Забытый сад - Кейт Мортон

Лишь дважды Розе выпала возможность наблюдать отца с близкого расстояния, и то в детстве. Первый раз — когда она проглотила наперсток и отца призвали сделать снимок для доктора Мэтьюса. Второй случай оказался не столь удачным.

Роза пряталась. Должен был прийти доктор Мэтьюс, а девятилетняя Роза решила, что не желает его видеть. Она нашла единственное место, где маме не пришло бы в голову ее искать: отцовскую темную комнату.

За большим столом имелось пустое пространство, и Роза взяла подушку, чтобы удобно устроиться. В целом у нее получилось, вот если бы еще в комнате не пахло так гадко, чем-то вроде чистящего средства, которое слуги использовали во время весенней уборки.

Она провела внутри уже около пятнадцати минут, когда дверь в кабинет открылась. Тонкий лучик света упал через крошечную дырочку в деревянном узелке, который украшал заднюю стенку стола. Роза затаила дыхание и прижалась глазом к дырочке, опасаясь, что мама и доктор Мэтьюс пришли за ней.

Но дверь держала не мама и не доктор, а отец, одетый в длинный черный дорожный плащ.

У Розы сжалось горло. Хотя ее никогда прямо не предупреждали, она знала, что не должна пересекать порог отцовской комнаты.

Отец мгновение постоял, вырисовываясь темным силуэтом на светлом фоне. Затем он вошел и бросил плащ на кресло, тут же возник Томас с бледным от огорчения лицом.

— Ваша светлость. — Томасу не хватало воздуха. — Мы ждали вас до следующего…

— Мои планы изменились.

— Повариха готовит второй завтрак, милорд, — сообщил Томас, зажигая газовые лампы на стене. — Я накрою на двоих и скажу леди Мунтраше, что вы вернулись.

— Нет.

Внезапность приказа заставила Розу затаить дыхание.

Томас резко повернулся к отцу, и спичка в обтянутых перчатками пальцах погасла, пав жертвой внезапного холода.

— Нет, — повторил отец. — Путешествие было долгим, Томас. Мне нужно отдохнуть.

— Поднос, сэр?

— И графин хереса.

Томас кивнул и исчез за дверью, его шаги удалились по коридору.

Роза слышала стук. Она прижала ухо к столу, гадая, не тикает ли что-то в ящике, некий загадочный предмет, принадлежащий отцу. А потом поняла, что это ее собственное сердце в грудной клетке выстукивает предупреждение, рвется на волю.

Но спасения не было. Не было, пока отец сидел в кресле, загораживая дверь.

И потому Роза тоже продолжила сидеть, плотно прижав колени к вероломной груди, словно стук сердца мог выдать ее.

Она впервые оказалась наедине с отцом. Девочка заметила, как его присутствие наполняет комнату, отчего место, прежде безопасное, словно становится заряженным эмоциями и чувствами, не понятными Розе.

Она слышала приглушенные шаги по ковру, тяжелый вздох, от которого у нее волоски на руках встали дыбом.

— Где ты? — мягко произнес отец, затем повторил сквозь сжатые зубы: — Где ты?

Роза затаила дыхание и сжала губы. Он говорит с ней. Ее всезнающему отцу явилось откровение, что она прячется в неположенном месте?

Отцовский вздох — скорбь? любовь? усталость? — и «baigneur». Так мягко, так тихо, сломленное слово сломленного человека. Роза учила французский с мисс Трантон и знала, что означает «baigneur» — маленькая куколка, пупс.

— Baigneur — повторил отец — Где ты, моя Джорджиана?

Роза перевела дыхание. Хорошо, что он не обнаружил ее, но как жаль, что столь нежный голос произносит не ее имя.

Тогда, прижимая щеку к столу, Роза пообещала себе, что однажды кто-нибудь так произнесет и ее имя…

— Опусти руку! — разозлился мистер Сарджент. — Если будешь продолжать ею двигать, я нарисую тебя с тремя, и так тебя и запомнят на веки вечные.

Элиза тяжело вздохнула и сцепила руки за спиной.

У Розы глаза слезились от неподвижности, и она тоже вздохнула несколько раз. Отец уже вышел из комнаты, но его присутствие осталось, та печаль, которая всегда струилась за ним.

Роза позволила взгляду вновь опуститься на альбом. Ткань была прелестного розового оттенка, который, девушка знала это, прекрасно пойдет к ее темным волосам.

За годы болезни Роза всегда хотела лишь одного — вырасти. Вырваться за границы детства и жить, как говорила Милли Тиль,[30] сколь угодно быстротечно и судорожно. Она отчаянно хотела влюбиться, выйти замуж, завести детей, покинуть Чёренгорб и начать свою собственную жизнь. Прочь из этого дома, прочь от этого дивана, на который мама упорно укладывала ее, даже когда она чувствовала себя достаточно хорошо. «Розин диван, — говорила мама. — Положите новое покрывало на Розин диван. Оно подчеркнет бледность ее кожи и заставит ее волосы сверкать еще ярче».

День ее спасения приближался, Роза знала это. В конце концов маме пришлось признать, что Роза способна пережить знакомство с поклонником. За последние несколько месяцев леди Мунтраше пригласила на обед немало подходящих молодых (и не очень) людей. Все они были глупцами — после каждого визита Элиза часами развлекала Розу комически изображая гостей. И все же Розе полезно было потренироваться, ради идеального джентльмена, который где-то ждет ее. Он должен быть совершенно не похож на отца, художник с артистическим видением прекрасного, ему не должно быть дела до кирпичей и жуков. Он открыт, его легко понять, в его глазах горят увлечения и мечты. И он должен любить ее, только ее.

Рядом нетерпеливо запыхтела Элиза.

— Право слово, мистер Сарджент, — сказала она. — Я бы и то быстрее себя нарисовала.

Вдруг Роза осознала, что ее воображаемый муж похож на Элизу, и улыбка осветила ее безмятежное лицо. Джентльмен, которого она ищет, — мужское воплощение кузины.

Наконец тюремщик отпустил их на волю. Теннисон был прав: ржаветь в ножнах и не блестеть при деле — донельзя скучно.[31] Элиза поспешно сбросила нелепое платье, которое заставила надеть ее для портрета тетя Аделина. Роза носила его сезон назад — колючее кружево, липнущий атлас с оттенком красного, в котором Элиза чувствовала себя раздавленной клубничиной. До чего бессмысленная трата времени! Все утро убить на сварливого старика, который намерен взять в плен их образы, чтобы те одиноко и неподвижно висели на какой-нибудь холодной стене.

Элиза встала на четвереньки и заглянула под кровать. Она приподняла за угол половицу, которую давно расшатала, засунула внутрь руку и достала историю «Подменыш». Элиза провела ладонью по черно-белой обложке, ощущая рябь собственного почерка под кончиками пальцев.

Это Дэвис предложил ей переносить истории на бумагу. Она помогала ему сажать новые розы, когда серо-белая птичка с полосатым хвостом села на соседний сук.

— Кукушка, — заметил Дэвис. — Зимует в Африке, но возвращается сюда весной.

— Жаль, я не птица, — сказала Элиза. — Тогда я просто подбежала бы к краю утеса и полетела. До самой Африки или Индии. Или Австралии.

— Австралии?

Австралия тогда царила в ее мыслях. Старший брат Мэри, Патрик, недавно эмигрировал со своей молодой семьей в место под названием Мэриборо, где несколько лет назад обосновалась его тетя Элеонора. Несмотря на это, Мэри нравилось думать, что на его выбор повлияло название места. Она охотно отвечала на расспросы об экзотической стране, плавающей в далеком океане на другом конце земного шара. Элиза нашла Австралию на карте в классной комнате — странный огромный континент с двумя ушами, острым и сломанным, в Южном океане.

— Я знаю парня, который уехал в Австралию, — сказал Дэвис, на минуту переставая работать. — Купил ферму в тысячу акров, да только ничего у него не растет.

Элиза закусила губу и ощутила волнение. Подобные масштабы совпадали с ее собственным представлением о континенте.

— Мэри говорит, там водятся огромные кролики. Они называются кенгуру. Лапы размером с ногу взрослого человека!

— Не знаю, что вам делать в подобном месте, мисс Элиза. в Африке с Индией тоже.

Элиза точно знала, что там делать.

— Я бы стала собирать истории. Древние истории, которые еще никто не слышал. Совсем как братья Гримм, я тебе о них говорила.

Дэвис нахмурился.

— Не понимаю, зачем вам быть похожей на пару мрачных старых немцев. Вы должны записывать свои собственные истории, а не те, что придумали другие.

Так и вышло. Для начала она сочинила историю для Розы, подарок ко дню рождения, волшебную сказку о принцессе, которую превратили в птицу. Это была первая история перенесенная на бумагу. Забавно было наблюдать, как мысли и идеи обретают форму. От этого ее кожа становилась непривычно чувствительной, странно обнаженной и уязвимой. Ветер стал прохладнее, а солнце жарче. Она не в силах была решить, нравится ей новое ощущение или нет.

Роза всегда любила истории Элизы, и Элиза не могла придумать подарка лучше, этот был идеален. Ведь за годы, прошедшие с тех пор, как Элизу выдернули из одинокой лондонской жизни и пересадили в громадный и загадочный Чёренгорб, Роза стала ее задушевной подругой. Она смеялась и томилась вместе с Элизой и все больше заполняла то место, которое некогда принадлежало Сэмми, темную пустую дыру, что зияет в сердце человека, утратившего близнеца. В ответ Элиза была готова отдать или написать для Розы что угодно.