Рубикон - Наталья Султан-Гирей

I

Сидя в саду за чарочкой, Октавиан терпеливо выслушивал жалобы отчима. В душе он осуждал мать. Из–за такого глупого чувства, как эта любовь, племянница Цезаря дважды уже запятнала фамильную честь Юлиев. По ее милости он плебей Октавий, а мог бы родиться патрицием и вести свой род от Ромула, носить имя Валерия или даже Фабия. Тогда бы Сенат больше считался с его правами.

В глубине аллеи показалась Атия. Расплывшаяся, с неестественно черными тусклыми волосами, она была малопривлекательна. Почтенная матрона еще издали выразила удивление, что мужчины так рано встали и ее супруг уже за чарочкой.

— Скоро полдень, мама, — ласково возразил Октавиан, целуя ей руки. Что бы он ни думал про себя, он старался держаться как примерный сын. Недоставало еще посвящать чужих в семейные дрязги Юлиев.

Атия опустилась на скамью.

— Подумать только, ты уже вырос... Пора позаботиться о невесте.

— Воспитанница Цицерона очень мила, — небрежно вставил Филипп. — Между прочим, дружить выгодней со слабым. Цицерон сейчас слабей Антония, он с радостью примет дружбу. В этом союзе ты будешь всадником, а он лошадью. Антоний же сделает из тебя свое оружие.

Октавиан с почтительным изумлением взглянул на отчима. "Не такое уж ничтожество этот щеголь, если сумел прочитать тайные мысли императора". С некоторых пор Октавиан думал о себе всегда в третьем лице и с упоением повторял: "Император!"

После обеда пришли Лелия. Она не знала о приезде гостя и с разбегу остановилась у земляничного дерева, покрытого крупными розовыми цветами.

Октавиан качался в гамаке. Откинувшись на подушки, он увидел похорошевшее от радостного волнения лицо девушки.

Лелия только что выкупалась. Черные блестящие пряди свободно падали по плечам. Платье, еще влажное, плотно облегало грудь и стан. Подол был мокр, к нему прилипли какие—то травы. В руках она держала большой лист. На нем алели ягоды.

— Подойди, дриада. — Октавиан улыбнулся. — Не бойся, я не фавн.

Лелия подошла и, сунув ему в руки лист с ягодами, слегка качнула гамак.

— Хорошо, что ты приехал. Я зимой часто навещала твою матушку и мы постоянно говорили о тебе.

Она избегала говорить о его горе, и Октавиан был благодарен. Расспросы чужих людей, их праздное любопытство там, где душа истекает кровью, слишком болезненны. А Лелия держала себя так, точно они вчера расстались и иды марта были лишь пригрезившимся кошмаром.

Девушка качнула гамак сильней. Октавиан засмеялся:

— Я просыплю твои ягоды.

Она высыпала землянику на ладонь и шутя принялась кормить его с руки.

— Ты совсем не вырос.

— На три пальца вырос.

— Неправда. — Лелия с силой раскачала гамак.

Октавиан прикрыл глаза. Гамак взлетал и падал. У юноши начала кружиться голова.

— Хватит. — Он вскочил и, чтобы удержать равновесие, невольно схватил Лелию за руку.

Она не отстранилась и тихонько взяла его за талию:

— Не смотри в небо. Пройдет...

Октавиан опустился наземь и усадил девушку возле.

— А ты очень выросла и похорошела.

— Мне далеко до римских красавиц. — Лелия повернулась к нему. — Я часто ходила в голубую пещеру.

— Что бы сказал твой отец, — Октавиан перебрал ее пальцы, — если бы я просил твоей руки? Мне навязывают Клодию, но...

Лелия быстро встала.

— А ты действительно хочешь нашего брака?

—  Из девушек ты лучше всех, кого я знаю. Ты скажешь мне: "Где ты, Кай, там и я, Кая"?

Он тоже встал. Они стояли близко—близко, и розовые лепестки цветущего земляничного дерева осыпали их. Лелия перевела дыхание, но Октавиан не коснулся ее губ.

— Кая клянется Каю у очага, — наконец с трудом выговорила она. — У меня никогда не будет очага. А сердце мое возьми.

— Ты думаешь, твой отец не согласится? — Осторожным движением он погладил плечи девушки.

— Не знаю. Разве Ромул спрашивал у Сабина, отдаст ли он ему дочь? У отца свои замыслы, у меня моя воля. Я плакала по Цезарю. — Она глядела прямо в лицо юноши: Лелия была немного выше его и невольно смотрела сверху вниз.

— Я благодарен тебе, — растроганно проговорил Октавиан. — Сегодня же я буду у вас.

Цицерон любил работать у открытого окна. В узкую амбразуру, как в вырез рамы, виднелся кусок моря. Демосфен Рима диктовал. Лелия быстро писала: "Даже Цинцинат,[37] спасший Рим от варваров, отказался от единовластия..."

Великий ритор остановился:

— Ты его вчера видела?

— Кого, учитель, Цинцината? — лукаво спросила Лелия.

Цицерон кашлянул. Он хотел заметить, что его вопрос относился отнюдь не к Цинцинату, но под окном раздались шаги.

Несмотря на яркий день, в комнате было сумрачно, и в открывшуюся дверь пролился широкий поток солнечных пылинок. На пороге встал Октавиан.

— Я пришел высказать мой восторг, Марк Туллий, твоим мужеством в дни смятения.

Лелия придвинула резное кресло и обменялась с гостем быстрым взглядом. В ее глазах сквозило изумление. От сына Цезаря она ждала большего достоинства. Ей было жаль Октавиана и досадно за него. Обидно, если он ради нее так заискивает перед ее учителем.

Не давая себя перебить, юноша развивал свои мысли. Он не отказывается от основных замыслов Цезаря, но считает, что все эти мероприятия можно и должно проводить, не ломая государственных традиций Республики.

— Власть, доверенную мне армией, я употреблю на укрепление народоправства, — напыщенно промолвил наследник Дивного Юлия. — Но временно необходима диктатура, возможно, коллегиальная. Вождь, умудренный летами, возглавит Сенат.

— Я удивлен твоей рассудительностью, мой юный друг. — Цицерон неискренне улыбнулся.

— Я рад, что ты считаешь меня другом, и чтобы закрепить нашу дружбу, отдай мне Лелию.

— Вы оба еще слишком молоды, к тому же я не могу решать без ее отца.

Октавиан мягким движением поднялся.

— Я не отвергаю твоего сватовства, — живо прибавил великий ритор. — Мы еще поговорим после признания тебя Сенатом.

— Прощай, Лелия.

Она проводила гостя до калитки и долго с грустью глядела вслед. Девушка поняла: не она нужна была Октавиану.

II

Добравшись до Неаполя, Брут слег. Его внутренности отказывались принимать пищу. Но раздирающая тело боль явилась невольным облегчением душевным мукам. Он в изобилии пил болеутоляющие снадобья и, погруженный в дремоту, забывал все.

Кассий бесился. Вождь заговора покинул столицу, чтобы поднять эллинизированный юг против Рима, а приходится подавать горшки мерзкому поноснику. Покинуть больного не позволило самое примитивное чувство порядочности. Боясь рассердить властного соратника, Брут не стонал. Прикрытый шерстяными покрывалами, обложенный горячими кирпичами, он грустно глядел на стенную роспись.

Даже приезд Цицерона не вывел его из оцепенения. Демосфен Рима расхаживал по комнате и, иллюстрируя свою речь плавными ораторскими жестами, повествовал о визите Октавиана. Он рассыпался в похвалах сыну Цезаря:

— Какой умница! Какая скромность! Какая почтительность к старшим! И мальчик совсем не честолюбив!

Потом Цицерон стал излагать свои последние наблюдения над ходом событий.

По мнению великого ритора, заговорщики перегнули палку. Надо было припугнуть тирана, вырвать его согласие на разумный компромисс, но не лишать жизни. Марк Туллий Цицерон умывает руки. Да падут плоды их злодеяния на них самих! По старой дружбе ритор предупреждал — благую участь изберут убийцы Дивного Юлия, если покинут Италию.

Проводив Демосфена Рима, Кассий подошел к постели больного и с силой тряхнул несчастного за плечи:

— Тут тебе, любезный Брут, не остров Эскулапа![38] Нечего разлеживаться! Этот старый лис трижды прав: в Италии нам делать нечего. Завтра же в Элладу!

Еще по дороге в Брундизий Кассий начал вербовать солдат. Лелий Аттик, друг Цицерона, перед самым их отъездом тайно вручил заговорщикам кругленькую сумму. Денег хватит на снаряжение трех легионов. История показывает, что стоит поднять мятеж — и повстанческая армия начнет расти, как ком снега, катящийся с горных вершин.

Брут рассеянно внимал доводам соратника. Стиснув зубы, небритый, безучастный, он наблюдал погрузку завербованных воинов на лигуры.

Бездомные бродяги, дезертиры, должники, бежавшие от долговой ямы, разноплеменные искатели приключений, дышащие ненавистью к Риму, составляли воинство "освободителей родины от тирании".

Пышущий здоровьем молодой человек с приятным свежим лицом и темными кудрями подошел к Бруту. Он клиент Валерия Флакка, друга Децима, и должен своему патрону, а патрон должен Дециму, пояснил юноша, и просит разрешения взамен оплаты векселя отслужить в войсках доблестного Марка Юния Брута.