Русская рулетка - Валерий Поволяев

Командир отряда молча ехал впереди. Он знал дорогу и такой пустяк, как тени от еловых ветвей, его не волновал. Минут через двадцать он свернул в сторону, въехал в мокрый березняк и остановился на краю большой задымленной поляны — на неё с верхов пополз туман, скопился в траве, а может, туман вообще рождался здесь, на этой полянке, слоился, слипался пластами, а когда его набралось достаточно, начал ползти по лесу, забился в низины, обвис на траве и ветках.

— Это здесь, — сказал командир отряда.

Поляны не было видно, она только ощущалась — по дуновению холода, у которого не было на пути стволов, по пару, тянувшемуся от земли, — он шёл из дальнего угла поляны, тихо полз над травой, шевелился, холодил лицо, по чувству пространства, которое всегда возникает у человека, когда он выходит из леса на опушку. Даже если он будет стоять с закрытыми, с завязанными глазами, всё равно ощутит это пространство.

Здесь произошла встреча Иванова с неизвестными, здесь предполагалось поставить засаду.

— Откуда они пойдут?

— С того вон края, — командир ткнул рукой в ночь, — точно с противоположной стороны.

Крестов перегнулся в седле, стараясь снизу посмотреть наверх, но ничего не увидел — темнота была вязкой, плотной, неприятно маслянистой, как мазут. Хоть и был Остапчук приучен к холоду, а мышцы пробило чем-то стылым, резким, он передёрнул плечами.

— Хорошее место! — Крестов прикинул примерно, как могут развиваться события, и место ему понравилось ещё больше: группа, идущая из Финляндии, должна будет как раз по березнячку, который они только что одолели, выбраться к просёлку — протоптанной сквозь лес дороге, с просёлка можно уже уходить в любую сторону. Но этой полянки им никак не миновать — она стоит точно на пути. — Отличное место! Теперь посмотрим, где эти люди облюбовали себе дыру.

— Тоже поляна — чуть поменьше, мокрая, деревья редкие, наша сторона просматривается далеко.

— А финская?

— Там чуть посуше и видно хуже.

— Вы не задумывались, почему они вступили в переговоры? А не проще ли им было убрать нашего часового?

— Нет, не проще. Последствия непредсказуемые. Для этого им надо иметь хорошего наводчика, который знал бы каждый куст и каждый камень, а такого наводчика, товарищ Крестов, у них нет.

Граница была как граница, невидимая черта, помеченная редкими полосатыми столбами, многие из которых были выдраны, смяты — потом всё пришлось ставить вновь, — тихая, настороженная. Земля слилась с темнотой, небо стало землёй.

— Вот та самая полянка, — шёпотом произнёс командир отряда. — Высовываться из ельника не будем, лишнее движение здесь ни к чему. Если что почуют — в жизнь не появятся.

— Это верно, — также шёпотом, соблюдая тишину, проговорил Крестов. — Подстраховка нужна обязательно. Мало ли что! — произнёс он неопределённо.

— И это продумали!

— Поехали назад, — сказал Крестов.

Молча повернули лошадей.

Из канцелярии заставы Крестов доложил в Петроград, что дырка выбрана неизвестными по всем законам «замочных скважин» — просматривается только одним часовым, со стороны никто не может помешать. На случай, если враги вздумают сломать ключ, приготовлен запасной, а на выходе группы — удобная развязка. Встреча будет приготовлена достойно.

— Можно начинать операцию, — разрешил по телефону Алексеев.

До появления группы оставалось три дня. Это время Крестов и Остапчук провели на заставе, влезали в детали, надоедали пограничному начальству, мозолили глаза красноармейцам — характер у них, особенно у Крестова, был нудный, тягучий, прицепившись к чему-нибудь, долго не могли отстать, пытаясь докопаться до сути. Но до сути надо докапываться в главном деле, в явлении, в человеке, а чего докапываться до сути, когда у красноармейца, например, оказалась ржавая винтовка? Тут суть одна — просто человек неряшлив, не привык блюсти себя, и никакой угрозы революции в этом нет.

Вечером они приходили в штабной домик, из которого попахивало теплом и дымком, но и тепло и дым не могли справиться с очень цепким и очень устойчивым плесенным духом, насквозь пропитавшим всё, и теребили командира отряда:

— А чего ночи такие глухие — луны нет?

— Старая луна умерла, новая не народилась — пора межлуния. Когда будем проводить операцию, месяц должен зародиться. Глядишь, малость подсветит, — улыбался командир, оглаживал рукою седые волосы. Ему хотелось сказать Остапчуку с Крестовым что-нибудь резкое, особенно Остапчуку, попросить, чтобы те не мешали, не дёргали людей попусту, не нудили, но командир каждый раз обрезал себя, — да и побаивался он чекистов. Будучи храбрым в атаке, в бою, он терялся в вещах простых, штабных, бытовых.

— Надо, чтоб подсветил, — приказным тоном обронял Остапчук.

Но как же приказать юному, прозрачному, ещё слабенькому месяцу, чтобы он раздвинул неряшливое грязное поле многометровых облаков и бросил свой дрожащий неровный лучик на ночную землю?

— Хорошо, я напишу такой приказ, — наконец, не выдержал командир отряда, крикнул зычно: — Писарь!

— Не нужно писаря, — вяло отмахнулся Остапчук.

В свете фонаря он увидел, как по невысокому деревянному забору идёт облезлый, с оттяпанным по самую кочерыжку хвостом кот; часовой, перевесившись через край сторожевой вышки, заинтересованно смотрит на кота. Кот хоть и был гимнастом, а шёл нетвёрдо, будто бы хватив чего-то крепкого, пару раз чуть вообще не соскользнул с забора вниз, кое-как удержался, зыркнул зелёными светлячками глаз в темноту и пополз дальше, — и очень уж он напоминал Остапчуку врага. Те тоже вот так тихо, гибко, бескостно, не оставляя следов, по краю забора пытаются пробраться на нашу землю, ловчат, извиваются, когда на них ложится тяжёлая ладонь рабочего красноармейца, кричат и кусаются, и ему захотелось пристрелить этого дряхлого облезлого кота. Показалось, что это сделает красноармеец, но тот продолжал смотреть на кота, движение по забору для него было единственным развлечением, а сам кот — единственным нарушителем, и тогда Остапчук потянулся к деревянной кобуре маузера, висевшего у него на боку. Но вовремя спохватился, выругался:

— Вот чёрт!

— Вы о чём? — поинтересовался командир отряда.

— Да всё о том же — о луне.

Кот по кромке забора добрался до двух крашеных зелёных ящиков, куда кухня сливала помои, и спрыгнул на крышку одного из них. «Вот враг и на нашей территории», — подумал Остапчук. Он никак не мог отделаться от мысли, что кот — враг.

— Тьфу! — сплюнул Остапчук и отвернулся от окна. Действительно от ожидания можно свихнуться, всякие дурные мысли приходят в голову, сверлят череп, роятся, нет от них покоя.

В ночь операции небо малость раздвинулось, показало свою чистую плоть, украшенную мелкими колючими звёздами, затем в прореху проник зыбкий папиросный свет — ровно бы струйка дыма протекла в дырку.

— Я же говорил вам, товарищ Остапчук, что новый месяц обязательно народится, — сказал командир отряда.

— Шутки в сторону, — нахмурился Остапчук. — Не до веселья! — Он вытащил из кобуры внушительный, со стёртым воронением маузер, проверил, сунул в кобуру, на пояс нацепил две гранаты.

«А гранаты зачем?» — хотел спросить командир отряда, но вместо этого озабоченно протёр пальцами залысины и поглубже надвинул фуражку на глаза.

— Пора!

— Месяц май, а сифонит, как в ноябре, — недовольно пробормотал Остапчук, зябко передёрнул плечами: всегда, когда доводилось участвовать в операциях, он страдал от холода. Холод, казалось, вытекал из его костей, сочился, остужал изнутри живот, грудь, мышцы — движения делались вялыми, сонными; при всём том Остапчук не был трусом, и из его рук никогда не выпадало оружие.

Операция прошла гладко, финнов было семь человек, у каждого за плечами — мешок с контрабандой, оружие было только у троих и, когда они, мокрые, тяжело дышащие, появились на полянке, в ночи тяжело прозвучала очередь «максима». Пули вспороли туман у самых их ног, с визгом ушли в землю, одна со стоном, будто живая, отрикошетила от камня и унеслась в темноту.

— Клади груз и оружие на землю! — прозвучала команда.

Все семеро дружно поснимали с себя мешки, те, у кого были револьверы, побросали их на землю, подняли руки.

— Ах, какие молодцы! — восхитился командир отряда и повернулся к Крестову: — Получайте свой товар!

Шестеро оказались обычными контрабандистами-мешочниками, которые сотнями просачивались сквозь границу и также сотнями уходили сквозь дырки назад за свежим товаром, а один оказался «фруктом интересным», как выразился Крестов, — моряком из форта Ино.

Это был Сердюк.

Он сидел в штабной комнате командира отряда, потухший, с невесёлым взглядом, худой, с голым, коротко остриженным затылком. Финны тоже находились здесь же, сидели на полу, косо поглядывая на мешки с добром, которое они не донесли до цели.