Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина

Но Леша все равно поднял лампу и пошел с нею к двери. Он не сомневался, что дверь эта будет заперта и что ключа ему не оставили. Но просто так сидеть и ждать спасения он не желал: во-первых, спасать его некому; во-вторых, нет ничего тоскливей ожидания. Хоть бы книгу оставили…

Книги не было, а дверь была. И Леша навалился на ручку. Конечно, та не шелохнулась. Тогда он подпрыгнул и вцепился в решетки, которые перекрывали крохотное оконце. Лешка подтягивался, упираясь подошвами в такую скользкую дверь, и когда у него получилось выглянуть, то увидел он лишь темноту.

– Эй! – вполголоса позвал Леша и прислушался – не ответит ли кто. Но темнота молчала. Наверное, так было даже хорошо, ведь если она молчит, то, значит, за дверью никого нет. А если никого нет, то никто не остановит Лешу, когда он выберется из камеры.

А в том, что он непременно выберется, Леша не сомневался.

Спрыгнув, он размял пальцы – в кино всегда так делали – и, сунув мизинец в дыру замка, попытался нащупать открыватель. Лешка не был уверен, что открыватель существует, но в кино замки отворялись легко…

Он возился, дергал, давил на что-то, царапал ногтем, но безрезультатно. Тогда Лешка оставил замок в покое и вывернул карманы. Мама всегда упрекала его за то, что в Лешкиных карманах набиралось всякой всячины и от этого они рвались. Но Лешка не виноват был, что ему встречалось столько всяких замечательных вещей. Синее стеклышко, оплавленное по краю. Кусок веревки. Половинка лезвия в обертке от жевательной резинки. Длинный железный штырь. Два мраморных шарика – их Лешка уволок из огромной вазы, что стояла на первом этаже. Цепочка со сломанной застежкой и моток проволоки.

В кино из проволоки делали отмычки.

И Лешка попытался повторить увиденное. Он сначала распрямил проволоку, потом отпилил кусок осколком стекла и сделал на конце маленький крючок. Как выяснилось, крючком в замке ковыряться было куда как интересней. Он до того увлекся, что, когда замок вдруг щелкнул и дверь открылась, Лешка испытал легкое разочарование.

В коридоре было темно. Нет, не так – очень темно. Свет лампы, которая оказалась слишком уж тяжелой и неудобной, почти и не разгонял темноту. А стоило отойти от лампы хотя бы на два шага, и темнота вовсе становилась непроницаемой.

Пришлось лампу тащить. Лешка делал пять шагов, потом ставил лампу на каменный пол и отдыхал, а заодно и оглядывался. Смотреть было особо не на что – стены из крупного камня с прожилочкой, а между камнями раствор, серый, как непропеченный хлеб.

Иногда ту стену, что тянулась по левую Лешкину руку, прорезали двери. Первые три оказались открытыми и пустыми. Четвертая же дверь была заперта, но ключ – массивный и темный – торчал из замка. Лешка ключ повернул и дверь отпер.

– Здравствуйте, тетя Тома, – сказал он, заглянув внутрь. – А вас тоже посадили?

Тетя Тома ничего не сказала, но расплакалась, совсем как мама, когда Лешка делал что-то очень нехорошее и мама волновалась. Она плакала громко и обнимала Лешку, целовала и повторяла, что любит, а ему приходилось стоять смирно, потому что он боялся расстроить маму еще сильнее.

Но тетя Тома, конечно, другая. И плакала она немного иначе – часто-часто моргала, шмыгала носом и шевелила распухшими губами. Слезы же катились крупные, как бусины на мамином ожерелье.

– Не плачьте, пожалуйста. – Лешка поставил лампу на пороге камеры. – Я вас спасу.

– У…уходи, – тетя Тома дернула головой, стряхивая слезы. – Уходи, пока он не вернулся.

Она сидела, привязанная к стулу и такая несчастная, что Лешке стало ее жаль. Хотя мама говорила, что жалеть тетю Тому не стоит.

– Я вас спасу, – повторил Лешка.

Веревки он перепиливал лезвием, держа его обеими руками за края. И получалось хорошо, только медленно. И тетя Тома еще дергалась, все повторяла, что Лешке надо уходить, но он же не знал, куда ему идти. Да и, по правде говоря, там, в коридоре, одному было страшновато.

В конце концов последняя ниточка лопнула, и тетя Тома оказалась на свободе. Вставать она не торопилась, сидела и шевелила руками, на которых оставались красные полосы продавленной кожи. Но вот она решительно тряхнула головой, поднялась и велела:

– Идем.

– Только вы лампу понесете, – сказал Лешка. – А то тяжелая.

Тетя Тома шла медленно, покачиваясь, как будто бы ей было очень больно. И Лешка взял ее за руку, просто так и еще потому, что когда тебя держат за руку, то боль отступает.

Коридор тянулся и тянулся, а тетя Тома повторяла:

– Нам надо выбраться. Нам надо выбраться. И мы выберемся! Я тебе обещаю!

Но потом силы у нее закончились, и тетя Тома просто села на камень и снова заплакала. Лешка стоял, ждал и думал, что если все время только и делать, что плакать, то выбраться никак не выйдет.

– Извини, пожалуйста. Тебе тоже страшно? Ты не бойся. Темноты не надо бояться. Только чудовищ… а они живут не в темноте. Я сама чудовище. Никому никогда не говорила, но… он узнал как-то.

На чудовище тетя Тома не походила нисколько. Лешка так ей и сказал, а она засмеялась странным дребезжащим смехом.

– Хороший мальчик. Ты такой хороший мальчик, а я… я плохая. Знаешь, иногда люди совершают поступки… когда думают, что им за это ничего не будет. Или когда думают, что они правы. Это очень опасно, считать себя правым.

Она прижала ладони к щекам, и Лешка только сейчас увидел, что руки у тети Томы покрыты синими полосами.

– Не суди… не осуждай. Не возгордись, – она говорила сама с собой и не обернулась, когда Лешка отошел в сторону, ему хотелось поскорей добраться до конца коридора, а лучше вообще выбраться наверх.

Мама, наверное, волнуется. Она всегда и про все волнуется, а теперь, наверное, полицию позвала…

– Я возгордилась. Я решила, что умнее всех. Жили-были две сестры. Одна красивая, вторая – умная. Только никто не знал, что она умная, напротив, все считали ее дурочкой. Она же не хотела выйти замуж за принца, переехать во дворец и потом, в перспективе, стать королевой…

Лешку будут искать, но найдут ли?

– Пойдемте, – сказал он и руку протянул, но тетя Тома, как сидела, так и осталась сидеть. Она вообще как будто Лешку и не видела.

– Шло время. И однажды первая сестра все-таки поймала принца на удочку. Как рыбку. И все обрадовались, потому что была свадьба, а люди любят смотреть на чужие свадьбы. Невеста нарядилась в белое платье с пышной юбкой, надела много-много украшений и все говорили – посмотрите, какая красавица! А сестру ее никто не замечал. Наверное, потому что она не была красавицей. Зато была умной. Она видела, что сестра ее не любит принца и что вообще никого не любит…

– Тогда зачем она с ним женилась?

– Замуж, – поправила тетя Тома. – Женятся мужчины. Женщины выходят замуж. Чтобы жить за мужем, лучше всего во дворце… чтобы всем хвастать и дворцом, и мужем, чтобы покупать наряды и кареты, новые драгоценности, и… и в этом действительно нет смысла. Она тоже поняла, что смысла нет. Ее злило все, но она не понимала, что сделать, чтобы перестать злиться. И выливала злость на мужа. А тот сначала терпел, а потом нашел себе другую золушку.

– Маму?

– Нет, малыш, мама была раньше. Видишь ли, наличие белого коня и короны еще не гарантирует наличия у принца совести. Однажды он поменял любовь на любовь, и решил, что если проделает это снова, то ничего страшного не случится. Только не учел одного – его жена не захотела расставаться с украшениями, нарядами и каретами. Она сделала так, чтобы золушку обвинили в краже и кинули в темницу. В темнице было страшно, и Золушка умерла. А я помогала со всем этим… я не знала всего, догадывалась только, но все равно помогала. Мне нравилось спасать старшую сестру, такую красивую. Нельзя играть людьми, милый мальчик. А знаешь почему? Потому что иначе однажды сыграют тобой.

Глава 9

Последняя сцена

Однажды в Саломею стреляли. Она запомнила звук, сложный, состоящий из щелчка и взрыва. Запомнила и рыжий бутон пламени, что вырывался из дула, и мягкое прикосновение воздуха к щеке. В тот раз пуля прошла близко и увязла в стене.

Но сейчас Василий не промахнется.

– Полиция уже едет, – предупредил Олег и шагнул, желая заслонить Саломею.

Какое смешное глупое благородство.

– Отойди, – велит Василий.

– Отойди, – просит Саломея.

Однажды в Саломею стреляли, но она осталась жива. И мама потом плакала, а папа говорил, что не следует слезами удачу отпугивать. Хорошо, что теперь они не станут волноваться.

– Плохо, наверное, когда разрывают сильные чувства. – Саломея коснулась кармана, нащупывая старый папин пистолет. – Гнев и жадность. Жадность и гнев. Кто победил?

– Заткнись.

– Жадность. А ведь план был хороший. Умный план. Вряд ли твой. Извини, но ты не выглядишь способным придумать что-то… действительно страшное.