Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

И все сразу оживились, заулыбались.

— Вытрите меня! — просит Иван Иванович, наклоняя к санитарке лицо, мокрое, как в июльскую жару.

Теперь он уже спокойно зашивает рану в перикарде и накладывает поверхностные швы.

Операция закончена. Больная дышит. Хирург стоит у стола, очень бледный после пережитого волнения, и вслушивается в биение пульса. Сейчас он сокрушил бы всякого, кто вздумал бы посягнуть на эту еле теплящуюся жизнь.

11

— Она будет жить? — спросила Ольга.

— Конечно.

— А кто это ее?.. Почему?

— Да так… хулиганство! — сказал Аржанов и нахмурился. — Мозгляк какой-то.

— Зверь!

— Был бы зверь, так дорезал, — задумчиво возразил Иван Иванович, не заметив, как вздрогнула Ольга. — По ударам видно, что трус: первая рана вскользь — рука тряслась, вторую нанес разгоряченный, но даже нож не смог выдернуть, Хижняк уже в больнице его вынул.

— А ты мог бы убить?..

— Вот глупости. Я привык бороться за жизнь, дорожить каждой каплей крови… Некоторые думают: раз хирург, значит, только резака, ему, дескать, все нипочем. Это дикая ересь! Иногда смотришь на спасенного тобой человека глазами матери…

— Но если бы пришлось? — настойчиво допытывалась Ольга. — Мало ли… как случается…

— Смотря что! — Иван Иванович недоуменно пожал могучими плечами. — Попадись мне какой-нибудь диверсант, я из него, конечно, лепешку сделаю. А в любой ссоре можно воздержаться от грубого действия. Вот если бы я застал у тебя… другого… — Он повернулся к Ольге и с минуту, бледнея, всматривался в ее тоже побледневшее лицо.

— Что бы ты тогда сделал?

— Во всяком случае, убивать его не стал бы, а взял в чем есть и выкинул на улицу. Возможно, и по шее надавал… Наверное, надавал бы. Тут поручиться за себя трудно: ведь это уже не ссора, а вопрос жизни…

— Разве жизненные вопросы решаются силой? — с оттенком недоброй иронии спросила Ольга.

— Слушай, Оля, у тебя в самом деле что-то серьезное есть? — хмуро глядя на нее, спросил Иван Иванович, совсем расстроенный ее тоном. — Ведь нельзя же из простого каприза столько времени мучить… испытывать терпение близкого человека?!

— Нет, конечно!

— Ты разлюбила меня? — спросил он с внезапной решимостью.

— Не знаю, — уклончиво от жалости к нему сказала Ольга.

— Боишься сказать прямо! Что значит: «Не знаю»! — возразил он потерянным голосом, однако настаивать на откровенности не решился. — Завтра тебе разрешат выписаться домой… — сказал он после тяжелого молчания… Может быть, мне уехать пока на Учахан… к якутам… Когда я уеду, ты лучше разберешься в своем отношении ко мне.

12

Студеный воздух обжег лицо Ольги. Весь прииск лежал перед нею, окутанный дымами и снегом. Надвинув на лоб сразу нахолодавшую сверху шаль, она прошла по дорожке, поднялась на крыльцо Хижняков и, войдя, поспешно захлопнула дверь: мороз так и рванулся в комнату.

Елена Денисовна сидела с Наташкой у большого стола и через светлую головенку дочери, пригревшейся на ее коленях, засматривала в раскрытый журнал: она читала статью по акушерству в новом номере «Советской медицины».

— Нет, видно, не попрешь против естества! — заговорила она со вздохом, обращаясь к Ольге. — Сколько пишут насчет обезболивания родов, и применять его стали, но не прививается!.. Может быть, еще разработают этот метод, а то до сих пор наша акушерская помощь — лишь содействие природе. Идем против нее, вплоть до хирургического вмешательства, только тогда, когда она зло подшутит. Если же роды нормальные, без боли, без крика не бывает. А очень хочется, чтобы легче все обходилось. Ведь примешь иной раз трудные роды — у самой живот заболит. Честное слово!

Елена Денисовна поправила ловкими руками платье на дочери, спустила ее на пол и, закрывая журнал, спросила участливо:

— Как вы-то себя чувствуете теперь?

— Я почти здорова… — ответила Ольга, с симпатией и с завистью приглядываясь к жене Хижняка.

Кто скажет, что Елене Денисовне уже около сорока лет и что она, имея четырех детей, занята работой с утра до поздней ночи? Пословица «Бабий век — сорок лет» оказалась несостоятельной перед ее несокрушимой жизнерадостностью. Вот она поправляет прическу, поднятые руки ее сверкают белизной, смеется, и хочется смеяться с нею: так звучен ее искренний смех, так свеж румяный, ненакрашенный рот.

«Да, я уже здорова, но смеяться, как ты, не могу», — грустно думает Ольга.

— Вы даже газеты успеваете читать! — говорит она, перевертывая лист «Медицинского работника».

— Нельзя отставать от жизни. Ваши очерки тоже не пропускаю без внимания. Очень интересно пишете, и читается легко. А Иван Иванович здоров ли? — спросила Елена Денисовна, почему-то понижая голос. — Он в последнее время очень осунулся и все печальный ходит… Вы бы его уговорили полечиться, отдохнуть, на курорт съездили бы вместе.

Ольга не успела придумать отговорку, как дверь распахнулась и на пороге, отряхивая иней с воротника и кос, появилась Варвара.

— Здравствуйте! — сказала Варвара Ольге сдержанно, даже холодно, и к Елене Денисовне с ласковой улыбкой: — Получили столько книг… для курсов — медицинские, для клубной библиотеки и по личным заказам — художественную литературу.

Расстегнув пуговицы нарядной дошки и высвободившись из меховой одежды, тоненькая в закрытом шерстяном платье, она прошлась по комнате, присела на полу возле Наташки на бурой медвежьей шкуре, трогала кубики, куклы, шалила с девочкой, и Ольга, в раздумье любуясь ею, впервые увидела в ней не только хорошенькую девушку, упорную в труде, но и обаятельного в домашней жизни человека.

— У меня теперь есть сочинения Гоголя, Тургенева, Чехова. Я уже заказала в столярной еще одну полочку. — Варя вдруг расхохоталась неудержимо. — Вы знаете, техник-строитель сегодня сватал меня. Правда! Он молодой совсем, но у него такие волосы… как у ощипанного гуся: перья выдерганы, и остался один пух… Правда! Он сказал мне: «Я тебя стану беречь, ты ничего не будешь делать. У меня есть электрола и пластинки — все западные танцы. Я буду наряжать тебя, и ты сможешь хоть целый день слушать музыку». Вы понимаете? — Варвара вскочила и, задыхаясь от бурного, радостного смеха, вскричала: — Вы понимаете? Он нарядит меня, посадит, как куклу, в ящик, и целый день я буду крутить патефон!.. Я ответила ему, что я еще подумаю, пока он не приобретет полный набор всех западных пластинок. Нельзя ведь слушать одно и то же! И еще сказала, что мне очень многое нужно сделать в жизни до замужества, он устанет ждать и совсем облысеет. Нет, я шучу, конечно, он ведь не виноват в том, что у него слабые волосы. Но если слабый ум, надо развивать его. Правда, смешно? — спрашивала Варвара, поворачиваясь то к Елене Денисовне, то к Ольге. — Будешь сидеть нарядная и слушать музыку!.. Целый день! С ума сойдешь! Придется на веревку привязывать. Меня можно привязать за косы, тогда я повисну, как белка, которую поймали за хвост… — Варвара пошла в свою комнатку, но остановилась в дверях, оглядываясь на Ольгу. — Вы знаете, если бурундучка неосторожно схватить, то шкурка с хвоста срывается… У нас дома мальчишки поймали бурундука на стене юрты… Вы видели наши юрты?.. В них бревна не кладутся, как в русском доме, а ставятся концами под крышу, и потолок получается меньше, чем пол… И вот летом мальчишки поймали бурундука на стене и палкой прищемили ему хвост… Он заплакал. Честное слово! У него такие черные, красивые глаза с горошину величиной, и слезы были тоже с горошину. Я удивилась, мне до сих пор удивительно: какие большие, настоящие слезы у маленького зверька! А шкурка с хвоста у него соскочила, и осталась тонкая косточка. Тогда я сама заплакала и стала бить мальчишек по чему попало!..

«Правду говорил Борис, что можно написать об одной Варе, что она стоит того, — подумала Ольга, и лицо ее чудесно оживилось — столько интересного на каждом шагу, хотя мы сами для себя многое портим. Варя смеется над ограниченностью техника. Но ведь Иван Иванович, на которого она смотрит чуть ли не с благоговением, — тоже говорил, что он рад избавить меня от всех жизненных забот! Только… электролы у нас не было!»

13

— Я ничего не забыла, дорогой Иван Иванович… — прошептала Варвара, устанавливая на табурете посреди комнаты большой таз. — Да-да, я очень люблю себя, жизнь свою люблю, но за него я могла бы и умереть, нет, лучше не умереть, а стать такой же, как он: умной, ученой, нужной для всех!

Варвара опустила в воду руки, упираясь ладонями в дно таза, пошевелила пальцами. В комнате не очень-то тепло, но она каждое утро начинала с этого: гимнастика и умывание холодной водой. Руки, опущенные в прозрачную воду, похожи на живые цветы. Вот они вынырнули, захватили совсем еще новый кусок мыла и опять погрузились.