Цезарь - Александр Дюма

Мануций утверждает, что видел там такую надпись: «Пусть через эту реку Рубикон никто не перейдет со знаменами, оружием или солдатами».

И в самом деле, на одном из ее берегов Цезарь был императором; на другом он будет просто мятежником. Так что он остановился, оробев от мыслей, которые завладели его разумом.

Неподвижно застыв на одном месте, он провел долгое время, обдумывая разные решения, приходившие ему в голову, взвешивая на весах своего опыта и своей рассудительности разные стороны своих замыслов. Затем он призвал своих друзей, и среди других Азиния Поллиона, и нарисовал перед ними все бедствия, которые последуют за переходом через эту реку; и как человек, который имеет право заранее требовать суда над своими решениями, он вопрошал потомков, как они оценят этот его шаг.

Играл ли Цезарь, или был искренен? Некое чудо, несомненно, подготовленное им, положило конец его сомнениям.

В тот самый миг, когда он, уже посовещавшись со своими друзьями, воззвал к солдатам, говоря им:

– Соратники, есть еще время, мы можем повернуть назад; но если мы перейдем эту реку, остальное будет решать оружие!

В этот миг, как мы уже сказали, на берегу реки показался вдруг необычайного роста человек, играющий на флейте.

Изумленные солдаты приблизились к великану. В числе этих солдат был один трубач.

Таинственный человек бросил тогда свою флейту, схватил трубу и, поднеся ее к губам, бросился в реку и, трубя во всю мочь, вышел на другой берег.

– Вперед, сказал Цезарь, туда, куда призывает нас глас богов и людская несправедливость. Alea jacta est! (Дословно: Жребий брошен!)

Плутарх говорит за него эти слова по-гречески.

– Кυβος άνερριφτω! (Дословно: Пусть жребий будет брошен!)

И, наконец, согласно Аппиану, он сказал:

– Настоло время остаться по эту сторону, на горе мне, или перейти его, на горе всему миру.

Цезарь не сказал ни слова из всего этого, и даже не упомянул Рубикон.

Но как бы ни были сказаны эти слова, ставшие пословицей, или не были сказаны вовсе, неоспоримым фактом стало то, что констатировал Тит Ливий: «Цезарь выступил против всего мира, имея пять тысяч человек и три сотни лошадей».

Глава 53

Назавтра еще до рассвета Цезарь завладел Аримином (ныне Римини). Эта новость взвилась с берегов Рубикона словно на орлиных крыльях и тяжело обрушилась не только на Рим, но и на всю Италию. Цезарь перешел Рубикон и шагал к Риму, – это означало гражданскую войну.

А что такое была гражданская война для римлян? Это было горе в каждой семье; это была смерть, входящая в каждый дом; это была кровь, льющаяся по всем улицам; это был Марий, это был Сулла.

Кто мог вообразить себе невообразимое? – кто мог вообразить, кто мог предугадать милосердного победителя? Это было незнакомо, невиданно, неслыханно, это было просто невероятно! Прошлые войны явили ужасную картину того, какой должна была стать и эта война.

Но на этот раз все было не так, как в другие войны, когда страх заставлял людей прятаться по домам. Теперь ужас гнал людей вон из домов. По всей Италии было видно, как бегут потерявшие голову мужчины и женщины. Казалось, сами города срываются со своего основания, чтобы обратиться в бегство и перенестись на другое место. Все устремилось к Риму; Рим был полностью затоплен этим людским потоком, который хлынул в него со всех окрестностей, ища в нем убежища. Каждый беглец врывался в него в таком смятении, что эта уличная буря, волновавшая людское море, которое захлестнуло перекрестки и площади, все нарастала, набирала силу, так что уже никакие доводы разума, никакая власть не могли сдержать ее.

И все новые мужчины и женщины, все более перепуганные, появлялись с криком:

– Цезарь идет!

И каждые губы повторяли:

– Цезарь! Цезарь! Цезарь!

Зачем же стремились в Рим все эти люди, эти города, эти народы? Они искали защиты у Помпея. Помпей был единственным, кто мог противостоять Цезарю. Каким в их памяти остался Цезарь? Расточительный и мятежный трибун, который предлагал и приводил в исполнение земельные законы. Кем был для них Помпей? Воплощением порядка, собственности, добрых нравов. Но Помпей потерял голову.

Поскольку нужно было свалить на кого-то вину, сенат свалил ее на Помпея.

– Это он, – говорил Катон, – возвеличил Цезаря во вред себе самому и Республике.

– Почему, говорил Цицерон, почему Помпей отверг такие разумные предложения, которые делал ему Цезарь?

Фавоний остановил Помпея на Форуме.

– Где же твои солдаты, Помпей? – спросил он.

– У меня их нет, – безнадежно ответил тот.

– Ну, так топни ногой; ведь кажется, ты обещал, что тогда твои легионы появятся из-под земли.

И, однако, у Помпея было, по меньшей мере, в четыре раза больше солдат, чем у Цезаря. Но кто мог представить себе, что у Цезаря только пять тысяч человек? По Риму распространялись самые странные слухи о численности войск Цезаря и о скорости его движения.

И потом, Помпей чувствовал, что народ весь целиком переходит к Цезарю. Казалось, сама земля уходит у него из-под ног. Потому что народ – это почва, на которой стоит всякая власть; революции – это землетрясения.

Видя, что Помпей потерял голову, сенат бросил клич: Спасайся кто может! Он издал закон, который объявлял изменником всякого, кто не побежит вместе с ним. Катон поклялся, что не будет больше брить бороды, стричь волос и возлагать на голову венок, пока Цезарь не будет наказан, а Республика – вне опасности.

Он сделал еще одну вещь, которая потом дорого ему обойдется: чтобы его юные дети не остались без присмотра, он снова взял в жены Марцию, «которая, – говорит Плутарх, – была вдовой и обладала весьма значительным состоянием, потому что Гортензий умер, и умирая, сделал ее своей наследницей. И это, добавляет греческий философ, явилось поводом для попреков Цезаря, который обвинял его в том, что по причине своего корыстолюбия он торговал браком ради денег. «Потому что, в конце концов, – говорит он, – если Катону была нужна жена, зачем уступать ее другому? А если она не была нужна ему, зачем забирать ее обратно? Не одалживал ли он ее Гортензию в качестве приманки, отдавая ее молодой, чтобы забрать назад богатой?»

Положительно, не было никакой выгоды в том, чтобы иметь этого черта Цезаря своим врагом. Если вы Помпей, он вас разобьет. Если вы Катон, он засмеет вас.

Консулы, в свою очередь, покинули Рим, что даже не совершили – так они торопились сбежать – жертвоприношения богам, без которого они обычно не покидали город. Сенаторы последовали за ними или даже опередили их, хватая каждый самое ценное, что ему попадалось под руку.

Цицерон поступил так же, как и все остальные. Он взял с собой сына, оставив жену и дочь.

– Если начнут грабить, крикнул он на прощанье, идите под защиту к Долабелле.

Позже он написал им:

«Формии, январь.

Подумайте хорошенько, мои дорогие души, какое решение вам принять. Не решайте ничего наспех: это не только мое дело, но и ваше. Останетесь ли вы в Риме? присоединитесь ли вы ко мне в каком-нибудь безопасном месте?

Вот что я думаю: в Риме, благодаря Долабелле, вам ничего не угрожает; и даже если начнутся грабежи и прочие крайние меры, ваше присутствие на месте может оказаться для нас великим спасением.

Но, с другой стороны, я думаю о том, что все честные люди покинули Рим и забрали своих жен с собой; а в том краю, где я нахожусь, столько преданных нам городов, столько наших земель, что вы могли бы часто навещать меня и покидать всегда, когда вам удобно, все время оставаясь при этом на нейтральной территории. По правде сказать, я не знаю, какое из двух этих решений лучшее. Посмотрите сами, что делают женщины вашего положения; и главное, поберегитесь, как бы не заждаться слишком долго и не смочь выехать, когда вы захотите. Это дело заслуживает того, чтобы вы зрело поразмыслили над ним вместе с нашими друзьями; скажите Филотиму, чтобы он привел дом в готовность к обороне и держал там достаточную охрану; и постарайтесь, пожалуйста, найти надежных письмоносцев, чтобы посылать мне каждый день весточки от вас; и, наконец, если вы дорожите моим здоровьем, берегите ваше.»

Как видите, Помпей бежал; консулы бежали; сенат бежал. Катон бежал, Цицерон бежал, бежали все! Паника стала всеобщей.

«Но самым ужасным зрелищем, – говорит Плутарх, – был вид самого покинутого города, который в этой буре был подобен кораблю без кормчего, плывущего наугад по бурному морю страха и ужаса».

Даже Лабиен, легат Цезаря, ради которого он рисковал жизнью, покинул армию Цезаря и бросился бежать вместе с остальными римлянами, вдогонку за Катоном, Цицероном и Помпеем.

Тот, кто увидел бы в тот миг дороги Италии с высоты птичьего полета, подумал бы, что все это перепуганное население бежит от чумы.

Один-единственный факт может дать представление об ужасе, царившем в Риме.