Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

Девушки приготовили чай. Ванхала достал из кармана грязные куски сахара, которые уже долго валялись там, и предложил их девушкам. Годились и такие: с уходом русских девушки остались без съестного, они ничего не успели запасти и узнали нужду уже очень скоро.

Вера сидела, глядя в угол, и почти не разговаривала. Хиетанен не отводил глаз от ее профиля, столь красивого, что дух захватывало. Такие лица он видел лишь мельком в родном приходе, по пути на маслодельный завод, в каком-нибудь проезжающем мимо шикарном автомобиле.

– О чем тужишь, Веерукка? – спросил Рокка, не любивший задумчивых людей. – Шла бы танцевать, развеяла к черту тоску.

– Молчи! Она скучает по жениху, – сказал Хиетанен и покраснел.

– У Верочки нет жениха, – вставила Нина, другая девушка-карелка.

Вера улыбнулась, но тут же снова погрустнела и произнесла:

– Зачем вы пришли в нашу страну? Почему не оставили нас в покое?

– Не говори так, Вера, не надо, – возразил Рокка. – Ведь вы первые начали. Отняли у меня дом. Ты говоришь, мы все разрушаем, а пойди посмотри, какой порядок у нас на Карельском перешейке. Мы не были бы здесь, если бы вы оставили нас в покое.

– Послушай… Знаешь, кто первый начал? Гитлер. Но он плохо кончит.

Вера говорила смело, в особенности когда увидела, что эти солдаты не сердятся. Она никогда не заискивала, не выказывала ни малейшего подобострастия, не скрывала своих взглядов. Хиетанену было нелегко. Ему не хотелось возражать ей, хотя он отлично знал, что она коммунистка, и считал ее жертвой пропаганды. В конце концов он пошел на некоторые уступки, признав, что Гитлер агрессор, но придерживался мнения, что с финнами дело обстоит иначе.

– Чего же ты наводил на меня винтовку? – спросила Вера и улыбнулась.

Вера говорила на довольно чистом финском языке, как и полагается преподавателю, хотя и не все финские слова выговаривала правильно.

– Откуда мне было знать, кого я здесь встречу? – сказал Хиетанен и серьезно продолжил: – Я, конечно, признаю, что война – это скверная штука для обеих сторон, кто бы ее ни начал. Но больше всего страдают те, кто меньше всего виноват. Например, дети.

– Вот ты и принес им хлеба, – сказал Рокка и повернулся к Вере. – Слышишь, Веерукка, ты говоришь, что мы злодеи, а вот Хиетанен взял завтрашнюю пайку и принес ее Алеше и Тане.

Хиетанен покраснел от удовольствия, когда Рокка упомянул при Вере о его поступке, но совсем смешался, когда Вера, ни слова не говоря, поднялась и поцеловала его в щеку. Он попытался улыбнуться, но не смог. Не удалось ему также разделать под орех Ванхалу, когда тот, хихикая, заявил:

– Наши ребята делятся собственными пайками с детьми наших братьев по крови, изголодавшимися под властью большевиков…

Не успел Хиетанен найти подходящий ответ, как Вера, вспыхнув, опередила его. Устремив на Ванхалу испепеляющий взгляд своих красивых глаз, она резко произнесла дрожащим от волнения голосом:

– Уж ты-то ничем с детьми не поделишься. Все съедаешь сам, вон какое брюхо отрастил.

– Отрастил брюхо, говоришь? – смеясь, подхватил Рокка, а Вера описала рукой круг, изображая тучность Ванхалы. Это помогло Хиетанену собраться, и он громче всех рассмеялся. Ванхала тоже смеялся от души.

– Отрастил брюхо, – повторял он. – Хи-хи, отрастил брюхо…

Хиетанен нетерпеливо потребовал музыки, и Ванхала завел патефон.

– Что поставить? Речь Сталина?

У Ванхалы было несколько больших пластинок с речами Сталина. Он часто их проигрывал, повторяя про себя некоторые наиболее отчетливые русские слова.

– Поставь "Катюшу", – сказал Рокка. Это была его любимая пластинка.

– Ударный батальон"! – сказал Хиетанен, предпочитавший марши.

Ванхала не стал объяснять, чью просьбу он собирается исполнить. Он поставил "Катюшу" – русскую песню в быстром темпе, под которую девушки часто танцевали; в надежде на это Ванхала и сейчас выбрал ее. Как только прозвучали первые такты, Рокка весь ожил, задвигался в лад музыке и сказал:

– Слушай, Вера. Танцуй одна. У тебя чертовски проворные ноги.

Вера встала и начала танцевать. При первых медленных тактах она будто сосредоточивалась, чтобы настроить себя на последующие быстрые и бурные движения, а под конец закружилась в таком вихре, что дружки не поспевали следить за нею глазами.

Рокка, которому огневая заключительная часть была особенно по вкусу, казалось, только ее и дожидался. Сначала он приговаривал:

– Не так! Не так! Как в прошлый раз! Тогда ты танцевала быстрее.

Когда темп начал убыстряться, Рокка захлопал в ладоши, оживился, как бы пританцовывая в такт музыке.

– Ага, вот так, вот так. Видите, ребята, как танцует эта девушка? Хорошо, Веерукка! Вот черт, как же она проворна!

Вера продолжала танцевать – не для зрителей, по всему было видно, только для себя. Ее тело подчинялось тончайшим музыкальным оттенкам, наслаждалось музыкой, будто в экстазе. Когда танец окончился, она сдержанно улыбнулась от радости, которую он ей доставил.

Три рыцаря-крестоносца открыто любовались ею. Они не понимали сдержанной красоты танца, не понимали, что Вера могла бы выступить с ним перед любой самой взыскательной публикой. Они удивлялись лишь его темпу.

Когда они уходили, Хиетанен задержался у двери, которую Вера хотела за ним закрыть. Он как бы в шутку дотронулся до комсомольского значка, приколотого к ее блузке, с трепетной радостью легонько нажал на него и чуть ли не испуганно, стараясь придать своему голосу игривые интонации, сказал:

– Можно взять это на память?

– Возьми!

Хиетанен тут же устыдился своего неуклюжего заигрывания и поспешил за остальными. Вера долго глядела ему вслед: казалось бы, с симпатией, но одновременно так, что Хиетанен чувствовал: дальше это продолжаться не может. Он смутно сознавал, что Вера ему не ровня, и потом: к чему все это приведет?

Он догнал друзей слегка печальный и расстроенный, но все же счастливый тем, что дотронулся до Веры. Не в силах удержаться, заметил:

– Удивительные тут женщины, надо сказать!

– Чмокают в щечку. Остался бы ты здесь, вот тебе и воссоединение финских племен.

Хиетанен был всецело захвачен своим чувством и не разобрался толком, что Отрастил Брюхо шутит. Он сделал вид, что всего лишь восхищается танцем Веры, испугавшись, что может показаться смешным.

– И как только она может так быстро вертеться! У нас дома, когда я танцевал, девушки были такие неповоротливые, что казалось, будто проводишь плугом борозду на поле.

– Послушай, Отрастил Брюхо, – смеясь, сказал Рокка. – Мы больше не будем брать Хиетанена к девушкам. С ним случится разрыв сердца, и мы лишимся его.

– Хи-хи-хи… Дети Вяйнелы находят друг друга… Хи-хи-хи… Они больше не разбросаны по свету… хи-хи-хи…

Тут только до Хиетанена дошло, что приятели потешаются над самыми святыми его чувствами, и он тоже начал куражиться, стараясь скрыть то доброе, что проявилось вдруг в его душе:

– Не думайте, будто я так сразу и рассиропился! Я такими вообще не интересуюсь… На черта? Мне хватает других забот. На кой дьявол мне все это?

Он замолчал, полагая, что ему удалось уверить друзей в том, что он свободен от таких грехов, как жалость к голодным детям или влюбленность, выходящая за рамки примитивного заигрывания.

Приближаясь к своей казарме, они встретили ватагу маленьких ребятишек, просивших хлеба или сигарет. Они дали им сигарет, не сомневаясь, что те отнесут их своим отцам. Благодарность детей вылилась в залпе финских ругательств. Очевидно, они выучились им у солдат и считали, что это подходящая плата за курево. Следом за друзьями увязался маленький мальчик: он остался без сигарет и, стараясь задобрить солдат, непрерывно кричал:

– Перкеле! Перкеле!

Ванхале стало смешно, и он бросил ему сигарету.

Подойдя совсем близко к своей казарме, они услышали, что там идет вечернее богослужение. Звуки молебна, исполняемого всей ротой, летели во мраке над городом:

– …На-аша крепость… и защи-и-ита…

Они осторожно свернули на задворки, чтобы их не увидели.

В этот вечер Хиетанен долго сидел у окна, глядя на улицу и напевая:

– И в жа-а-ар-ко-ом бо-о-ю-ю…

V

На другой день был парад. Дел у них не прибавилось – они должны были лишь наблюдать за порядком в городе. Из их батальона было отобрано несколько человек для участия в параде, но взвода Коскелы это не коснулось. Зато повышения и награды полагались им так же, как и другим. Коскела получил чин лейтенанта, Хиетанен – обещанные майором сержантские лычки, а Мяяттю произвели в капралы. Медалями были награждены почти все солдаты – медаль Свободы второй степени стали давать за одно лишь усердие по службе.

Вечером они переселились в казарму. Они работали без продыху целый день и наконец привели ее в порядок. Переселение их не радовало – жить в старых домах было во всех отношениях привольнее. И опасения их быстро оправдались. Тотчас после переселения в казарму Синкконен, который тоже получил повышение – был произведен в фельдфебели, – построил роту в коридоре четырьмя рядами. С переселением в казарму в этого старого солдафона словно бес вселился. Получив по носу сразу же после появления в роте, он держался тише воды, ниже травы, но теперь явно решил взять реванш. С важным видом прошелся он перед строем, откашлялся, вытянул шею и скомандовал: