Флорентийский волшебник - Эндре Мурани-Ковач

– Пусть так неизменно сохранится в памяти тот удивительный вечер, – сказала она как-то, сидя рядом со своим сиятельным покровителем. При этом ее миндалевидные темные глаза покосились на Леонардо.

К просьбам Цецилии отказаться от Леонардо как исполнителя песен синьор Лодовико относился со скрытым раздражением, считая это женским капризом. Влюбленный в музыку, он желал часто слушать замечательного создателя и повелителя «поющего конского черепа».

Он и в мыслях не имел отказать себе в таком удовольствии, однако в присутствии Цецилии делал вид, что охотно исполняет ее волю. Таким образом, между правителем Милана и художником создалось нечто вроде сообщничества.

– Никто не должен знать об этом, – шептал Лодовико Моро. – А то еще скажут ей…

Он велел запереть все двери. Будто собираясь обсудить с мессером Леонардо самые сокровенные государственные тайны, он задернул на окнах тяжелые портьеры, даже из смежных помещений удалил всех придворных слуг, стоящих у дверей стражников. Художнику же было велено принести под плащом лиру и играть на ней, но так тихо, чтобы звуки не просочились из залы. Иногда синьор Лодовико просил Леонардо петь, но в целях предосторожности петь тоже pianissimo.

В такие минуты не Леонардо, а синьор Лодовико походил на художника или скульптора, изучающего натурщика – проницательный взгляд герцога был устремлен на светловолосую голову певца, казалось, ни одна черточка на лице юноши не осталась герцогом неизученной. И Леонардо все больше убеждался в том, что синьор Лодовико старается угадать его тайну.

А тайна была. И не одна. Как между герцогом и художником, так и между возлюбленной герцога и художником.

Цецилия Галлерани готовила своему покровителю сюрприз: свой портрет. Герцог не должен был об этом даже подозревать, пока картина не будет готова.

– Как вы думаете, возможно это? – спрашивала она шепотом у Леонардо.

– Разве взять, да по волшебству, незримо, перенести сюда доску, ящик с красками, сосуды с растворителями и все прочее, – смеялся Леонардо. – Ну-ка, где ваша волшебная палочка? Нет? Что ж, стало быть, написать с вас втайне портрет здесь, в вашем дворце, невозможно. А что, если бы вы соизволили явиться ко мне в мастерскую? Нет, опять же нельзя: мастерская-то не моя… И из тайны снова ничего не выйдет. Вот что! У меня есть идея. Я попытаюсь срисовать вас. Незаметно. Несколько набросков, пара рисунков углем – а там я смогу дома написать портрет маслом… пожалуй…

– Блестящая идея! – воскликнула Цецилия, хлопнув в ладоши и подняв на Леонардо благодарный взгляд.

Леонардо трижды рисовал ее тайком. Но возвращаясь затем в мастерскую, напрасно пытался писать портрет на основе этих рисунков. Раз двадцать приступал он к работе. И столько же раз бросал ее.

– Не идет, – недовольно сообщил он, наконец, заказчице. – Не могу я так, заочно, придать эту вот живость… Писать нужно только с натуры. Если это невозможно…

Цецилия Галлерани покачала головой и с мягкой насмешкой скривила губы.

Но эта ирония не только не задела Леонардо – наоборот, он еще больше залюбовался своей необычной заказчицей, огонь миндалевидных глаз которой уже успел проникнуть в его сердце.

И теперь, когда он на пути к Милану покачивался в седле тощей, взятой напрокат клячи, сквозь листву придорожных каштанов вместе с последними лучами солнца снова сверкнули те карие глаза. Он тут же явственно представил ее лицо, стан, всю Цецилию. Но только не такой, какой видел ее в кругу друзей или рядом с синьором Лодовико. Леонардо не мог дать себе отчета, почему его воображение рисовало подле нее маленького Леонардо, не виденного им крестного сына. И тотчас же перед ним возникла картина, она выросла и расцвела из схемы алтарного образа. Да, именно он, воображаемый ангел, будет смотреть на зрителя своими миндалевидными глазами, ангел будет указывать на маленького Иоанна своим удивительным пальцем. Так, как делает она.

Леонардо пришпорил лошадь. Она перешла на галоп.

Наконец и Милан. Леонардо спешился. Он с нетерпением ожидал той минуты, когда возьмет в руку кисть и встанет перед эскизом алтарного образа.

Как ни бесконечной казалась Леонардо, обуреваемому творческим огнем, эта поездка, все же она окончилась. И вот он стоит перед мольбертом. Зародившийся в его воображении образ был по-прежнему ярким. Леонардо не стал сейчас касаться сырых набросков фигур, даже не стал их рассматривать. Он самозабвенно принялся писать чуть склонившего набок голову, изящным жестом указывающего вперед ангела, облекая его плечи в затканный серебром брокат, а руки – в легкую, прозрачную ткань.

Несколько дней увлеченно работал он над картиной. Работал с тем азартом, который даруется только вдохновением. Его новый друг Амброджо де Предис с крайним недоумением следил за ним. Его пугало поведение Леонардо. Ему чудились в нем даже признаки помешательства, когда тот порою по целому часу мог неподвижно стоять, впиваясь взглядом в почти пустую доску, затем, теряя грань между днем и ночью, в исступлении писать картину. И все же быть не может, что это помешательство… Ведь, работая, Леонардо любезно улыбается ему, балагурит с ним, сыплет прибаутками. Его ретивый помощник, этот флорентинец Томмазо, словно завороженный, ни на шаг не отходит от него, разве только Леонардо сам попросит его о чем-нибудь. Но и в эти минуты верный Томмазо так шустро принимается растирать краски или промывать кисти, как будто от быстроты выполнения этих работ зависит его жизнь.

С каждым мазком кисти явственней, совершенней, прекрасней становился окутанный шелками ангел. Амброджо де Предис не видел в своей жизни ничего подобного. Когда лицо это спустя пять-шесть дней окончательно ожило каждой своей черточкой, он, пораженный, воскликнул:

– Да ведь это же не ангел! Это же она! Синьорина Цецилия Галлерани.

Леонардо, не отрываясь от работы, засмеялся, потом запел:

Частенько в памяти всплывает разное,Но чаще вспоминаю я о ней.Мне шепчет вкрадчиво: – Твоя прекрасная! —И сердце бьется, и дышать трудней!

Амброджо де Предис испуганно перекрестился. Испуг этот еще больше возрос, когда в мастерской появился гонец из замка: герцог немедленно требует Леонардо да Винчи к себе.

– Теперь это, к сожалению, никак невозможно! – бросил художник через плечо.

– Как так? – обомлел гонец. Ни один смертный не отважился бы прекословить владыке Милана. Впрочем, будучи смышленым малым, он попытался объяснить:

– Начинаются работы над каналом Мартезана. – Об этом он слыхал в замке. Тут Леонардо все же оторвал свой взгляд от картины.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});