Мстерский летописец - Фаина Пиголицына

— Я оставил саквояж в гостинице.

— Ах, опять в нумерах?! Анна Егоровна, слышь? — закричал Константин Никитич, услышав шаги жены. — Ах, ты его еще и блинами хочешь кормить?! Ты слышишь? Он опять остановился в нумерах.

— Я побоялся стеснить вас, — Иван Александрович, смущенный, хоть и шутливым, яростным натиском Тихо-нравова, все-таки был польщен гостеприимством хозяина и вовсю улыбался.

— Здоровы ли Александр Кузьмич и Татьяна Ивановна? — спросила в тон мужу Анна Егоровна.

— Здоровы, только тятя по-прежнему много скандалит.

Голышев подолгу просиживал у Тихонравова, читал его книги. «…Некоторые, лишние у него, он мне дарил, — вспоминал Иван Александрович, — а из других я выписывал необходимые материалы, для чего и просиживал целые ночи; некоторые источники увозил с собой и по выписке материалов пересылал обратно… В слободе Мстёре не с кем посоветоваться, не с кем бывало перемолвить слова по отношению к наукам: не только не получали здесь журналов, но и газеты дешевой цены были чрезвычайной редкостью».

Уж и свою порядочную библиотеку имел Голышев, брал также книги из владимирской публичной и епархиальной библиотек, у Тихонравова, Протасьева, Сень-кова…

Только теперь, много читая и пиша, Иван Александрович по-настоящему ощутил потерю зрения. Единственный рабочий глаз от такого долгого напряжения уставал, начинал болеть и совсем плохо видел уже в сумерках. Писать же и читать при свечах было особенно тяжко.

ГЛАВА 2 Серапионова пустынь

Как-то летом Голышевы всем семейством отправились в Серапионову пустынь на богомолье. В этот день, день усекновения главы Иоанна Крестителя, в Серапионову пустынь собирался народ со всей округи. Татьяна Ивановна бывала там не раз, но теперь уж давно не наведывалась и увязалась с молодыми: «А то одна и вовсе до смерти не соберусь». Александр Кузьмич присоединился к компании тоже.

Выехали затемно, чтобы успеть к заутрене, путь предстоял неблизкий. Всю дорогу обгоняли шедших пешком богомольцев из Мстёры, соседнего Татарова, Станков…

Утро было ненастное, небо без просветов, в тучах. Едва отъехали, пошел дождь.

Рассвело, но посветлело мало. А когда уже стали подъезжать к пустыни, хлынул ливень, да еще с градом, и сразу резко похолодало. Татьяна Ивановна раскаивалась, что поехала. Промокшие и продрогшие пошли Голышевы к заутрене. Народу было, несмотря на холод, так много, что невозможно было положить поклон.

Церковь освещалась девятью окнами в два света, да фонарем в куполе. Иконостас был в пять ярусов. Иконы в основном новейшего времени, но многие — хорошей кисти. По малиновому фону иконостаса шли золотые арабески и орнаменты.

Над церковными вратами полукругом была изображена Тайная вечеря, а над нею — господские праздники — Св. Троицы, Успение Преосвященной Богородицы, Сретенье Господне, Вознесение Господне, вход в Иерусалим. Золотился в пляшущих от дыханья десятков людей отблесках свечей и лампад дорогой оклад иконы Корсун-ской Богоматери.

Ивану хотелось рассмотреть эту икону получше, но он стоял далеко, и пробраться вперед не было никакой возможности.

Татьяна Ивановна еще дорогой рассказывала:

— Икона Корсунской Богоматери — чудотворная, явилась на этом месте, на котором основана пустынь.

Прихожане перед молитвой святому угоднику клали на его главу нитки, шнурки, тесьму, а потом несли их домой. Считалось: если обвязать таким шнурком больную голову, то боль отступит.

Благоговейно пели на клиросе девицы. Ради этого хора в основном и стекались в пустынь из окрестных сел и деревень люди. Ради него приходили из дальних мест богомольцы.

После окончания литургии смотрительница пустыни Агафья Степанова, познакомившись с Голышевыми и узнав, с какой целью приехал Иван Александрович, пригласила все семейство к трапезе.

— Что, понравился наш хор? — спрашивала смотрительница.

Те заверили, что хор — отменный.

— Авдотья Прокофьева им управляет. Я ее из своего Нижегородского монастыря переманила. Поют теперь до двадцати девиц, и я — с ними. Отбоя нет от желающих поступить в сестры. Принимаем, но — со строгим усмотрением. Два небольших огорода, пять коров, да лошадь — такое у нас хозяйство. Доход от церкви не имеем: не разрешают нам ни с блюдом по церкви ходить, ни иметь сборную кружку. Потому живут девицы без прислуги и чисто своим трудом.

Девицы еще расшивали полотенца и белье, да их некуда было сбывать. Научились убирать образки фольгой, делать для них цветы, но — опять вышло затруднение: негде доставать бумагу и фольгу.

Отметил Голышев, что на богомолье в Серапионовой пустыни, несмотря на многочисленное стечение народа, нет ни одного хмельного человека, как это зачастую бывает на других богомольях. Питейной продажи тут не было никакой, торговали только разными лакомствами: баранками, орехами, пряниками, конфетами, ягодами, палатки были раскинуты близ самой церкви.

К трапезе пригласили и богомольцев, прибывших аж из самой Сибири.

Сначала клир девиц пропел один из псалмов, потом все уселись на длинные скамьи вдоль стола. Подали четыре блюда, пища была простая, но вкусная, а продрогшим и утомившимся с дороги показалась особенно аппетитной. Девицы во время нее читали вслух Четьи-Минеи.

Дождь к концу трапезы перестал, даже солнце проглянуло. И смотрительница Агафья повела Голышевых показывать пустынь.

/ Расположена она была в живописнейшем уголке Клязь-(минской поймы, на самом берегу большого чистого озера) Калачное, берега которого поросли дубовым кустарником. (Народ любовно называл это местечко «пустынькой«.

Церковь св. Троицы с приделом, небольшая, белокаменная, стояла на холме. Рядом — деревянная, но искусно раскрашенная под каменную, колокольня на пять колоколов в окружении вековых дубов.

Невдалеке от церкви виднелись бревенчатые дома священника и причетчика, их дворовые постройки, а с другой стороны, несколько в отдалении, новый большой, двухэтажный дом и почти примкнувшие к нему три стареньких, мал мала меньше, деревянных домика.

Перехватив взгляд Ивана Александровича, смотрительница сказала:

— Тут девицы из хора жили, только в полную ветхость дома пришли. В большой разлив вода аж в печку заливалась. Так вот, вместо этих келий отдельных, мы большой дом поставили.

— И сколько же лет вашей пустыни? — спросил Иван Александрович.

— По преданиям — более двухсот. Прозвана по имени ее основателя Серапиона, да я синодик потом покажу. Был тут сперва мужской монастырь, и прозывалось место Семибратскою пустынью. Разбойники, бродяги лесные разорили ее и разграбили, церковь деревянную сожгли, и была пустынь упразднена. А эта церковь уж усердием прихожан построена, двухпрестольная. Холодная — с главным престолом св. Троицы — и теплая — Корсунской Богоматери, в честь находящейся тут чудотворной иконы. Тихое было местечко. А потом, в середине прошлого века, спрятались тут от суеты мирской девять служительниц богу. Жили при церкви, кормились собственными трудами, создали свой хор. Да так хорошо пели, что и я прослышала в Нижнем Новгороде о том пении. Захотелось послушать сей девичий хор, пришла как-то на богомолье да так и осталась.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});