Меч Ронина - Диана Удовиченко

Эти двое собрали еще нескольких безумцев, не боявшихся ни драконов, ни смерти, и штурмом взяли замок Эдо. Ворвавшись в крепость, Тосицунэ с соратниками убили сначала драконье семя – детей Токугава, а потом и само чудовище. А еще расправились со всеми его слугами, которые тоже были демонами, лишь рангом пониже. Битва была страшной, много часов продолжалась она в воздухе и на земле. Из-за нее выгорела половина домов в столице. Когда смельчаки уничтожили Токугава, недобитые духи исчезли и больше не тревожили горожан.

Многое люди передавали друг другу, и каждый приукрашивал историю, добавлял к ней все новые подробности. В конце концов невозможно стало понять, где правда, а где – народная молва. Доподлинно известно было только одно: бунтовщиков поймали. Да они и не пытались скрыться, бегство недостойно истинных воинов.

Новоизбранный сегун приказал взять смельчаков под стражу, судил и приговорил за предательство к смертной казни. Но, учитывая, что, убив демона, самураи спасли Японию, сегун проявил неслыханное милосердие, заменил позорное обезглавливание высокой честью: позволил сделать сэппуку.

В нарушение традиций, диктовавших, что ритуальное самоубийство должно проходить в тишине и уединении, сегун распорядился провести его публично. Дабы больше не множились слухи, а жители Эдо убедились: убийство великих, с какими бы благими целями ни совершалось, всегда карается смертью.

Десять ронинов в белых одеждах, символизирующих чистоту помыслов, сидели на специально сооруженном для казни помосте. Вокруг застыли самураи сегуна. Их задачей было не допустить побег бунтовщиков, но воины выглядели так, словно стояли в почетном карауле. Каждый на этой площади сочувствовал ронинам и скорбел по ним. Но каждый понимал: иного выхода нет. Восстав против Токугава, эти люди приговорили себя к смерти при любом исходе.

Здесь, на помосте, ронины провели несколько часов, с рассвета. Сюда им приносили последний завтрак и по чашке сакэ, бумагу и кисти, чтобы написать прощальное хокку.

Ближе к полудню площадь заполнилась народом, глазевшим на приговоренных. Большинство взглядов было обращено к молодому слепцу, сидевшему вторым от края. Слухи не лгали: глазницы ронина были пусты.

Акира не нужны были глаза, чтобы смотреть. Он и так видел каждого в этой толпе. Вот пожилой ремесленник сочувственно покачивает головой, вот перешептываются две хорошенькие гейши, вот молодая мать поднимает повыше пухлощекого мальчика, указывая ему на слепого ронина. А рядом, на помосте, ждали смерти товарищи по битве – Масакадо, бывший разбойник Сузаки, еще три ронина, согласившиеся мстить за Тоетоми, самураи прокаженного Отани и Маэда Тосицунэ.

Эти люди не раздражали его, не мешали вспоминать. Всю жизнь, все самые важные события. Битвы, в которых он уцелел, женщин, с которыми проводил ночи. Друзей и врагов. Тех, кого любил, и тех, кого ненавидел. И Кумико…

Все сгорело дотла…Но по счастью, весенний цветУже облетел в саду[27].

Последние дни покрывал странный туман: все происходило, будто во сне. Акира словно не был собою. И все же помнилось – нежные губы, шелковистые черные волосы, гибкое, податливое тело в его объятиях. Сон?.. Явь?..

Отчаянно хотелось верить, что это было. Почему-то он видел внутренним взором веселый дом, Кумико в наряде гейши, преклонившую перед ним колени. Звучал в ушах ее горячечный шепот: «Прости меня, мой господин». А потом – поцелуи и близость, такая сладкая, какой никогда ни с кем у него не было.

«Было, – решил он. – Раз помню, значит – было. Значит, не зря прожил жизнь, не зря спасал ее, мстил за нее. Не зря умираю ради нее. Все – ради нее».

Но почему ее нет в этой толпе? Акира всеми чувствами стремился к возлюбленной, искал, мысленно умолял прийти, попрощаться…

Посети меня в одиночестве моем!Первый лист упал…[28]

Богатый паланкин мягко плыл среди толпы – слуги подняли его повыше, поставили носилки на плечи, чтобы народ не беспокоил госпожу. Кумико сидела ровно, выпрямив спину, смотрела только перед собой, терзала в руках шелковый платок. Не было сил отодвинуть занавеску, взглянуть на площадь. Наконец слуги остановились, пробравшись в первые ряды.

Она заставила себя, отдернула тонкую ткань, посмотрела в окно.

Ворота Эдо распахнулись, из них один за другим вышли три важных пожилых самурая – представители сегуна, призванные засвидетельствовать факт смерти приговоренных. Толпа заволновалась, зашумела. Близился момент, ради которого все собрались.

На помост взошли десять кайсаку – помощники в сэппуку. Их обязанностью было отсечь голову, когда тело самоубийцы начнет клониться вперед, дабы избежать падения, позорного для настоящего воина.

Акира сидел неподвижно, устремив взгляд пустых глазниц перед собой. Кумико смотрела на него, мысленно прощалась. Так и не сбылась их любовь. Не было свадьбы, первой брачной ночи, счастливой жизни в уютном доме, завтраков и ужинов вдвоем, неспешных разговоров, смеха и ссор. Не родились дети.

Были лишь короткие мгновения страсти. Или все это ей приснилось? Последние дни странным образом полустерлись из памяти, затянулись дымкой. Было или не было?

Ссора, сердитые слова, потом – горячие поцелуи, его руки на ее теле, мгновенная, но сильная боль, а за нею – острое наслаждение. Ее собственный хриплый крик, его стон. Запах крови и любви. Было?

Блестят росинки.Но есть у них привкус печали.Не позабудьте![29]

«Было, – решила Кумико. – Раз помнится, значит – было. Это останется со мной навсегда. Как жаль, что Акира не может даже подарить мне последний взгляд. Как жаль, что Акира не видит меня…»

«Я вижу тебя, – вдруг донеслось до сознания девушки. Родной, знакомый голос звучал совсем близко. – Я вижу тебя, моя любовь. Прощай».

Кумико подалась вперед, не сводя глаз с лица Акира, устремилась к нему всей душой. И ощутила на щеке невесомое, призрачное прикосновение.

«Ты чувствуешь, любимая? Я ласкаю тебя. Прощай».

Она закрыла глаза – внутреннее зрение сильнее. Отдалась прикосновениям. Прикосновениям его души.

«Твои щеки мокрые. Слезы… Не надо, родная. Не плачь. Мы всегда будем вместе. Что такое смерть для тех, кто любит по-настоящему? Я буду с тобой вечно, Кумико».

И не было времени, и не было расстояния, не было всех этих людей. Смерти не было. Она обняла Акира, обхватила руками изо всех сил, прижалась к его груди.

«Я чувствую тебя, мой нежный цветок. Помнишь нашу первую встречу? В саду распустились хризантемы…»

И осенью хочется житьЭтой бабочке: пьет торопливоС хризантемы росу[30].

Молодые самураи вынесли на деревянных подносах кусунгобу[31], с поклоном положили перед каждым приговоренным. И лишь Маэда Тосицунэ получил веер. Сегун счел, что преступление этого самурая самое страшное, поскольку Маэда служил Токугава и предал его.

Веер означал, что, хотя Тосицунэ и позволили сэппуку, его считают слишком опасным, чтобы дать в руки клинок. Самоубийство становилось формальностью, на самом деле это была казнь, но почетная.

Один из представителей сегуна кивнул: пора. Ронины взяли в руки клинки, Тосицунэ поднял веер.

«Прощай, любимая».

Кумико открыла глаза. Хотела бы не смотреть, но не могла. Почему-то ей казалось важным запомнить каждое мгновение жизни и смерти Акира.

Наша жизнь – росинка.Пусть лишь капля росыНаша жизнь, и все же…[32]

Толпа взволновалась и замолчала, замерла в напряженном ожидании. Где-то громко заплакал перепуганный ребенок.

Акира обеими руками занес перед собой клинок, на мгновение застыл и с силой вонзил кусунгобу в живот. Лицо его будто окаменело, ни один мускул не дрогнул, не выдал мучения. Мощным движением ронин взрезал живот слева направо, потом резко дернул вверх, рассекая до грудной клетки. То же проделали остальные приговоренные.

Кумико смотрела, не отрываясь. Душа онемела, налилась болью. От живота Акира отвалился лоскут плоти, открывая багровые внутренности. Ронин бессильно опустил руки, но продолжал сидеть прямо. Один из его товарищей, не выдержав муки, склонился вперед, подставляя кайсаку шею для последнего удара. Помощник размахнулся, одним точно рассчитанным движением отрубил ему голову, оставив ее висеть на лоскуте кожи – полностью обезглавливали только при казни, не при ударе милосердия.

Может быть, кости моиВыбелит ветер… Он в сердцеХолодом мне дохнул[33].

Вскоре склонился второй ронин и тут же лишился головы. Тосицунэ, глубоко вдохнув, поднял веер, коснулся им живота. Это было знаком: кайсаку поднял меч, и вскоре все было кончено. Никто не увидел, как над головой Маэда возник серый дракон, похожий на кота, и раскрыл потрепанную тетрадь. Никто не слышал, как он прочел сделанную недавно запись: «Маэда Тосицунэ». Никто не заметил, как душа отделилась от тела, плавно легла на оборванные страницы. Дракон захлопнул тетрадь и взмыл в воздух. Он полетел на север, искать для Тосицунэ тело демона. Вечная жизнь, спасение от смерти – Мадара заплатил другу за подаренную свободу.