Сердце, живущее в согласии - Ян-Филипп Зендкер

Я вынужден уйти, иначе с каждым днем, проведенным вместе, мое сердце будет все сильнее выпадать из привычного ритма. А я не буду знать, как его настроить снова после того, как ты вернешься в свой мир.

Будь я другим человеком, возможно, сумел бы пережить эту душевную бурю. Но я слишком долго жил с расстроенным сердцем и не хочу, чтобы это повторилось. Наверное, я бы не выдержал и дня.

Ни одного.

В том, кого однажды отвергли, навечно сохраняется ощущение ненужности.

Тот, кого не любили, всегда будет испытывать неутолимую тоску по любви.

А тот, кто был любим, но по какой-то причине лишился любви, сохраняет ее в душе вместе со страхом потерять снова.

Часть всего этого я несу в себе.

Любовь и страх – сливаясь, они превращаются в яд, что действует на мое тело и проникает в потаенные уголки души. Он управляет моими чувствами, не убивает их, а парализует.

Он не убивает, но делает меня недоверчивым. Пробуждает ревность и негодование.

Сколько потерь способен выдержать человек?

Сколько боли?

Сколько одиночества?

Ты пришла в наш монастырь не одна. С тобою были брат и маленький мальчик, ты пыталась его спрятать, но я сразу же его увидел и узнал.

Ребенок, который не появился бы на свет, сложись обстоятельства так, как желала его мать.

Душа ребенка знает всё.

Этот мальчишка был невероятно одинок. Его руки перепачкались кровью кур, которых он называл друзьями. Прошло много лет, прежде чем он смог смотреть на них без содрогания. На свои руки!

Душа ребенка ничего не забывает.

Но она растет и учится недоверию, ненависти, самозащите. Или же наоборот, постигает искусство любить и прощать. Ты привела с собой ребенка, которого я никак не ожидал увидеть снова.

Когда ты уедешь, он останется со мной. Я буду заботиться о нем. Утешать, если ему станет грустно. Защищать, если – страшно. Я всегда буду рядом, чтобы он не чувствовал себя одиноким.

Ты рассказывала, что мой отец мечтал о жизни без привязанностей. Ему не удалось так жить. Мне – тоже. В этом смысле я – никудышный буддист. Значит, так тому и быть.

Наверное, для меня настал момент, когда я вынужден признаться себе, что не настолько свободен, как думал.

Прости мне эту ошибку. Прости мне это письмо, если оно причиняет тебе боль. Меньше всего я хотел бы сделать тебе больно. Однако я должен уйти. Иного выхода не вижу.

Спасибо тебе за все.

Обязательно береги себя.

Тхар Тхар

Письмо стало для меня громом среди ясного неба. Кусая губы, я перечитала его и отбросила. Первой мыслью было: «Какой же он трус! Жалкий трус!» Как мог уйти и оставить меня с этим письмом? Почему не дал шанса ответить? Почему даже не подумал, каково мне будет? Неужели не нашлось иного решения, кроме побега? Горечь мешала мне связно думать. Что он имел в виду, написав, что по-прежнему не свободен? Кто его удерживает в плену? Любовь к Ко Бо Бо? Почему сразу не сказал мне об этом? Может, ему просто хотелось секса, а все остальное – не более чем антураж?

«Прости мне эту ошибку. Прости мне это письмо, если оно причиняет тебе боль». А чего он ждал? Что я посмеюсь? Я была готова кричать от злости. Где он? Знает ли Моэ Моэ, где он прячется? Согласится ли рассказать? Смогу ли я снова найти Тхара Тхара? И хочу ли этого?

У Ба проснулся и теперь сидел на постели. Он взял кружку, отхлебнул воды и взглянул на меня.

Я чувствовала, что вот-вот разревусь.

– Ты знал о том, что он затевает? – спросила я, ошеломленная собственной резкостью.

У Ба медленно покачал головой, внимательно и недоуменно глядя на меня.

– Ты догадывался? Скажи честно.

– Нет. Тхар Тхар мне ничего не говорил. А что с ним случилось?

Я беспомощно пожала плечами и бросила брату письмо.

У Ба внимательно читал, покачивая головой, словно не верил написанному. Закончив, аккуратно сложил лист и вернул мне.

– Мы уезжаем, – заявила я.

– Когда?

– Сегодня. Сейчас.

– А разве ты не хочешь…

– Нет. Ты же сам говорил: чем дольше мы здесь останемся, тем тяжелее будет уезжать. – (Брат кивнул.) – Вот и не будем затягивать сборы.

Я встала, надела джинсы и куртку и спешно побросала в рюкзак вещи. Своим письмом Тхар Тхар четко давал понять: он не хочет меня видеть. Ему тяжело находиться рядом со мной, и в монастырь он вернется только после нашего отъезда. Чем раньше мы уедем, тем лучше. Я быстро сложила одеяла, подстилки и спальные мешки. Когда У Ба предложил помощь, сказала, что справлюсь сама.

Моэ Моэ сидела на корточках перед очагом, палкой вороша угли. Меня она встретила испуганным взглядом:

– Ты… уходишь?

– Да. Мы уезжаем.

– Уезжаем, – повторила она.

Она не понимала этого слова.

– Да. Мы уходим, – суровым тоном сказала я.

В глазах девочки было столько печали, что я опешила.

– Мне очень жаль, – уже спокойнее пояснила я. – Я… Мы…

Как объяснить этой девчонке, едва понимавшей английский, то, что почти не выражалось словами?

– Я должна уйти! – сказала я, тщательно выговаривая каждое слово. – Понимаешь?

Моэ Моэ едва заметно кивнула:

– Почему?

На кухню вошел У Ба. Я попросила его объяснить Моэ Моэ, что мой отпуск закончился и мне пора возвращаться на работу. Мне очень здесь понравилось и будет недоставать ее вкусного утреннего чая. Не желая отнимать у нее надежду, я добавила, что обязательно вернусь. У Ба переводил, а Моэ Моэ смотрела то на него, то на меня. Потом, не дослушав, о чем-то спросила. У Ба ответил. Моэ Моэ повторила свои слова, теперь уже громче и с напором.

– Моэ Моэ хочет знать, когда ты вернешься, – сказал брат.

– Когда? – невесело рассмеялась я. – Ну… скоро. Очень скоро.

У Ба перевел. По глазам девочки я поняла: ответ ее не убедил.

– Оставайся, – вдруг сказала она по-взрослому серьезно.

Ее «оставайся» прозвучало почти как приказ. Откуда она узнала это слово? Не от меня.

– Это невозможно. Я бы с радостью, но… работа… офис… ждет… – Я не договорила, было стыдно обманывать Моэ Моэ.

Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Потом Моэ Моэ что-то прошептала. У Ба не сразу перевел мне ее слова.

– Она спрашивает, не хочешь ли ты оставить записку для Тхара Тхара.

Наши глаза встретились. Я поняла: Моэ Моэ знает больше, чем я предполагала.

Я сглотнула, выждала несколько секунд и сказала:

– Нет.

– Нет? – недоверчиво переспросила Моэ Моэ. – Нет?

Она мне не верила. Эта однорукая девочка понимала больше моего.

– Нет, – еле слышно ответила я.

– Да, – прошептала Моэ Моэ. – Пожалуйста.

Я опустила взгляд:

– Передай, что я думаю о нем и буду по нему скучать.

У Ба перевел.

Я надела рюкзак. Моэ Моэ пошла с нами к двери. Мы попрощались безмолвно, посмотрев друг другу в глаза, потом я и У Ба спустились во двор, там лихорадочно бегали куры. Что их всполошило? Я оглянулась. Моэ Моэ стояла на крыльце и махала нам рукой. Я ответила тем же, затем направилась к дороге. Через несколько шагов снова обернулась. Моэ Моэ все так же махала нам. Она махала до тех пор, пока мы не свернули на дорогу и крыльцо монастыря не скрылось за кустами.

Глава 9

Есть воспоминания, от которых не сбежать. Куда бы мы ни отправились, понесем их с собой, и расстояние не поможет. Они преследуют нас, сопровождают в разные моменты жизни. Мы чувствуем их запах, слышим их звуки. Наслаждаемся ими либо страшимся их. Память не спрашивает о дне недели и времени суток.

Мои воспоминания о монастыре были невыносимо яркими и наполняли меня жгучей тоской по тем местам. Утром я тосковала по улыбке Моэ Моэ и ее безграничной радости. Мне недоставало глаз Ко Лвина, гордо вспыхивавших всякий раз, когда он узнавал смысл нового английского слова. Я вспоминала, с каким терпением дети по очереди кормили Тоэ Тоэ, дрожащие руки которой не доносили ложку до рта.

И конечно же, я без конца думала о Мо Мо, смахивая наворачивающиеся слезы. Ревность сменилась благодарностью и восхищением. Эта девушка спасла не только брата, но и Тхара Тхара. Если бы не она, рано или поздно он бы встретился со смертью, наступил бы на мину, погиб от пули повстанца или солдата.