Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

Отчего личику не быть мрачным, раз Хуане Кабра не глянулся назначенный родителями жених? Если слушать глупую девчонку и если верить — так ей хоть руки на себя наложи! Только нельзя, грех. А родителям и сказать страшно. Такие они! Хуана рассказывает именно так. По крайней мере, к этому времени.

Началось с жалоб подружкам, и не больно всерьез. Ждала, что родители принца отыщут, а женихом оказался торговец средних лет, да с бородавкой на носу!

Хуану подруги жалели, так старательно, что — понравилось. Впрочем, скоро у подружек иные заботы нашлись, кроме как по товарке плакать. Та и принялась горе свое рассказывать всякому, кто повод даст.

Так привыкла, что сама поверила в жалостливую историю. Вот пожалеют тебя, и станет чуточку легче, ослушаться же батюшки — и в мыслях не было. Будь жених поумней, сам бы сбежал. Ясно ведь, что «батюшка злой, против воли выдал» наутро после свадьбы превратится в «он загубил мои лучшие годы». А если муж, услышав такое, не догадается поутешать да посочувствовать — найдутся другие утешители.

Теперь ее отправили к соседу-купцу, с запиской. Надела привычную печальную маску страдалицы, прибежала… У того деловой разговор. Странная дама, увешанная оружием. Привычный фон: «сахар, патока, очистка, поставка, сроки, оплата товаром»…

Одна беда — сосед сам не дурак языком почесать, да и отписали ему, верно, приятное. Вот и спросил весело, с чего у доброй девицы личико темно, как тучка, да глазки мокры, как дождик? Спросил и сразу пожалел об этом, но пришлось слушать, какая девочка разнесчастная. Терпелив оказался. Заметил, у доньи Изабеллы уже кулаки побелели, да ногти в ладони впились. Хотел, как страдалица выйдет, объяснить: сеньор и сеньора Кабра люди хорошие, но очень занятые. Высказала бы дура родителям половину того в глаза — никакой свадьбы, другого б приискали. Но это он знает обоих, а что подумает гостья с Ямайки? Эта-то не тучка, эта — ураган! Слова вырываются, как молнии.

— Ступай в порт. Найдешь пинассу «Ковадонга». Там трое моих людей. Скажешь — моя служанка. Точней, стюард. Никому не отдадут без боя. Завтра мы выходим… Ясно? Все.

Резко отвернулась. Хуана постояла, как громом ошарашенная. Повернулась и вышла. Очень тихо.

— Зря… — начал было купец.

— Если зря, она не придет. Вернемся к делу. Сахар мы уже обговорили. Но нас интересует и какао!

Казалось бы, Руфина должна была за годы службы в севильском порту получше узнать маленьких людей, но — увы. Хуана направилась в порт. За пустым лицом марионетки прятались перепуганные мысли. Она играла, играла, играла! А приняли всерьез. Понять — поняла, да поздно. Признаться же, даже себе, не решилась. Только заплакала горько, ручьем. На ходу.

Когда нашла «Ковадонгу», была мокрей и солоней океана. Вахтенные, что принялись было утешать, услышали — сквозь всхлипы — все ту же историю. Немного подивились, что донья Изабелла подобрала девочку. Будь капитан молодым человеком, было бы понятно. А так… Ну, может, ей надоело, что некому спинку потереть. И капитану действительно полагается стюард!

Затем перед сходнями начались явления, достойные театра. Сперва — родители, кричащие, что их Хуаниту похитил офицер ямайской береговой охраны. Потом — жених да с парой стражников. Без толку! У вахтенных остался важнейший аргумент — за вычетом того, на котором значится гравировка «ultima ratio rei».

— Наш «офицер» — добрая девица, ничего дурного в виду иметь не может. Девочку вашу мы не держим, сама не идет. Слышишь, красавица? Выгляни! В обиду не дадим.

А как тут выглянуть? Кажется, что стыд глаза выест. Потому забившаяся в шатер на корме беглая невеста плачет, и только. Лишь короткое:

— Не выйду! — сквозь рыдания вырвалось. Куда не выйду — неясно. То ли из шатра, то ли замуж…

Стали собираться зеваки. Слухи разбежались по порту, и самым верным показалось: «Моряк с купцом за девку поспорили». Так что переделавшую все дела и очень этим довольную Руфину возле причала ожидала целая толпа из желающих посмотреть, чем дело закончится. За «морского жениха» толпа приняла Хайме, на него и шагающую рядом донью с пистолетами глазели неодобрительно. Шел шепоток: мол, чужой невесты мало… С девушки разом слетело всякое благодушие. Поворочала головой — люди раздались. Иные перекрестились, кое-где зашипели: «Ведьма…».

— Капитан «Ковадонги» — я, — объявила она. — В чем проблемы? А, ваша дочь у меня спряталась. Ну и молодец! А выйти она сейчас выйдет…

Даже если не захочет.

— Не выйду!

— Родителям — покажись. Скажи людям — так и так, замуж не хочу.

— Не выйду!

— Ну не бойся, не дам я тебя в обиду, не дам.

— Не выйду! — будто и слов других не знает.

А шатер-то парусиновый. Изнутри наружу — все слышно. Снаружи уже смешки. Портовый люд над родней да женихом сухопутным потешается, но Руфине откуда об этом знать? Приняла на свой счет. И осерчала — всерьез.

— Встать! Выйти из шатра. Быстро!

И сама следом подалась: голова набычена, левая рука за спиной, правая сжата в кулак. Слова не сказала, а всем ясно: «Мало не будет, будет много».

— Говори. Все то же, что в конторе Тенорио. Ну!

Хуана, не поднимая глаз, заговорила. Монотонно. Как музыкальная шкатулка с ослабшей пружиной.

— Свидетель у меня есть, — объявила Руфина. — Это она не мне излагала! Я попросту решила помочь.

Жениху один из товарищей что-то зашептал на ухо.

— А ты чего молчал? — спросил тот и дал знакомцу в ухо.

— А вот того и молчал… Кулак у тебя больно быстрый и увесистый.

— Зато я отходчивый… Ну, да твой язык, хоть и будет болтаться вечером в вине, причем моем, не последняя истина. Сеньор Кабра! Я сейчас в контору Тенорио-то загляну. Если правда, то мне, мимо вашей дочери, и другая жена сыщется. Поумней.

У торговца сахаром и какао явно репутация честного человека, которой и впредь ничто не угрожает. Что ж, все выяснилось. Но быстроногие нашлись, и вот капитана «Ковадонги» окликает стражник с жезлом младшего альгвазила, чтобы передать официальное требование явиться в постоянное присутствие священного трибунала. В месячный срок. Хотя лучше, конечно, прямо сейчас.

— В чем дело? — вызов, конечно, не арест, но приятного в нем мало.

Альгвазил пожимает плечами. Говорить о делах инквизиции он не желает, да и не имеет права.

— Ах да, подписка… — ладонью по лбу. Такое забыть! А еще, называется, юрист-лиценциат. — Хорошо, иду прямо сейчас. Проводите?

Под арочным сводом светло и гулко. Сердце колотится. Сурова репутация у святейшей инквизиции. И все-таки большинство людей, приходящих по приглашению, а не приволоченных в результате ареста, выходят обратно… Но почему места судей трибунала пусты? Только сбоку от возвышения, где стоят массивные троны с высокими резными спинками, позевывает над столом одинокий человечек в сером. И рот ладонью не прикрывает. Руки недолго перебирают бумаги, сложенные в аккуратные стопки.

— Донья капитан, вижу… Все ясно. Один вопрос: вы и верно командуете военным кораблем?

— Судном береговой охраны. Это не королевский флот. Патент у меня в порядке.

— Верю-верю… Ну, следствие закончено. Заключение: вы, донья Изабелла де Тахо, никакая не ведьма, но занялись мужским делом, а одежду соответственно не поменяли. Что есть нарушение приличий и прочая. Обоснование: вот понадобится вам на мачту залезть, и что увидят снизу?

— На пинассе такой надобности не возникает.

— Может понадобиться, — нажал человек в сером, — на другом судне. На призе, например. Да и другие случаи могут возникнуть.

Хочется возразить, а нечего. Трибунальный секретарь совершенно прав. В университет вон вовсе молодым человеком хаживала — именно по настоянию Церкви. Да и удобней на корабле в штанах. Одно плохо: Ла Гардуна ищет мужчину, и в одетой в мужское платье Изабелле де Тахо севильский знакомый может опознать альгвазила де Эспиносу. Надо выкручиваться, а раз по существу возражений не находится, стоит обратить внимание на процедуру.

— А почему меня судит не полное присутствие, а секретарь, которым вы и являетесь — судя по тому, что не в сутане? Вы не находите, что это несколько неправомочно?

— Нахожу, — сообщил секретарь, — одна беда. Нас, инквизиторов, на все острова четверо штатных. Включая меня, грешного. Трудимся, аки пчелки. Вы, конечно, можете настаивать. Но, заметьте, я дела веду мелкие, касающиеся лишь того, чтоб поправить доброго католика, не сбившегося с пути, но выбившегося ближе к обочине. Веду по-доброму. А как тем же делом займется полный трибунал? Особливо злой. Судьи-то тоже люди. И кушать хотят. И спать…

И настолько заразительно зевнул, что Руфина не устояла и поддержала. Но, в отличие от собеседника, рот рукой прикрыла.

— Благодарю за разъяснения. Я не отвожу вас как судью, просто интересуюсь. Я недавно в колониях.