Паутина - Константин Фарниев

Иван усмехнулся своей последней мысли и окончательно успокоился. Если у тебя в чердаке есть хоть пара извилин, то такому дураку, как Квазимода, тиснуть липу ничего не стоит.

Они вынырнули из толпы уже в самом конце толчка, затем быстро зашагали по улице Рамонова к улице Кирова. Зойка почувствовала резкий перелом в настроении Ивана и тоже успокоилась, шла рядом с ним легко, с улыбкой. Каждый взгляд, который она бросала на свои новые туфли, добавлял ей хорошего настроения. В эти мгновения Зойка начисто забыла о неустроенности своей одинокой жизни, об Иване, который был ей, может, чуть менее неприятен, чем остальные мужчины, ее предыдущие содержатели. Не помнила Зойка сейчас и о населении своего двора, отношения с которым исчерпывались для нее двумя словами — «состояние войны». Обнова как бы совсем отшибла у Зойки память на все дурное, неприятное, что унижало ее, в чем во многом была виновата сама. Она все еще продолжала оставаться девчонкой, которой подарили любимую куклу и дали возможность насладиться нежданной радостью.

Иван шел рядом, стараясь ни словом, ни движением, ни шагом своим не потревожить Зойкиного счастья. Конечно, он был беспредельно далек от понимания истинных причин такого ее состояния, он просто ощущал его интуитивно. Ведь суть сводилась к радости обладания туфлями, как каким-то бесспорным совершенством. Так уж сложилась Зойкина жизнь, что во всем она была третьесортной, кругом уязвимой для глаза и слова людского. Все, что имела в жизни, кроме своей внешней красоты, было вовсе не таким, как у тех, кто каждый день ходил на работу, жил в семье, в общении со своими родичами, друзьями, знакомыми. И быт, и отношения их с окружающим миром, заботы и радости — все это так отличалось от Зойкиной жизни, будто она принадлежала совсем к другому роду и племени. И вряд ли Зойка сама понимала эти тонкости в своих взаимоотношениях с людьми, сводя причины их враждебности к ней только к обыкновенной черной зависти людской: к тому, что она, не работая, вволю ест и пьет, красиво одевается, посиживает в ресторанах… Не могла объяснить она и свое стремление позлить соседей, еще сильнее разжечь их зависть своими новыми красивыми вещами, развлечениями. Как было понять Зойке, что ею двигало интуитивное желание доказать людям, что и у нее могут быть ценности, значимость которых невозможно опровергнуть и которые давали необходимое ей чувство превосходства над людьми, сообщали жизни Зойки какой-то смысл. Соседи ее тоже радовались каждой новой своей вещи, хвалились друг перед другом. Но она не понимала, что люди ненавидели ее не из зависти, а из презрения к ней как к разгульной девице без определенных занятий, откровенно попиравшей общежитейскую мораль, отгороженной от них круговой полосой физического и нравственного отчуждения. Сердцем Зойка, быть может, это чувствовала, но разумом считала своих соседей только ненавистными завистниками и злыми занудами.

В просторном дворе одноэтажного многоквартирного дома было полно жильцов. В летнее время да еще в воскресный день почти все они проводили свой досуг во дворе: кое-кто из женщин судачил, обмывая косточки друг другу, мужчины играли в карты, нарды, домино, изредка в шахматы, детвора тоже занималась своими шумными, а порою и жестокими играми.

Ни с кем не здороваясь, с гордо поднятой головой Зойка прошла под руку с Иваном к своей полутемной комнатке с крохотной верандой — кухней.

— Опять привела своего хахаля, — громко сказала им вслед толстая старуха, сидевшая на скамеечке у водопроводного крана.

— А как же, — оживленно подхватила белотелая в измятой кофточке молодуха и тут же подбоченилась, как бы выражая готовность к бою. — Она без хахалей не может.

Зойка приостановилась, презрительно глянула назад через плечо.

— Заткнись! — процедила она сквозь зубы, адресуя свою реплику молодухе. — Сама шлюха, вот и завидуешь.

— Ха-ха-ха! — делано громко закатилась молодуха. Тебе-то завидовать, подстилке уркаганской?

Зойка сочла нужным оставить этот выпад соседки без внимания. Она отомкнула дверь, пропустила вперед Ивана, потом зашла сама.

Отношения ее со двором были немирными еще с детских лет, когда она, оставшись без отца, с пьяницей матерью, оказалась фактически беспризорной. Бросила школу, постепенно научилась тащить все, что плохо лежало во дворе и в соседских квартирах, куда ее, жалея, зазывали поесть, погреться, переночевать, если у матери были очередные пьяные оргии. Но то ли в генах Зойки не была заложена способность испытывать чувство благодарности к людям за их добро, то ли уроки жестокости и хамства, которые преподавала ей мать своим отношением к дочери и к окружающим, не прошли даром, только Зойка всегда отвечала соседям на их заботу и ласку черной неблагодарностью. Мало того, что она воровала у них, но, повзрослев и научившись курить и пить, тому же учила и своих сверстников и сверстниц по двору, за что и заслужила от соседей кличку Чума.

После смерти матери Зойка совсем перестала общаться с соседями, заявив им, что она «знать их не знает». Они не раз грозились, что заявят в милицию о ее «паразитическом образе жизни, разврате и упекут в тюрьму», но серьезно заняться этим никто не хотел, и в конце концов на Чуму махнули рукой.

Зойка и Иван быстро съели на скорую руку приготовленный обед. Зойка без всякого желания уступила домоганиям Ивана. Он был «фраером при деньгах» и мог обеспечить ей «шикарную жизнь». Иван, хмурый и злой, сидел возле керосинки на галерее и смотрел в окно. Через давно не мытые, закопченные керосиновым чадом стекла почти ничего не было видно, но Иван не обращал на это внимания. Его меньше всего интересовало то, что происходило вокруг. Он думал о своем, и мысли его были горьки. Зойка никак не могла, а вернее, не желала понимать: он приходит сюда совсем не за тем, на что она шла с явной неохотой, а порой и с подчеркнутым безразличием…

Зойка в это время переодевалась в комнате и тоже думала о своем… Надо бы относиться к нему получше, тем более, что он упрекал ее в холодности, но она ничего не могла с собой поделать. Хотя Зойка узнала уже много мужчин, ведь «узнавание» это началось с четырнадцати лет, она еще ни разу не почувствовала сердцем, что такое любовь, настоящее счастье. Почти все приятели, с которыми она проводила время, были в лучшем случае безразличны ей, и Зойке казалось, что так и должно быть.

Выход их во двор тоже не остался незамеченным.

— Ну и расфуфырилась, — прокомментировал кто-то из женщин ярко-голубую атласную кофту Зойки и новые туфли.

— Хорошо зарабатывает, — добавил мужчина в майке из карточной компании, — как на «Электроцинке» у печи, — продолжил он, имея в виду один из крупных заводов цветной металлургии в Орджоникидзе, где работал сам.