Графиня де Монсоро - Александр Дюма

И, не обращая внимания на лицо короля, помрачневшее при этом воспоминании, Шико снова запел:

Их прически полны новизны…

— Разумеется, речь все еще идет о миньонах, — заметил он, прервав свое пение.

— Да, да, продолжай, — сказал Шомберг.

Шико запел:

Их прически полны новизны:По линейке подстрижены пряди,Непомерно обкорнаны сзади,Впереди непомерно длинны.

— Твоя песенка уже устарела, — сказал д’Эпернон.

— Как устарела? Она родилась только вчера.

— Ну и что? Сегодня утром мода уже переменилась. Вот, посмотри.

И д’Эпернон, сняв шляпу, показал Шико, что впереди у него волосы острижены почти так же коротко, как и сзади.

— Фу, какая мерзкая голова! — заметил Шико и снова запел:

И клеем обмазаны густо,Уложены в волны искусноВолоса, от рожденья прямые,И не шляпа отнюдь, не береты —Колпаки шутовские надетыНа головы эти пустые.

— Я пропускаю четвертый куплет, — сказал Шико, — он чересчур безнравственный.

И продолжал:

Уж не мните ли вы, что деды,Соблюдавшие чести закон,Французы былых времен,Друзья и любимцы победы,В сражениях или походеДумали только о моде,Или что в битвах жестокихВ накладных они дрались кудрях,В накрахмаленных кружевах,Румянами вымазав щеки?

— Браво! — сказал Генрих. — Если бы мой братец ехал с нами, он был бы тебе весьма признательным, Шико.

— Кого ты зовешь своим братом, сын мой? — спросил Шико. — Не Жозефа ли Фулона, аббата монастыря святой Женевьевы, где, я слышал, ты собираешься постричься?

— Нет, — ответил Генрих, подыгрывавший шуточкам Шико. — Я говорю о моем брате Франсуа.

— Ах, ты прав; этот действительно твой брат, но не во Христе, а во дьяволе. Добро, добро, значит, ты говоришь о Франсуа, Божьей милостью наследнике французского престола, герцоге Брабантском, Лотарингском, Люксембургском, Гельдерландском, Алансонском, Анжуйском, Туреньском, Беррийском, Эвре и Шато-Тьерри, графе Фландрском, Голландском, Зеландском, Зютфенском, Менском, Першском, Мантском, Меланском и Бофорском, маркизе “Священной Римской империи”, сеньоре Фрисландии и Мехелена, защитнике свободы Бельгии, которому из одного носа, дарованного природой, оспа соорудила целых два; по поводу этих носов я сложил такой куплет:

Господа, не глядите косоНа Франсуа и его два носа.Ведь и по праву, и по обычаюДва носа под стать двуличию.

Миньоны дружно захохотали, ибо считали герцога Анжуйского своим личным врагом, и эпиграмма, высмеивающая герцога, немедленно заставила их забыть направленную против них сатиру, которую только что распевал Шико.

Что касается короля, то, поскольку из этого каскада острот на него попадали лишь отдельные брызги, он смеялся громче всех, весело угощал собак сахаром и печеньем: ведь сатира в основном была обращена по адресу его брата и его друзей.

Вдруг Шико воскликнул:

— Фу, как это неумно, Генрих, как неосторожно и даже дерзко.

— О чем ты? — сказал король.

— Нет, слово Шико, ты не должен признаваться в таких вещах. Фи, как это нехорошо!

— В каких вещах? — спросил удивленный король.

— В тех, в которых ты признаешься всякий раз, когда подписываешь свое имя. Ах, Генрике! Ах, сын мой!

— Берегитесь, государь, — сказал Келюс, заподозривший под елейным тоном Шико какую-то злую шутку.

— Какого черта? Что ты хочешь сказать?

— Как ты подписываешься? Скажи-ка?

— Черт побери… я подписываюсь… я подписываюсь “Henri de Valois” — Генрих Валуа.

— Добро. Заметьте, господа, он сам это сказал, по доброй воле! А теперь взглянем, не найдется ли среди этих тринадцати букв буквы “V”.

— Разумеется, найдется. “Valois” начинается с “V”.

— Возьмите ваши таблички, отец капеллан, ибо сейчас вы узнаете, как отныне вам следует записывать в них имя короля. Ведь “Henri de Valois”— это всего лишь анаграмма.

— То есть как?

— Очень просто. Я сейчас вам открою подлинное имя ныне царствующего короля. Итак, мы сказали: в подписи “Henri de Valois” есть “V”, занесите эту букву на ваши таблички.

— Занесли, — сказал д’Эпернон.

— Нет ли там еще и буквы “i”?

— Конечно, есть, последняя буква в слове “Henri”.

— До чего безгранично людское коварство! — сказал Шико. — Так разделить две буквы, созданные, чтобы стоять рядышком, друг возле дружки! Напишите “i” сразу после “V”. Сделано?

— Да, — ответил д’Эпернон.

— Теперь поищем хорошенько, не найдется ли буква “l”. Ага, вот она, попалась! А теперь — буква “а”; она тоже тут; еще одно “i” — вот оно; и, наконец, “n”. Добро. Ты умеешь читать, Ногаре?

— К стыду моему, да, — сказал д’Эпернон.

— Смотрите, какой хитрец! Да, случаем, не считаешь ли ты, что настолько уж знатен, что можешь быть круглой невеждой?

— Пустомеля, — сказал д’Эпернон, замахиваясь на Шико сарбаканом.

— Ударь, но прочти, грамотей, — сказал Шико.

Д’Эпернон рассмеялся и громко прочел:

— “Vi-lain”… “Vi-lain” — “подлый”!

— Молодец! — воскликнул Шико.

— Видишь, Генрих, как это делается; вот уже найдено настоящее имя, данное тебе при крещении. Надеюсь, если мне удастся раскрыть твою подлинную фамилию, ты прикажешь выплачивать мне пансион не хуже того, который наш брат Карл Девятый пожаловал господину Амио.

— Я прикажу тебя поколотить палками, Шико, — сказал король.

— Где ты разыщешь палки, которыми колотят дворян, сын мой? Неужто в Польше? Ответь мне, пожалуйста.

— Однако, если я не ошибаюсь, — заметил Келюс, — герцог Майенский все же где-то нашел такую палку в тот день, когда застал тебя, мой бедный Шико, со своей любовницей.

— Я еще сведу с ним счеты. Будьте покойны, сеньор Купидон, — вот тут все занесено герцогу в дебет.

И Шико постучал пальцем себе по лбу, и это доказывает, что уже в те времена голову считали вместилищем памяти.

— Перестань, Келюс, — вмешался д’Эпернон, — иначе из-за тебя мы можем упустить фамилию.

— Не бойся, — сказал Шико, — я ее держу крепко: если бы речь шла о господине де Гизе, я бы сказал — за рога, а о тебе, Генрих, скажу просто — за уши.

— Фамилию, давайте фамилию! — дружно закричали миньоны.

— Прежде всего, среди прочих букв, которые нам остаются, мы видим “H” прописное: пиши “H”, Ногарэ.

Д’Эпернон повиновался.