Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - Джон Лайдон

этого ради чехарды в чартах, соревнуясь за места. Когда мы начинаем внутренние войны между собой, это открывает шлюзы для разных засранцев, и каким бы творчеством вы не занимались, засранцам здесь не место.

Между Берни и Малкольмом шла какая-то дурацкая война, друзья поссорились, и Берни пытался использовать свою группу как оружие, чтобы отомстить Малкольму. Все это очень глупо, и вот я, молодой человек, наблюдаю, как взрослые ведут себя подобным образом. Гораздо хуже то, что некоторые участники The Clash восприняли призывы Берни всерьез.

Берни много рассказывал им о политике. Джо часто заходил ко мне на разные квартиры, где я жил – даже добрался до Эдмонтона, – и всегда держал в руках марксистскую книгу, изучал ее и делал заметки. «О, по телеку “Шестичасовые новости”, я должен их посмотреть!» Вместо того чтобы воспринимать «Би-би-си» с долей иронии и уметь читать между строк, он заглатывал заголовки и «вдохновлялся». Вот что вдохновило «Sten guns in Knightsbridge»[175] и подобную чушь.

Это не мой путь. Мне нравился Джо, и мне нравился Пол, и Мик Джонс был таким беспечным парнем, но Берни скармливал им всю эту хрень из серии студенческих союзов и «объяви войну обществу». Если вы хотели хорошо провести вечер, познакомиться с интересными людьми, место за кулисами концерта The Clash – точно не ваш выбор. Там было полно прилежных учеников, типа «Да, хм, да, я солидарен этой программой. Да…» СКУЧНО! ЧЕРТОВСКИ СКУЧНО!

Джо всегда был очень дружелюбным, но едва только он начал воспринимать The Clash слишком серьезно, как превратился в недружелюбного и реально ввязался в ссоры с некоторыми из моих друзей. Ему стало не хватать чувства юмора. Он начал слишком серьезно относиться к себе как к идеологу какого-то нелепого социализма и определенно собирался захапать себе корону. Он зашел слишком далеко, похоже на то, как переусердствовал в свое время Хемингуэй. Или знаете ту роденовскую статую нахмурившегося человека? Статуя «я типа тут думаю», как я ее называю. Вот во что он сознательно превратился. Его самомнение было мне противно. Фу-у-у, что за позерство. Но одну вещь я усвоил: мы все всего лишь люди, у нас у всех есть бородавки.

У The Clash был типичный среднеклассовый подход ко всему, и их аудитория его вполне разделяла, а самодовольные журналисты их любили, и, конечно, они проложили дорогу для всех бездельников, всех групп, которые просто хотели играть на безумной скорости, и вопить, и кричать. Эти люди меня не интересовали.

Благодаря им панк стал неким стандартизированным клише, и почин возглавили средства массовой информации. «Дейли Миррор» опубликовала статьи: «Как одеваться как панки». А когда подобные засранцы обрели популярность, все просто перевернулось с ног на голову. Многие из групп, которые тогда объявились на панк-сцене, думали, что основная идея в том, чтобы быть гнилее Роттена. Так постепенно в панк вкралось насилие, и вскоре у нас появились всякие Sham 69[176], пропагандирующие насилие через балет. Просто мудаки. Тупые, дебильные, разбивающие-свои-головы-об-стены-чтобы-показать-насколько-они-крутые-дураки. Они ничего не слушали. Они были неспособны ни учиться, ни расти и развиваться, ни видеть надежды или перспективы на будущее.

Мы говорили «будущего нет» в «God Save the Queen», потому что надо было выразить это, чтобы иметь будущее. Нет, той компании все это было не нужно. Это как разбежавшиеся из стада лошади. Когда начинается паническое бегство, как вернуть их обратно, в стадо? И на самом деле, а зачем? Если это действительно то, чего они хотели, тогда ладно. Вперед, в атаку! И чем скорее ты окажешься за следующим холмом и я тебя больше не увижу, тем лучше для всех нас.

Мои мама и папа очень поддерживали меня, несмотря на все поношения, которые на меня сыпались, но им было очень тяжело. Негативные отзывы их сильно расстраивали. Они не были большими любителями шума, который я производил, но они знали, что все уничижительные заявления в прессе, будто я плохой человек, были неправдой.

Мама всегда хотела знать, каков мой мир – для нее это было загадкой, – и я показал ей, что он вовсе не был глубоким, темным, скрытным и неправильным. Я сводил ее посмотреть несколько концертов – Элиса Купера, Гэри Глиттера, да на всех, кто выступал в «Финсбери-парк Рейнбоу», – и, вау! – она была на высоте. Мама просто гордилась тем, что я, не обладая очевидными талантами, каким-то образом сумел найти свой путь в этом мире. Потому что до того самого первого дня, когда я начал работать в «Пистолз», они и понятия не имели, что я заинтересован в том, чтобы быть в группе, писать песни или вообще петь.

И я был более чем счастлив привести на концерт своих друзей, поистине странную коллекцию чудаков. Это всю жизнь смешило моих маму и папу (папу в глубоко саркастической манере) – но у меня всегда были странные друзья. Вероятно, они – единственные, кто мог со мной общаться. Все они по-своему находились в одинаковом социальном положении. Никто из нас не мог найти себе нишу в обществе.

Мне приходилось звонить родителям и умолять их – умолять – не давать интервью и предупреждать, что они будут подвергнуты публичному унижению. «О, но мы же ж чуем, нам надобно за тебя постоять!» – отвечали они с сильным ирландским акцентом. «Пожалуйста, не надо! Вы только сделаете еще хуже». Они дали единственное интервью «Айлингтон Газетт», которое оказалось особенно топорной работенкой. Родители отдали им все мои детские и юношеские фотографии, и ни одна из них не была возвращена. Ужасная и очень злобная статья.

Я инстинктивно хотел защитить свою семью от публичного цирка. Благодаря «Пистолз» я оказался заброшен туда, в самую бездну, и понимал, что у моей семьи нет способов с этим справиться. Очень трудно смириться с тем, что целый мир, который ты привык считать важным, актуальным, заботливым и реальным – то есть журналистика, – на самом деле оказался диким, мстительным, самоуверенным мешком желчи.

Благодаря прессе мы оказались втянуты в трясину неверных толкований и ложных интерпретаций – настоящий испорченный телефон. И все это распространялось через средства массовой информации – то, что возникало как крошечная неправда, превращалось в огромную ложь, а затем взрывалось как атомная бомба, не имеющая никакого отношения к реальности. И это очень трудно отследить и исправить.

Средства массовой информации уж точно не накажут себя за то, что сделали что-то неправильно. И куда тебе идти? Кому звонить и говорить:

– Эй, вы не можете так обо мне писать! Это выдумка, это ложь!

– Ну что ж, тебе еще надо это доказать.

– Откуда у меня на это деньги?

В то время в наших