Статьи - Сергей Волков

Со стороны властей не было дано однозначной оценки большевистскому перевороту как катастрофе, уничтожившей российскую государственность (ныне вроде бы ими восстанавливаемую) и советскому режиму как преступному по своей сути на всех этапах его существования, не были ликвидированы по всей стране соответствующие атрибуты и символика, не были уничтожены все формы почитания коммунистических преступников.

Понятно, что заявления о борьбе с коммунизмом со стороны режима, празднующего годовщину «Октября» как государственный праздник, крайне неубедительны, если не сказать смехотворны. Главное же — ему приходится играть на «чужом поле», подлинными и законными хозяевами которого являются коммунисты. Власти при этом выглядят такими же коммунистами, только стыдливыми и «антипатриотичными», а в этой роли они лишены возможности эффективно противостоять национал-большевизму, протаскивающему советско-коммунистическую суть в патриотической упаковке, которая (как явствует из сравнения успехов Зюганова и Анпилова) имеет гораздо большие шансы быть воспринятой, чем проповедь ортодоксов.

В этих условиях возвращение тех, кто не стыдится называть себя коммунистами, воспринимается психологически естественным, а «курс реформ» выглядит чем-то вроде НЭПа, который сегодня есть, а завтра — не обязательно. До тех пор, пока в общественном сознании будет сохраняться угроза возвращения коммунистов (в т. ч. и путем эволюции самой власти в сторону советского прошлого) нельзя ожидать от людей, чтобы они связывали свое будущее со свободной экономикой.

Для ликвидации идейно-политической базы коммунистической реставрации следовало бы предпринять ряд мер как пропагандистского, так и политического характера, в ряду которых ликвидация мавзолея представляется одной из первоочередных. Только тогда в обществе может быть создано такое же отношение к советско-коммунистическому режиму и его наследию, какое было создано, например, в послевоенной Германии по отношению к нацистскому прошлому. Будь это сделано ранее, едва ли были возможны как события 1993 г., так и нынешнее влияние компартии.

Что же до того, что Ленин «неотъемлемая часть нашей истории», то ведь и Батый, и Самозванец были не менее неотъемлемой ее частью, однако же памятников им в России почему-то не ставили и праху их не поклонялись. Теперь вот говорят, что тревожить ленинские останки — «негуманно», наследники гонителей церкви апеллируют даже к христианскому всепрощению. Думается, что в начале XVII века москвичи были привержены православию никак не меньше, чем сейчас. Что не помешало им поступить с останками Лжедмитрия вполне адекватно его заслугам: они были сожжены и развеяны пушечным выстрелом. Едва ли он принес нашей стране большее зло, чем обитатель мавзолея.

2000 г.

О характере современной политической элиты

Символы — на то и символы, чтобы лучше и нагляднее всего свидетельствовать, кто есть кто и что есть что. Разрешение «вопросов государственной символики» (не столько даже сам факт, сколько то, как это было сделано, а особенно путинская речь) расставило все на свои места.

Будь коммунисты сильны, а символику надо было бы срочно утверждать, повод для иллюзий оставался бы. Но то, что это сделано именно теперь, когда они гораздо слабее, чем прежде, показывает, что дело вовсе не в них, а в самой власти. Путин сам инициировал разговоры о символике, и инициировал их с единственной целью — вернуть советскую, т. е. начал с восстановления и того немногого, что было убрано при Ельцине, сознательно конституировав свой режим как национал-большевистский — с соответствующим идеологическим обоснованием («неразрывность нашей истории», «преемственность поколений» и т. д.). В этом свете продолжение использование трехцветного флага и герба — есть политическое мародерство, прямое продолжение «сталинского ампира» 1943–1953 гг.

Любопытно, что демократы из числа бывших поборников «истинного ленинизма» и «социализма с человеческим лицом» уже начинали было писать, что перед угрозой авторитарного режима «пока не поздно, надо попытаться открыть новую страницу взаимоотношений российских коммунистов и российских демократов». Но, как обычно, сели в лужу. «Новую страницу взаимоотношений с коммунистами» открыл Путин, которому это, конечно, было куда как проще сделать.

Совершившийся поворот дал однозначный ответ и на вопрос о сущности нынешней элиты. Для нее он оказался совершенно органичным. Для представителей недавно конфликтовавших и конкурировавших фракций, радостно воссоединившихся под звуки советского гимна, не может, разумеется, быть более подходящей идеологии, чем идеология единства советской и постсоветской истории, которая в них же самих и персонифицирована.

Страной как правил, так и правит порожденный советской властью специфический слой «кухарок, управляющих государством», вполне сложившийся к концу 30–х годов из «выдвиженцев» и «образованцев» и представленный к настоящему времени уже вторым-третьим поколением.

Остается только удивляться, что этот очевидный факт в последние годы все время норовили «забыть» или игнорировать (распространилось даже мнение о некой «революции младших научных сотрудников»). Между тем, даже к моменту высшего пика «демократического правления» — на весну 1993 года среди двух сотен человек, реально управлявших страной, три четверти (75 %) были представителями старой номенклатуры, а коммунистами были 9 из 10. Доля тех, кого можно с натяжкой отнести к «младшим научным сотрудникам» (это, как правило, заведующие отделами и секторами), не превышала четверти, да и из них лишь 10 % не состояли в КПСС (наиболее впечатляюще выглядел состав местных властей: 92 % коммунистов, причем представителей номенклатуры 87,5 %).

Губернаторское сообщество, призванное ныне в лице Государственного совета «разрабатывать стратегию развития страны», по своим социальным характеристикам и к настоящему моменту если и отличается от состава властных структур центра, то в худшую сторону. Большая часть губернаторов принадлежит к поколению целиком советскому, лишь менее трети (31,5 %) моложе 50 лет. В целом «шестидесятилетних» (60 лет и старше) — 31,5 %, «пятидесятилетних» (50–59 лет) — 37,1 %, «сорокалетних» (40–49 лет) — 27 % и «тридцатилетних» (до 40 лет) — 4,5 %. Практически все они, даже самые молодые (за единственным исключением), при этом были членами коммунистической партии. Но самое существенное то, что почти все они (опять же — даже некоторые из наиболее молодых) принадлежали до 1991 г. к советско-коммунистической номенклатуре — 91 %, причем 60 % — к номенклатуре областного уровня.

Между прочим, термин (в духе «единства нашей истории»), избранный для собрания этой публики, лишь усиливает комизм ситуации: при сравнении с известной картиной Репина нынешний Государственный Совет выглядит примерно так, как треуголки и мундиры с эполетами на голых телах каких-нибудь негров, разграбивших разбившийся европейский корабль.

Обращает на себя внимание, что даже почти все так называемые «молодые реформаторы» в большинстве либо успели побывать членами советской политической элиты, либо вышли из этой среды. Молодость далеко не всегда является гарантией качественной «новизны» человека, поскольку происхождение часто оказывает на психологию даже более сильное влияние, чем собственный жизненный опыт. Люди типа Гайдара за отдельными исключениями никогда не смогут в полной мере отряхнуть со своих ног прах советчины уже по одному тому, что это означало бы для них отречение не только от «дела отцов», но от всего того, что только и сделало их теми, кто они есть, позволило им достичь своего социального положения. Так что и из молодого поколения во власть до сих пор попадают почти исключительно люди, так или иначе принадлежащие советской системе — если не по членству в номенклатуре, то по происхождению, если не по происхождению, то по взглядам.

Реакция так называемых «правых» из круга СПС на возвращение к советской символике также весьма характерна: свое «непримиримое» отношение к этой акции они высказали, но естественная в этом случае мысль перестать сотрудничать с режимом, вполне обнаружившим свое советское лицо, никому из них в голову, конечно, не пришла.

По-настоящему новый элемент в стране представляет собой только слой предпринимателей, не связанных с правившей номенклатурой и не являющихся представителями криминальных структур. Он, в отличие от последних, сложился естественным путем и вполне адекватен нормальному порядку вещей. Каждый из них не обладает пока заметным экономическим весом (это, как правило, «средний бизнес»), они не объединены политически или даже организационно. Однако вместе взятые они уже сейчас отвечают за значительную долю ВВП, и в настоящее время только они могут рассматриваться как источник формирования новой экономической элиты.