Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

— Я боюсь нашу маму, — поднял рюмку Максим Акимович. — За победу, но без тебя.

— То есть как это без меня? — поразился Аким. — Ты же присутствовал сегодня в Зимнем дворце, где по случаю открытия военных действий состоялся Высочайший выход. Помнишь, какой восторг охватил толпу. Я ещё сейчас слышу громовые раскаты «Ура!» — вскочил на ноги Аким. — А ты говоришь, чтоб война прошла без меня, — чуть успокоившись, уселся на стул. — Сам–то в русско–турецкой участие принимал, а мне не велишь хотя бы «клюкву» заслужить, — развеселил отца.

— Клюкву-у, — Рубанов–старший сам разлил по рюмкам коньяк и хмыкнул, вспомнив себя в молодые годы. — Ладно. Посодействую. Подавай рапорт командиру полка о переводе в действующую армию. Лишь бы Глеб твоему примеру не последовал. А то ведь ваша маман, меня почище, чем Ванятка япошку потрясёт, — залпом опорожнил рюмку и занюхал газетой. — Прости Господи, — перекрестился он, — юнкерские времена вспомнились… Ба-а, — вгляделся в статью, ещё раз перекрестившись. — Николай Константинович Михайловский ноне преставился… Терпеть не мог этого писаку. Второй Чернышевский. Кумир народников. Тьфу! Но с его теорией «героев и толпы» согласен, — хохотнул, глядя на вытаращившего глаза сына. — Он считал, что любой человек, оказавшись случайно впереди толпы, может повести её за собой. К примеру, ты свободно можешь повести за собой полк, коли сумеешь своим примером вдохновить его…

____________________________________________

В этот же день, в Москве, в Большом Успенском соборе торжественно прошла архиерейская служба о ниспослании благословения Божия на русские войска по случаю неприязненных действий Японии на Дальнем Востоке.

Его императорское высочество московский генерал–губернатор с супругой, преклонив колени, горячо молились среди народа, прося победы русскому воинству.

Глеб тоже присутствовал на богослужении.

Вечером, когда его папа со старшим братом занимались чтением газет, они с Натали посетили театр. По требованию публики был исполнен российский гимн.

«Завтра же напишу рапорт, — решил он. — Постою за Матушку Русь. Натали моё решение поддержит», — взглянул на девушку и залюбовался ей.

Неожиданно, мнение этой черноволосой стройной дамы, которую любил брат, стало важным для него.

«Громада России всколыхнулась в патриотизме, остро ощутив кровавый вкус японской агрессии», — выспренно писала русская пресса.

Но так оно и было. Тысячи людей выходили на улицы, неся над головами трёхцветные национальные флаги. Студенческая молодёжь собиралась в своих альма–матер и обсуждала нападение на Тихоокеанскую эскадру.

— Без объявления войны, — горячился бородатый студиоз. — Это всё равно, что без объявления вины прислать полицию с казаками и отодрать нас нагайками…

— Как можно?! Позор! — поддержали его товарищи, толком не разобрав, в чём именно: то ли в нападении на флот, то ли на избиение нагайками.

— К Зимнему! Все идём к Зимнему дворцу, — вдохновил товарищей студент, подняв над головой державный триколор.

— К Зимнему! — поддержала его толпа, подтвердив учение почившего в бозе Михайловского о толпе и герое.

30 января к 12 часам дня площадь перед Зимним была запружена народом.

Студенты, активно размахивая флагами, с пафосом, будто гимн Татьяне, распевали «Боже царя храни».

— Ур–р–а! — голосисто завопил бородатый студент, тут же поддержанный товарищами.

Видя могучий народный подъём, император с супругой, в окружении свиты, вышли на балкон и поклонились народу.

— Ур–ра–а! — раскатилось по площади.

Стоявший неподалёку от государя генерал–адъютант Рубанов услышал шёпот мадам Богданович: «Сегодня пришли с чувством, завтра придут с протестом».

После манифестации императрица Мария Федоровна присутствовала на молебствие в домовой церкви общины святого Георгия по случаю отправления восемнадцати сестёр милосердия и семи волонтёрок на Дальний Восток.

«Я помню предыдущую войну с турками… Война — это кровь, это убитые и раненые… Зачем нам воевать? — вздохнула вдова Александра Третьего, которого в народе прозвали «Миротворец». — Сын явно выбрал неправильный путь, но я обязана помочь страждущим», — расцеловалась после церковной службы с каждой едущей в действующую армию сестрой.

____________________________________________

На Волковом кладбище, на знаменитых литературных мостках, где было предано земле тело Николая Константиновича Михайловского, осталась небольшая группа почитателей его таланта.

— Господа, мы потеряли великого публициста и философа, — надел на коротко стриженую голову цилиндр молодой стройный мужчина.

«Боря Савинков как всегда экстравагантен», — с внутренней усмешкой глянув на чёрный цилиндр, небрежно водрузил на себя малахай его приятель и друг детства Иван Каляев:

— Кто бы спорил, — улыбнулся другу, глядя, как тот заботливо подкрутил кверху кайзеровские усы, и не спеша надел кожаные перчатки, — и вдохновитель народовольчества, — дополнил слова приятеля.

— Что? — отстранённо спросил тот, со вздохом глянув на могилу.

— Нужна революция, подтолкнуть которую в силах только герои, главным орудием коих является террор, — скрестив руки на груди и задумчиво глядя на друзей, произнёс высокий красавец с вьющимися чёрными как смоль волосами. — Революция — пьянещее слово. В переводе с латыни — переворачивание колеса вещей. Всё должно перевернуться и прежде всего эта страна, томящаяся в оковах мракобесия.

— Да, ты как всегда прав, Сазонов, — поддержал товарища Савинков. — Идеал — выше реальности! Если понадобится, можно смело убить за идею… А эти слюнявые интеллигентишки, — кивнул в пространство головой в цилиндре, — эти мещане, пришли поддержать царя и своих угнетателей. Эти обыватели предпочитают прожить так, чтоб избежать любого антиправительственного деяния. Мы должны, нет, обязаны, толкать их к свободе. Показать им свет Утренней Звезды. Повести их к Апокалипсису революции.

— Святые слова, Борис, — восторженно произнёс Каляев: «Третий ангел вылил чашу свою в реки, в источники вод и сделалась кровь». — Мы станем участниками и вдохновителями Апокалипсиса той новой эпохи, что придёт на смену этому прогнившему миру. Нас ждёт тернистый путь во мраке, в крови и смерти, но он приведёт героев к прекрасному Новому миру, к Утренней Звезде… Как там, в Библии: «Побеждающему дам Звезду Утреннюю». А мы возьмём её сами.

— Своими действиями мы должны разбудить всю эту покорную мразь, всех этих лживых, трусливых мещан и обывателей, что задают тон в России. Мы бросим им вызов. Путь Восстания — вот наш путь. А чтоб поднять восстание, нужен террор. Мы станем символом Террора. Нам нужен Подвиг, чтоб повести за собой людей. Это тупое жующее стадо. И мы поведём его, хотят они этого или нет — к новой Утренней Звезде.

— Борис, да ты не любишь людей! — потрясённо произнёс Каляев.

— Я их не только не люблю, я их ненавижу! И как можно любить это тупое быдло. Есть народ книжный, который любят студенты и гимназисты, идеализируя его. А есть народ реальный… Так вот этот–то народ глух ко всему и туп. Он и звал станового пристава, когда народники шли вырвать его из тисков самодержавия и повести к свободе. В том и трагедия народовольцев, которых воспевал Николай Константинович, — глянул на могилу Савинков. — Они приносили себя в жертву народу, а он побивал их камнями… Превращать народ в икону — преступление. У нас у каждого своё мнение, господа. Потому что мы не твари дрожащие, а индивиды! Послушайте стихотворение, которое я вчера написал, — опять бросил взгляд на могилу:

Когда принесут мой гроб,Пёс домашний залает,Жена поцелует в лоб,А потом меня закопают.

Глухо стукнет земля,Сомкнётся жёлтая глинаИ не станет того господина,Который называл себя — я…

— Когда–нибудь со всеми это случится, — слегка жестикулируя, задумчиво произнёс Сазонов. Я во многом согласен с тобой, Борис. И вот что мне вспомнилось… Как–то недавно, покойный… Вот в чём ужас, господа, Михайловского уже нет… Николай Константинович как–то рассказал, что Плеве встретился с ним и сделал комплимент: «Мы вам благодарны. Вы оказали нам услугу борьбой против марксизма…» — Он обидел писателя. Михайловский меньше всего хотел оказывать услуги департаменту полиции.

— Плеве вообще слишком много себе позволяет… Уже давно пора отправить его к Сипягину, — поправил на голове цилиндр Савинков, — Два месяца тому назад мы установили наблюдение за ним, выяснив, что Плеве живёт в здании департамента полиции, набережная Фонтанки 16, и еженедельно ездит с докладом к царю в Царское Село или Петергоф, но за нами самими следила полиция, и пришлось срочно скрываться. Теперь вроде всё успокоилось и полиция пришла к выводу, что была ложная тревога… Потому через несколько дней, — направились к выходу с кладбища, — встречусь с Максимилианом Швейцером, Алексеем Покотиловым, Давидом Боришанским и Иосифом Мацеевским. Наметим план действий, а затем соберёмся в полном составе во главе с Азефом. До встречи, господа, — прощаясь, приподнял краешек цилиндра.