Дорога к себе - Ласкина Зоя

Наконец все собрались; воцарилась тишина. Орстид легко поднялся и заговорил:

— Потомки Тилаэра, вот уже год я не имею вестей о своем старшем сыне Ниледе и, видят Стихии, пребываю в печали и тревоге. Но сегодня впервые разведчики возвратились не с пустыми руками. Говори, тимир, мы слушаем тебя.

Тот учтиво склонил голову и, дождавшись, пока Орстид вновь опустится на трон, произнес:

— Благодарю, владыка. Воистину печальные вести принес я тебе и всем Детям Ветра. Наш любимый принц Нилед мертв!..

При этих словах по залу прокатился дружный испуганный вздох; Фьериль вцепилась в руку отца, но тот молчал, никак не выражая своих чувств, давая Орсину закончить.

— Год назад, — продолжал тимир, — на границе с Арденной его захватили по приказу Риолена, правителя людей. Ниледа назвали лазутчиком, обвинили в пособничестве врагам Арденны и лишили Золотых перьев. Но и это еще не все: нашему принцу было отказано даже в достойном погребении, его тело бросили псам как падаль! Подобное злодеяние просто не может остаться безнаказанным. Я жду вашего решения, владыка, и с готовностью выполню любой приказ. Риолен должен умереть, в этом нет сомнений.

Ответом ему была мертвая тишина. Все смотрели на владыку Орстида — самообладание на миг изменило даже ему. Его руки задрожали, и он с силой стиснул подлокотники кресла, чтобы не показать этого. Лицо его побледнело, он дважды открывал рот, силясь что-то сказать, но, по-видимому, не мог подобрать слов. Наконец он поднялся, глубоко вздохнул, как будто чуть успокоившись, и…

— Ты уверен, тимир, что это правда? — раздался вдруг звонкий голос, не давший Орстиду заговорить.

Эорни строго смотрел на Орсина. Его голубые глаза, всегда лучистые и ласковые, сейчас были холоднее горных ледников.

Тимир печально улыбнулся.

— Я понимаю твое недоверие, принц Эорни. Эту весть мы услышали от человека, у которого не было причин лгать нам: в обмен на сведения о Ниледе мы оказали ему незначительную услугу, но, спешу всех уверить, честь крылатого народа не была затронута. Можно сомневаться в клятвах и обещаниях, но не там, где речь идет о взаимной выгоде. К тому же подлый нрав людей давно известен всем, и даже столь отвратительный поступок вполне в их духе.

— Благодарю тебя, тимир Орсин, за верность и преданность, — наконец прозвучал голос Орстида. — Риолен, безусловно, понесет наказание, я обещаю это, но мне нужно время, чтобы решить, как именно стоит с ним поступить. А теперь — прошу всех разойтись!

Орстид, Эорни, Келар и Фьериль не спешили покидать зал. Первый советник опустил взгляд: было неловко видеть слезы на глазах обычно сдержанного владыки и слышать, как он пытается удержать стон отчаяния, рвущийся из груди. Эорни смотрел прямо перед собой, и лицо у него было очень бледное, даже белое, что вкупе с очень светлыми волосами и белыми крыльями придавало ему сходство с ледяной статуей. Белые крылья встречались чрезвычайно редко среди тейнаров и считались знаком особой милости Тэрни Тилаэра. Их обладатели всегда отличались необыкновенным даром; вот и Эорни слагал замечательные стихи и песни, а голос у него был такой, что заслушаешься. Сейчас его губы шевелились — наверное, сочинял прощальную песню для безвременно погибшего брата…

А Фьериль…

Сердце разрывалось от боли, девушка пыталась вздохнуть — не было воздуха, пыталась закричать — голос не слушался ее, она не могла разомкнуть судорожно сжатых губ, а внутри нарастало что-то огромное, горячее, росло, ширилось, как волна подземного огня, который, говорят, порой вырывается на поверхность, сметая все на своем пути.

Ниледа больше нет… Больше нет…

Он никогда не придет, не взглянет нежно и ласково, не подхватит ее на руки и не поцелует так, что сердце упадет куда-то, а вокруг расцветут дивные сады…

Он умер… Умер. Страшно, унизительно.

Лишенный Золотых перьев тейнар умирает долго и в полном сознании — она слышала это от стариков. И рядом с ним не было никого, кто бы помог, поддержал, утешил…

А она ничего не знала. И не почувствовала. Ни-че-го.

Подземный огонь вырвался наружу.

— Не-е-е-ет!..

Девушка резко дернула воротник. Фигурные застежки посыпались на пол, плотная атласная ткань лирта[26] с треском лопнула. Разорвав ее сверху донизу, Фьериль отбросила лохмотья в сторону и в одном белом нижнем платье бросилась к окну. Никто не успел удержать ее: распахнув створки, она рванулась вверх и исчезла в темнеющем небе.

По лицу хлестали струи дождя, смешиваясь со слезами, ветер рвал с плеч легкую ткань, выворачивал перья в крыльях, но Фьериль ничего этого не замечала. Она хотела остаться наедине со своей болью, чтобы прочувствовать ее, попытаться осознать то, что разум отказывался понимать и принимать, чтобы решить, как жить дальше.

Лишь когда дождь превратился в ливень, ледяные струи которого сковали ее холодом, и от усталости она едва не налетела на один из горных склонов, Фьериль наконец остановилась, зависла в воздухе, пытаясь отдышаться и постепенно приходя в себя. Недоуменно оглядевшись, она не увидела ничего, кроме мрака. От столкновения со скалой ее спасло лишь врожденное чувство препятствия, присущее всем тейнарам. Дождь Дети Ветра не любили, хотя сильные крылья, даже намокнув, могли держать их; но холод — вот чего они не выносили вовсе. Стояло лето, и горы тут были не столь высоки, чтобы на вершинах лежали вечные снега, но все же ночью заметно холодало. Это вполне могло стать угрозой для жизни насквозь промокшей, едва одетой тейнары. Не прекращавшийся ни на мгновение дождь вкупе с пронизывающим холодным ветром вернули ей способность рассуждать здраво (все же светлый Тилаэр не зря наделил своих детей не только крыльями, но и рассудком).

«Владыка Ветра! Куда это меня занесло?..» — в смятении подумала Фьериль. Она в полной мере ощутила, насколько замерзла, и страх поднялся в ней, обжигая еще одной ледяной волной.

— Эй! — позвала она. — Меня слышит кто-нибудь?..

Ответа не было, и девушке стало совсем уж не по себе.

Усилием воли заглушив в себе поднимавшуюся панику, дочь крылатого народа справедливо рассудила, что лучше всего будет спуститься вниз и дождаться утра — в такой тьме она не то что дорогу домой не найдет, а заплутает еще больше.

Взмахнув порядком отяжелевшими крыльями, Фьериль стала снижаться, придерживаясь за почти отвесный горный склон. И, к своему облегчению, вскоре обнаружила небольшую уютную пещерку. Стоило бы продолжить спуск, чтобы добраться до более теплых слоев воздуха, но девушке так хотелось обсохнуть. Она спряталась от дождя и, свернувшись калачиком в тщетной попытке согреться, снова дала волю слезам. Однако облегчения они ей не приносили, напротив — падали тяжелыми каплями, безразлично-ледяными, как и небесные потоки снаружи.

Сначала непрекращающаяся дрожь не давала расслабиться, но позже усталость взяла свое. Холод начал отступать, сознание гасло, и постепенно Фьериль погрузилась в забытье, подобное тому, что настигает попавших в пургу путников, — лишившись сил, те ложатся прямо на снег и, убаюканные смертельными объятиями холода, не просыпаются уже никогда…

Частью сознания она понимала, что нужно встать, что здесь нельзя оставаться, но ее охватили слабость и такое безразличие, что она отмахнулась от этой мысли. Стало почти тепло, Фьериль ощущала легкое покачивание, словно ее нес ласковый ветер.

И вдруг — мгновенный ожог: жгучая волна прокатилась по телу, ошпарив, взбудоражив, но при этом не причинив боли. Тейнара распахнула глаза, жадно хватая ртом воздух. Попыталась вскочить — и чудом избежала столкновения с низким потолком тесной пещерки.

— Тихо, тихо, — прозвучал нежный голос, и заледеневшие ноги Фьериль обняло что-то пушистое и невероятно теплое. — Все в порядке, не надо бояться. Какие же вы, Дети Ветра, чувствительные…