Лишь - Эндрю Шон Грир

в дверях и зажимает рот ладонью. В глазах ее читается ужас. – Разуваемся! В этой комнате мы разуваемся! – Лишь прибыл в первый ресторан из трех; из-за звонка Роберту он уже отстал от графика, и ему не терпится поскорее начать. Барышня с хвостиком провожает его в огромный зал, где в специальном углублении в полу стоит стол. На входе его с поклоном встречает старичок во всем красном. «Это наш банкетный зал, – говорит старичок. – Он превращается в сцену для танцев майко». С этими словами он нажимает на кнопку, и, как в логове джеймс-бондовского злодея, задняя стена наклоняется, трансформируясь в подиум, а из потолка выдвигаются софиты. Японцы лопаются от гордости. Лишь не знает, что такое «майко». Он садится у окна в приятном предвкушении трапезы. Семь блюд, как и прежде. Жареные, вареные, сырые. Все действо длится почти три часа. И снова – как он этого не ожидал? – лимская фасоль, полынь и морской лещ. Нет, все чудесно, но, как второе свидание сразу вдогонку за первым, немного скучновато.

«Посмотри на меня сейчас. – Голос Роберта преследует его. – Я на том свете». Инсульт. Роберт никогда не щадил свое тело; он носил его, как старую кожаную куртку, поболтавшуюся в море и повалявшуюся по углам, но для Лишь все ее складки и отпечатки были приметами не угасания, а наоборот: того, что Рэймонд Чандлер назвал «красочной жизнью»[134]. В конце концов, тело Роберта – это всего лишь футляр для его дивного интеллекта. Оправа бриллианта. Он заботился о своем интеллекте, как тигрица о тигрятах: бросил наркотики и алкоголь, спать ложился по расписанию. Он был паинькой, вел себя осторожно. И покуситься на это – на такой гений – разбойница Жизнь! Все равно что вырезать Рембрандта из рамы.

Вторая трапеза проходит в куда более современном местечке со скандинавскими интерьерами. Все здесь отделано платиновым дубом; обслуживает его платиновый блондин. Голландец. Лишь садится за столик с видом на одинокое деревце, украшенное зелеными бутонами; это сакура, сообщает официант, но она еще не зацвела. «Да-да, я знаю», – говорит он со всей возможной любезностью. Следующие три часа ему подают жареные, и вареные, и сырые блюда с лимской фасолью, полынью и морским лещом. Каждое новое кушанье он встречает безумной ухмылочкой, вспоминая идею Ницше о вечном возвращении и цикличности бытия. И тихонько приговаривая: «Опять ты».

Когда он возвращается в рёкан, чтобы прийти в себя, старухи нигде не видно, а девушка с косами читает роман на английском. Она встречает его свежим потоком извинений насчет багажа: чемодан так и не привезли. Это последняя капля; он в унынии прислоняется к стойке.

– Зато, мистер Лишь, – говорит она с надеждой в голосе, – вам пришла посылка.

Неглубокая коричневая коробка с итальянским почтовым штемпелем, наверняка какая-нибудь книга с премии. Лишь относит ее к себе в номер и ставит на столик у дверей в сад. В соседней комнате, словно в заколдованной хижине, его ждет горячая ванна, и он отмокает в ней, готовясь к следующему ресторану. Утомленно закрывает глаза. «Артур, ты его любил?» В воздухе разливается запах кедра. «Бедный мой мальчик. Сильно?»

Он вытирается и накидывает серый клетчатый халат, зная, что, кроме мятого льняного костюма, который он носил еще в Индии, надеть ему нечего. Посылка покоится на столе, но он так вымотался, что хочет отложить ее на потом. И все-таки со вздохом открывает; внутри в нескольких слоях упаковочной бумаги с рождественским узором – и как это он позабыл, что оставил им свой японский адрес? – лежит белая льняная рубашка и серый, как туча, костюм.

Последнее испытание – арендовать машину и доехать до ресторана, примостившегося на склоне холма в пригороде Киото. Все проходит куда более гладко, чем он ожидал; в прокате к его международным правам, которые самому ему кажутся дешевой подделкой, относятся со всей серьезностью и делают столько ксерокопий, будто собираются раздавать их как сувениры. Его провожают к авто, маленькому, бледному и без фантазии, как больничный десерт, он открывает дверцу и не обнаруживает там руля, его провожают к другой дверце, и он весело думает: «Ой, у них тут, похоже, левостороннее движение!» Ему это даже в голову не приходило; может, таким, как он, не стоит выдавать международные права? Но он свое уже отстрадал – в Индии. Надо просто делать все наоборот. В зеркальном отражении. Все равно что набирать текст для печатного станка.

Инструкции, как добраться до места, таинственны, словно шпионское послание или записка любовника, – «Встречаемся у Моста лунной переправы», – но вера его крепка; он садится за руль блестящего белого тостера и, следуя превосходным дорожным указателям, покидает Киото ради холмистой провинции. С навигатором ему повезло чуть меньше: отдав парочку суровых команд, он упивается властью и начинает барахлить, а потом и вовсе выходит из строя, перемещая Артура Лишь в воды Японского моря. Также его немного напрягает загадочная коробочка на лобовом стекле, но вскоре ее предназначение становится ясно: у въезда на платную дорогу она возмущенно взвизгивает, почти как его бабушка при виде разбитого фарфора. Лишь прилежно платит служащему в будке и, решив, что коробочка довольна, едет дальше, мимо холмов и реки, возникшей, как по волшебству. Но пасторальная сцена недолговечна: у следующей будки коробочка снова визжит. Видно, бранит его за отсутствие электронного пропуска. Но что, если она узнала и про другие его провинности? Как в начальной школе он выдумывал церемонии для доклада о религиях Исландии? Как воровал в магазинах крем от прыщей в старших классах? Про его чудовищные измены? Про то, что он «плохой гей»? И плохой писатель? Про то, как он позволил Фредди Пелу уйти из его жизни? Визжит-визжит-визжит в поистине греческом гневе. Гарпия, ниспосланная ему в наказание.

«Съезжайте на следующем повороте». Навигатор, этот спившийся капитан, проснулся и снова отдает команды. Как пар от мокрой одежды, развешенной у огня, над темно-зеленым покровом гор клубится туман. Среди тростников петляет свинцовая река. У дороги примостился белый бочонок – должно быть, реклама местной фабрики саке. Какие-то фермеры поставили табличку на английском: «Ресурсосберегающее земледелие». Лишь опускает стекло и вдыхает изумрудный бриз травы, и дождя, и земли. Из-за поворота показываются белые туристические автобусы, припаркованные на берегу, с торчащими, как рога у гусениц, боковыми зеркалами; перед автобусами шеренгой выстроились пенсионеры в прозрачных дождевиках с фотоаппаратами. Штук пятнадцать домишек с поросшими мхом тростниковыми крышами разбросаны у подножия окутанных туманом гор. К ним через реку ведет мост с каменными и деревянными опорами; обгоняя съежившихся под дождем пешеходов, Лишь едет на тот берег. Должно быть, отсюда его на