Флорентийский волшебник - Эндре Мурани-Ковач

– Она заменит мне дочь, – грустно заметил Андреа Чести, погладив мокрое от слез лицо Лауры.

Дочь Чести!.. У Леонардо перехватило дыхание. Но он тут же с силой захлопнул дверцу экипажа.

– Не горюй, старина! – Никколо потрепал друга по плечу. – Постарайся как можно скорее побывать у нас в Генуе. Но только, чур, – предостерегающе поднял он палец, – когда и я буду дома! А то, чего доброго, и Хайла потеряет рассудок от твоих золотистых кудрей, как эта вот малютка! – И он кивнул вслед удаляющемуся экипажу, в маленьком заднем оконце которого все еще виднелся трепещущий кружевной платок.

Никколо сердечно обнял друга и вскочил на коня. Леонардо с тяжелым сердцем смотрел на вздувавшийся, словно от морского ветра, темный плащ Никколо.

– Это ваша сестра, мессер Леонардо? – спросил совсем рядом бледнолицый молодой человек.

Художник не заметил, когда он приблизился.

– А в чем дело? – Голос Леонардо звучал сурово. Нисколько не мягче были и последующие его слова: – Я, собственно, не имел чести…

Агент правителя Милана предпочел не связываться с этим угрюмым великаном, рука которого слишком нервно вздрагивала на рукояти кинжала.

– Виноват, – пробормотал он и быстро удалился.

На улице появилась ватага веселых, горластых студентов. Их крики встревожили весь квартал. Держа друг друга под руки, они, словно волна, унесли испуганного незнакомца.

Леонардо в беспокойстве то и дело задавал себе вопрос: доберутся ли без помех его друзья с опекаемой им девочкой до Генуи.

Но мрачные мысли оттеснила улыбка, едва Леонардо вспомнил последние проведенные с Никколо минуты. Вот уж друг так друг. Брат по сердцу. Как он его обнимал! С каким мужеством скрывал боль прощания.

Последнее рукопожатие Лауры тут же было забыто им. Что могла значить для него грусть девушки, ее затуманенные отчаянием бирюзовые глаза теперь, когда воображение разжигали другие глаза…

Цецилия Галлерани пригласила его к себе еще перед рождеством. Обстановка ее дворца, порядок и все, что встречало тут посетителя, свидетельствовали о том, что это действительно обиталище фаворитки одного из богатейших правителей Европы. Но, помимо всего, великолепное убранство отражало еще и утонченный вкус хозяйки.

Мебель, чеканка были делом рук лучших мастеров Флоренции и Венеции. Стены украшали французские ковры. Перед одним из них Леонардо с удивлением остановился. Его внимание приковало изображение стройной девушки. У ее ног отдыхало сказочное однорогое чудовище. Их окружал пышный, играющий многоцветными красками сад.

– Не правда ли, она похожа на меня? – спросила, улыбнувшись, Цецилия Галлерани. – А ведь, говорят, ковру этому более ста лет, к тому же он французского происхождения. Скажите, мессер Леонардо, вы любите французов?

– Я был знаком лишь с немногими из них. Помню, один поэт этой страны посетил Флоренцию. Он казался мне чванливым и капризным, с ним трудно было найти общий язык. Мало того, что он именовал себя лучшим парижским поэтом, – заметьте, в правильности этой оценки никто из нас так до сих пор и не убедился, – он еще хвастался своим глубоким знанием творчества древних. Один из моих приятелей даже решил по этому поводу сыграть с ним шутку. Он на скорую руку набросал несколько причудливых, путаных фраз. Как попало, более того, преднамеренно ошибочно строя латинские предложения. Затем, со словами, что это недавно найденные строки Цицерона, поднес писанину французу. Надо было видеть, как француз тут же вошел в раж и стал вдохновенно распространяться о великой премудрости, скрытой за этими бессмысленно подобранными словами. Когда же наш приятель обрисовал ему настоящее положение вещей и грянул хохот, француз выхватил шпагу и непременно искромсал бы всю нашу безоружную компанию, если бы…

– Если бы?…

– Если бы один из нас не схватил его за ухо и не втолковал ему, что невежливо, глупо, более того, невозможно утопить в крови веселую шутку флорентинцев.

– Скажите, пожалуйста, мессер Леонардо, – хрупкая Цецилия подняла глаза на художника. – уж не вы ли, случайно, и есть тот самый «один из нас»?

Огромная фигура Леонардо сотрясалась от беззвучного смеха.

Цецилия взяла его за локоть и повела дальше.

– У меня вы познакомитесь с поэтами иного рода. С иными французами. Посол короля месье Дюнуа, например, – образованный и знающий цену юмору человек. К нам он явился из страны, где процветает остроумие. Вы, надеюсь, слыхали о Матяше Корвине?

Вскоре Леонардо действительно встретился во дворце Галлерани с французским послом, весьма располагающим к себе человеком, и, главное, с поэтами, которые не только в качестве поклонников окружали прекрасную Цецилию, но и как ее братья по перу.

Однако при первом визите художника Цецилия Галлерапи представила его лишь юному священнику, своему родственнику. Он один присутствовал, когда Цецилия пригласила гостя присесть и своим чистым, милым голосом спела ему несколько сочиненных ею самой песен. Поэтесса сама аккомпанировала себе на лире, и Леонардо мог убедиться не только в ее музыкальности, но и наблюдать за длинными пальцами прекрасной женской руки, ловко перебиравшими струны.

Эти пальцы уже давно околдовали Леонардо. Казалось, каждый из них способен был думать и рассказывать! Вернувшись домой, Леонардо несколько раз воспроизводил по памяти руку Цецилии. На одном рисунке ее пальцы заставляли звенеть струны арфы, на другом – обнимали свиток. Особенно выразительным был указательный палец, этот необычно гибкий палец, который тогда, при первом посещении Леонардо, уперся в грудь молодого священника.

– Братец! Вели закрепить четвертую пуговицу на своей сутане. А то как бы она не потерялась и ты не утратил вместе с ней свое счастье.

Эта незначительная на первый взгляд деталь, как позднее убедился Леонардо, многое раскрывала из характера Цецилии Галлерани. Порою казалось удивительным, что крайне педантичная в мелочах Цецилия обладает такой широтой взглядов, так ценит великое и прекрасное. Простота же и непосредственность Цецилии Галлерани обезоруживали всякого, кто даже самое короткое время находился в ее обществе.

К Леонардо она была расположена, отлично помня то неотразимое впечатление, какое произвел он на нее и на герцога и на всех присутствовавших при своем первом волшебном появлении на сцене. Словно оберегая себя от колдовства, Цецилия не желала больше подпадать под чары того видения и тех сказочных звуков. Она даже не подозревала, какое облегчение приносило флорентийскому художнику то обстоятельство, что она никогда больше не просила его петь или играть ни ей самой, ни ее друзьям.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});