Рука - Юз Алешковский

Именно в этот момент к моим босым ногам пала убитая на лету шальною пулей ворона.

– Господи, – сказал я. – Спасибо тебе за ужас и радость жизни, за свет и мрак, за песню и смерть птицы, за жар и озноб. Спасибо за то, что в теле моем пребывают в невозмущенном упреками мире, согласии и детском удивлении Разум и Душа. Господи! Пошли мне, как птице, случайную смерть на лету! Спаси нас всех от Советов, то есть от власти навязанных идей!

В добавление к сказанному показываю: умирая, ворона произнесла: «Кар-р». Мне кажется, как ветеринару, что она чего-то не договорила. Чего именно, сказать не могу.

К сему: Фрол Власыч Гусев, умирающий от доносов, но все еще живой покровитель животных и лжесвидетелей по его делу. Я их простил.

51

Двинемся дальше. Крепко сидел ваш папенька на троне. Не подкопаться. И тут – вы звоните. Наболтали массу чуши, но кое за что я рискнул попробовать ухватиться. Помните, как предупредительны вы были при обыске? Лазали под кроватями, рылись в тряпье, выложили книжонки Троцкого и Бухарина, и наконец принесли папенькину шкатулку из застенного тайника. А в той шкатулочке была еще одна шкатулочка.

А в шкатулочке – резной ларчик. А в том ларчике – яичко. Не простое. Золотое. И в яичке, к моему удивлению, ужасу и восторгу, находилось письмо Сталина, собственноручно написанное вашим папенькой и зачитанное одинковским мужикам. Обезоружило тогда это либеральное писмецо мужиков. Охотился за ними Понятьев, и расчет его такой манок оказался верным.

Положил я письмецо в карман, и тогда к вам как следует присмотрелся… Чувства сдержал. Всему свой черед, подумал. Дурак был. Впрочем, порой такая глупость есть неосознанное согласие с тем, что должно быть по воле Бога и судьбы.

Я объявил вам от имени органов благодарность. Вы ответили, что если бы у вас было несколько отцов-врагов, то вы их всех, не задумываясь, вывели бы на чистую воду…

Я же взял отрядик, рыл двадцать, грузовичок-воронок и двинулся на охоту, как старый мститель, в лес густой, в заповедник, где партбоосы, вояки, наркомы и прочая шобла вели феодальный образ жизни. Окружили мы втихаря двухэтажный деревянный замок. Ни одна псина не тявкнула. Приказ был мною дан – стрелять без предупреждения в каждого, попытавшегося бежать. Бить на лету, когда начнут сигать из окон. Но это – на худой конец. Такой легкой смерти я им не желал… Борзые дрыхли, как убитые, в собачьей пристройке…

Подробности ареста я опускаю. Ничего интересного. Под дулами «несчастий» все эти храбрецы по отношению к безоружным жертвам вмиг становились обсоравшимися от страха слюнтяями. Только папенька ваш рыпнулся было, но я его огрел ребром ладони по шее, и он с ходу завял. Жен и шлюх арестованных я приказал запереть с собаками до выяснения их роли в подлом заговоре против Ленина и Сталина…Да, да! Сюжет дела в общих чертах уже маячил в моей башке.

Пересчитали взятых. Вынесли из замка охотничьи ружья и ножи.

– Разрешите мне позвонить Сталину! – сказал Понятьее. – Мы старые друзья по партии.

– Он с таким гадом и предателем, как вы, разговаривать не желает до вашего полного признания. Вы арестованы по его личному указанию, – соврал я.

– Хорошо. Тогда я прошу вас помочь мне разрешить недоразумение. Смешно человека с моей репутацией подозревать черт знает в чем!

– Репутация, – говорю нарочно, как мудак, – не догма, а руководство к действию. Черта же мы вызовем в качестве свидетеля по вашему делу, если он знает, в чем вас можно заподозрить.

За пару суток замок по моему распоряжению был превращен в комфортабельную тюрягу. На окнах – решетки. Двери – на засовах. В каждой

– очко, глазок для наблюдений. Режим – строжайший. Ни курева, ни дневной лежки на диванах и соборах, ни чтения, ни радио, ни связи с миром, свиданок и передач. Наша типография с ходу начала выпускать центральные газеты о материалами, касающимися личностей арестованных и всякой фантастической бодягой относительно их двурушничества, связей с инразведками, троцкистским центром и внутренней реакцией. Парочка писателей и один покойный ныне зубр журналистики, гнусный Давид Заславский, поработали тогда на славу. Работа их увлекла ужасно, а я еще внушил, что за открытием новых литературных и газетных жанров непременно последует всенародная слава, ордена и почет.

Впрочем, я сам так увлекся, что выпустил вас из виду. Идиот. Я даже ничего не знал о вашей связи с Коллективой. Вы тихо и мирно стали Скотниковым, потом, убив приемную мамашку и сожительницу, Гуровым. А когда наконец дошли у меня руки и до вас, было поздно. Спутал мои карты грузовичок, 26 рыл и два баяна. Спутал. Но ладно Как есть, так оно и есть…

Охотился ваш папенька во всенародных угодьях со своими самыми доверенными дружками, с остатком своего особого чекистского отряда. Большая везуха. Все они с ходу раскололись, после прочтения ваших показаний, в том, что осуждали в застолье и по телефону бессмысленные аресты Влачкова, Гутмана и других своих близких коллег, считали их вредительскими, абсурдными, дискредитирующими ленинское право, его же мораль и ведущими в конечном счете к диктатуре органов и произволу гегемона, введенного в заблуждение пронырами, шелухой, отщепенцами и прагматиками. Но таких примитивных признаний мне было недостаточно. Мне нужен был шашлык из ягненочка! Помолчите насчет того, что категорически никого не убивали. Об этом – речь впереди.

Деморализовав прилично пятерых арестованных, потравив, поизгилявшись, пошантажировав, сцепив друг с другом, приведя их лица в порядок своею ручищей, я провел с каждым в отдельности хитро-мудрую беседу.

Я, говорю, может, и допустил лишнего. Но вы сами бывший чекист и знаете, что работенка наша весьма нерво-дергательная. Не обессудьте. Зато я понял, что объективно вы ни в чем не виновны. Но дело зашло слишком далеко. Сталин до полного признания по всем пунктам не желает выслушивать вас лично. Он просил передать, что он – не следователь. Выход, говорю, однако, есть. Обвинения, выдвинутые против вас, так провокационны и нелепы, что чем нелепей они, чем абсурдней, тем невероятней должно показаться ваше признание Сталину. Он закономерно усомнится в реальности дела, его обстоятельств, моральной чистоплотности доносчиков и лжесвидетелей. Выход – в диалектике. Спасение – в признании того, чего не могло быть объективно. Подумайте. Завтра продолжим беседу. Мы должны диалектически разрушить два главных пункта обвинения. Остальные отомрут сами.

Первый пункт: диверсия против состояния здоровья выздоравливающего после ранения эсеркой Каплан Владимира Ильича Ленина на первом всероссийском субботнике с помощью огромного бревна, искусственно замороженного на хладокомбинате N1 имени Кагановича. Тяжелое, но идиотское обвинение, говорю, подтверждается показаниями лжесвидетелей Кагановича, директора хладокомбината Степаняна, Крупской и трех комсомольцев, трудившихся в тот день по уборке территории Кремля, а также медзаключением об ухудшении состояния здоровья Ленина после субботника. Узнаете, говорю, себя на фотографии?

– Бред собачий! – сказал Понятьев. – Это не я и не мы.

– Верно, – говорю. – Но если вы признаете себя и других в людях, несущих вместе с Лениным бревно, то несходство будет очевидным и вобьет первый клин в выдвинутое против вас обвинение. Доходит до вас диалектическая идея доказательства своей невиновности с помощью полного признания вины? Другого пути у вас нет. Моя цель – разрушить обвинение и показать Сталину истинное лицо Кагановича, Молотова и Микояна, делающих карьеру на ваших костях и судьбах. Если вы будете артачитьоя, мне придется применить недозволенные приемы, чтобы помочь вам самим реабилитировать себя. Что скажете?

– Если бы видел Ленин все, что происходит! Если бы прозрел Сталин, доверившийся шантрапе и проходимцам! – сказал Понятьев. – Убийцы революции!

– Что скажете, повторяю?

– Какое второе обвинение?

– Второе, – говорю, – так абсурдно и комично, что мы займемся им после того, как покончим с первьим. Заметьте, Понятьев, что если бы у Сталина была задача физически вас уничтожить, то мы сделали бы это без формальных и никому не нужных криминалистических экзерсисов, простите, экскурсов в прошлое. Логично?

– Логично. А если ни я, ни другие не признаем чудовищных наветов и сфабрикованных фантасмагорий?

– Я вынужден буду доложить лично товарищу Сталину о том, что вы уперлись на своей невиновности, и он явно прикажет закончить следствие прогрессивным методом. Вас уберут, как убрали Влачкова, Гутмана, маршалов и более крупных деятелей партии, чем вы. Кроме того я исключаю, что все вы будете держаться твердо и непреклонно. Гуревич уже умоляет меня дать ему подписать любую чушь, лишь бы поскорей эта чушь саморазоблачилась.

– Сволочь – Гуревич! Жидовская рожа!.. Где же якобы он на этой легендарной фотокарточке?