Сломанный капкан - Женя Озёрная

скепсис.

— Поздно, — усмехнулся он. — Все уже ушли.

А ведь на остановке у главного корпуса никого не было — Артём даже не попытался её подождать. Так, как она однажды решила не ждать его.

Сердце словно опустили в горячую воду, к которой оно ещё должно было суметь привыкнуть. Не оставалось ничего, кроме как сделать вид, что так и было задумано: она идёт в главный по своим делам.

Мира сняла дублёнку, поправила у зеркала волосы и не спеша дошла до столовой. Взяла на поднос только салат и гарнир — мамины деньги уже кончались, а хорошо было бы их сохранить, — выбрала столик у окна. Оттуда открывался интересный вид на внутренний дворик — его Артём показал ей всего лишь полгода назад, в тот день, когда предложил переехать на Дальнюю. Там они стояли, нежась в лучах осеннего солнца, и говорили друг другу то, что раньше боялись сказать. Как же так получилось, что всего за полгода они совсем разучились это делать и что домой ей идти совсем не хочется?

Но теперь настала пора возвращаться. Отсрочила ненадолго неизбежное, и хватит — встала и пошла на остановку. Город гудел на перекрёстке, будто радовался тому, что Мира здесь, а вот дома был тот, кто её уже не особенно ждал. Зачем тогда нужно было её возвращать, непонятно.

Она ведь почти смогла остаться сама с собой и примириться с этим, но он заманил её назад, и дверь к себе захлопнулась, а ключи от неё были выброшены в окно. Вот она так и держится за эти отношения — потому что не знает, как быть без них.

Что есть в её жизни за их пределами?

С гумфаком она вот-вот попрощается. И Юлька, похоже, осталась в прошлом.

Спарк? Наверное, когда-нибудь можно будет взять его к себе, когда она разберётся, как нужно воспитывать собаку.

Миррор, конечно, вряд ли куда-нибудь денется, вот только это по сути она сама.

Мама у неё есть всегда, хоть и не всегда ясно, чем она может помочь, кроме как приютить.

А Таша пока тёмная лошадка.

И никого больше.

На башенных часах у университетского сквера пробило двенадцать. Можно было пройтись ещё немного, протянуть хоть капельку времени, а потом всё-таки возвращаться — собирать и приводить в порядок книги, думать, что делать с конспектами и чем она теперь будет заниматься, чтобы не прослыть бездельницей. Учёба хотя бы временно спасала от этого звания, но теперь прятаться за ней было нельзя.

В ответ на эти мысли город задул под дублёнку неожиданно холодным ветром, напомнил, что на дворе январь и расслабляться не стоит, и бросил откуда-то в лицо снежную крупу. Усмехнулся, как Лёша, ослепил солнцем из-за угла.

Здесь не поздно, никогда не поздно — мелькнуло в голове, и стало ясно, каким словом она ответила бы Таше.

Артём может молчать сколько угодно, если с ней, как и раньше, будет говорить город. Нужно только захотеть к нему вернуться, и она хотела. Ведь с Артёмом он говорить не будет, и это останется их — Миры с городом — маленькая, но обнадёживающая тайна.

И не обязательно, как раньше, проводить с городом часы напролёт. Достаточно начать с пяти минут. Заметить, как переползает за двенадцать стрелка тех самых часов на башне, оглянуться на них последний раз за день и перескочить через перекрёсток вместе с другими людьми, среди которых, вероятно, есть и тот, кого Мира когда-нибудь могла бы полюбить и, похоже, уже чуть-чуть начинала.

А потом сесть в маршрутку до Дальней, обещая городу завтра вернуться. Увидеть впереди горький, пустой от молчания вечер и безлунную зимнюю ночь.

* * *

Первое, что я чувствую, придя в себя, — то, насколько я беспомощна. Снова пустырь на Дальней. Стою в пижаме, по щиколотку увязшая в грязи вперемешку со снегом, смотрю на свои руки и то вижу их, то нет. Конечно же, я опять сплю.

Фонари на противоположной стороне улицы не горят, но вокруг светло — тут и там из ниоткуда вспыхивают бледно-жёлтые искорки. Какие-то из них собираются в стайки и теплятся вместе, а какие-то рассыпаются на десятки более мелких и исчезают в ночи. Когда я за ними наблюдаю, беспомощность понемногу уходит, и светло становится не только глазам.

Время здесь летит ещё быстрее, чем наяву, а я ещё более медленная. Кажется, я успеваю упустить целые недели, заглядевшись на какую-нибудь одну из этих искорок. Интересно, что будет, если взять их в руки?

Вон вспыхнула новая. Срываюсь в её сторону, бегу, задыхаясь от усилия, а получается всё равно до обидного по-черепашьи. Ну вот, не успела — она сверкнула напоследок и растворилась. Превратилась в пустоту. Ту самую пустоту, которую я чувствую каждый раз, когда…

— А, ты опять здесь? — бросаю я, оглянувшись вполоборота.

— Спрашиваешь! — Тот, у кого есть лицо, тут точно бы ухмыльнулся. — Где ж мне ещё быть, как не с тобой?

— То-то и оно.

Я заговорщически пихаю Миррора в бок локтём, и новая искорка вспыхивает прямо у него под ногами. Он смотрит на неё своей невыразимо пустой физиономией, и уже эта искорка тоже — чему я не удивляюсь — превращается в ничто.

— Не буду мешать, — смущаясь, вздыхает он и накидывает капюшон на голову. Удивительная учтивость с его стороны.

Похоже, с тех пор как я тут очутилась, прошёл уже не один месяц — снег растаял. Я шлепаю по лужам к самой большой стайке искорок и, боясь растревожить, беру их в пригоршни. С трудом удерживаю то, что мне удалось ухватить, поднимаю руки и крепко, хотя они дрожат, прижимаю их к груди.

На пару мгновений становится даже слишком горячо. Потом тепло разливается по всему телу, и я чувствую, как движения начинают даваться легче. Теперь я не та сонная муха, что раньше, и пустырь не выглядит как то место, откуда хочется побыстрее сбежать в стыде и страхе.

Даже если сейчас во сне что-то случится и из дома, решив достать меня откуда угодно, хоть из-под земли, притащится Артём, — я готова шагнуть в сторону. Повести