно не сгущать краски! У меня нет на этот счет никаких иллюзий!