Мстерский летописец - Фаина Пиголицына

Дома у каждого к масленице варилась брага, зеленое вино, пеклись блины, блинчики, пряженцы, пряженчики и сладкие пирожки. На масленице все старались, как говорили в народе, есть до икоты, пить до перхоты, петь до наслады, плясать до упаду. Хозяева зазывали:

— У нас в дому только вино да пиво, а воду кладите себе в сани, сгодится для бани, да и вода отсюда не близко, и ходить к ней склизко, пируйте, сидите, да других не тесните, кто хочет — веселись, хоть с лавки вались.

Нарядные, выезжали зажиточные мстеряне в масленицу на лошадях, подвязав глухари-бубны, оглашающие-оповещающие хозяев, чтобы встречали гостей.

И всю сырную, масленичную неделю катились из села в село ярмарки. В сырный понедельник — в Коврове, что в нескольких десятках верст от Мстёры. Во вторник ярмарка была в Вязниках, в среду — в Палехе, в четверг — в Гороховце, в пятницу — в Сарыеве, в субботу — во Мстёре. И разъезжали всю неделю с ярмарки на ярмарку праздничные, веселые толпы людей. И на всех базарах этих не столько торговали и покупали, сколько гуляли, масленичные базары и назывались — разгульными.

Мстёрский базар завершал сырную неделю, когда было уже ох как много съедено и выпито. Рыбу к тому времени уже не ели, и продавались одни почти лишь «сухояс-тия» — огромнейшие калачи до двадцати фунтов весом, огромнейшие пряники, различные ягоды, чернослив, изюм, шептала (урюк), жемки и другие лакомства, которые покупали уже на прощеное воскресенье. Прощеным воскресеньем и заканчивалась разгульная масленица.

ГЛАВА 6 Трагический циркуляр

Радости ходят рядом с печалями. В апреле 1865 года вышел закон о литографии и книжной торговле, по которому открывать эти заведения разрешалось только людям вполне благонадежным и имеющим некоторое образование. Голы-шевы думали, что новый закон не затронет их. Литография открыта с разрешения министра внутренних дел, владельцы ее вполне благонадежны, и некоторое образование Иван Александрович имеет, поэтому надо просто заново получить разрешение губернатора на книжную торговлю, и они послали прошение губернатору.

Голышевы не знали о тайном циркуляре, разосланном министерством внутренних дел на места. В нем отмечалось, что заводить литографии возможно только там, где «имеются достаточные средства для полицейского надзора, а именно в губерниях и наиболее значительных губернских городах, но отнюдь не в селениях». Эти последние слова «отнюдь не в селениях» и стали причиной беды, обрушившейся на Голышевых.

Вновь назначенный, пока исполняющим обязанности, губернатор Шатохин совсем не знал Голышевых и поступил формально, послал в Вязники становому приставу предписание, в котором, со ссылкой на тайный циркуляр, говорилось, что торговля Голышеву и другим мстёр-ским торговцам «более дозволена быть не может и оная должна быть закрыта, с обязательством этих лиц подписками о прекращении». «…А так как, — писал далее губернатор, — я не могу каждодневно следить за выше указанными лицами, то поручаю вам следить, чтобы помянутые лица… книгами не торговали и литографий не делали; если на случай будет сделано кем-нибудь из этих лиц ослушание и они станут тайно торговать или литографировать, то таковых ослушников вместе с их книгами и литографиями, представить ко мне».

Предписание пришлось на самую горячую пору — ухода-отъезда офеней, когда склады были забиты товаром. «Между тем, — вспоминал Иван Александрович, — местное волостное начальство не зевало». И, будучи раскольничьим, искало удобный случай рассчитаться с бывшим старшиной. Во Мстёре, Холуе проходили ярмарки, а товар Голышевых пылился на складах. В связи с денежными затруднениями пришлось отложить строительство нового дома.

Волостное правление обязало Голышевых строжайшею подпискою. Специальная торговая депутация днем и ночью следила, не печатается ли что-нибудь в их заведении, не ведется ли в магазине торговля. Но так пристально следили только за Голышевым. Прочим мстёрским книготорговцам власти потворствовали.

— Книгами торговать нельзя, а водкой можно, — негодовал Александр Кузьмич. В это время по всей стране открывалось множество новых питейных заведений^ — Что ж, — с вызовом решил Голышев-старший, — будем торговать водкой.

Он спешно сколотил в Татарове домушку и сдал ее в аренду под кабак. Это еще больше разожгло раскольников. Их вера строго запрещала питие.

Голышевы послали губернатору новое прошение, должен же он учесть особенность положения Ивана Александровича, члена многих ученых обществ. Но Шатохин, не вникая в это новое прошение, переслал его в губернское правление, а то лишь приобщило к делу. Бюрократическая машина работала в полную силу. Всегдашней волоките, как нельзя лучше, способствовал тайный указ.

Иван Александрович отправился к губернатору сам, захватив только что вышедшую свою книжку «Богоявленская слобода Мстёра… история ее, древности, статистика и этнография». Он надеялся, что вышедшая очень кстати книжка покажет губернатору, что нельзя ее автора ставить на одну доску с неграмотными книжными торговцами. Шатохин благосклонно принял книжку в подарок, поблагодарил. Вежливо усадил Голышева в кресло, сказал, что с удовольствием бы дал ему разрешение, однако не знает, как отнесется к этому губернское правление, надо подождать его решения. Пытаясь ускорить дело, Иван Александрович отправился в губернское правление, а советники сказали ему то же самое: «Мы бы с удовольствием разрешили вам торговать, да не знаем, как к этому отнесется губернатор».

Литография, магазины, сараи и сени Голышевых были с полу до потолка заставлены стопами картинок и книг.

В доме стояла гробовая тишина. Литографские рабочие стали роптать, хотя зарплата им была выдана вперед. Голышевы решили отпустить рабочих совсем, не платить же им и дальше за ничегонеделанье.

Протянув время, губернское правление пришло к странному решению: так как литография Голышевых открыта с разрешения министра внутренних дел, то нет основания прекращать производство, но свидетельства на торговлю в лавке выдано не было. Дозволялось торговать, с разрешения уездного исправника, только на улицах и площадях, вразнос.

— Час от часу не легче, — неистовствовал Александр Кузьмич, — производить можно, а торговать произведенным — нельзя. Издевательство! Надо хоть взять у исправника дозволение на торговлю вразнос.

Исправник, усмехаясь, такое разрешение дал, Александр Кузьмич обрадовался и ему, засобирался на ярмарку в Холуй. Так потом и торговал залежавшимся в лавках товаром на столиках перед лавкой. Начинался дождь, столы покрывали рогожами, а продавцы и покупатели прятались под крышу. На лавке должен был висеть замок, знаменуя то, что она закрыта. В ней запрещалось иметь освещение. И когда товар на уличном прилавке кончался, хозяин, крадучись, с фонарем, пробирался в собственную лавку за новым товаром. Иван Александрович горько шутил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});