Классная дама (СИ) - Даниэль Брэйн

одетые люди, и был тот редкий момент, когда меня воодушевляла толпа и ее приподнятое настроение. Экипаж остался на небольшой площади перед парком, и я не знала, доверять ли теперь и Петру Асафовичу.

— Петр Асафович… ваш человек?

— Да, разумеется. Он служил моему отцу, но с тех пор, как я пошел в жандармерию, служит мне. Верой и правдой, — добавил он настороженно, и я с улыбкой кивнула. У меня не было к этой службе никаких нареканий. — Я ваш должник в некотором роде, Софья Ильинична, — смущаясь, внезапно сменил тему поручик. — Смерть Калининой…

Да, смерть Калининой. Из-за нее у полковника лопнуло терпение. У него все расследование пошло не туда, а у тебя, похоже, все получилось?

— Я много думал, пытался во всем разобраться, хотел убедиться в первую очередь сам, что она умерла по любым причинам, кроме чьей-то злой воли. Я читал все, что вы передали полковнику. Я отдал знакомому химику на анализ вашу бутылочку, и он ничего не нашел. Это, правда, еще ничего не доказывало. И тогда я пошел…

— К врачу, — закончила я, и притихшая Софья опять вцепилась в меня с расспросами.

— Да. — Ягодин непритворно обрадовался, но выдал себя лишь чуть дрогнувшим голосом. — Отец прав, называя вас исключительным человеком.

Или у меня скверно со слухом, или реальность смешалась с вымыслом. Мне бы подальше держаться от сильных мира сего и от их оценок и заочных комплиментов.

— Я пошел к врачам — к одному, другому и третьему, описал симптомы. Не настолько все точно, но все же… они убеждены, что это тромбоз или же ишемия. Один из этих докторов весьма авторитетен в исследованиях пост-мортем. Полковник моим изысканиям был не рад, и мы с ним расстались отнюдь не друзьями, а кроме того… — он остановился, посмотрел на меня, и его улыбка тревожила и вселяла неясное стремление дышать полной грудью, а не так, как это делала я — словно боялась, что каждый глоток воздуха ядовит. — Это всецело была идея отца, сделать сыскную полицию. И признаться, я не спорил, когда он сказал, что я достоин ее возглавить.

Вот это новости, несколько вяло подумала я. Не только доказать, что совершено преступление, но и доказать, что преступления не было — этот мир подобных решений не знал. Мы стояли посреди аллеи, нас то и дело обходили увлеченные друг другом щебечущие влюбленные, где-то грянула музыка, засверкали огни — там каток, мечтательно подсказала Софья. Ох, козочка, мне бы немного твоего легкомыслия и желания жить.

— Я рада за вас, поручик. Пойдем туда?

Козочка, мне жаль мои кости, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И еще помни — у нас мало денег. Кокетничай, но не шикуй.

Но банкет вышел не за мой счет. Пока я пребывала в полуобморочном состоянии, Софья с восторгом смотрела на коньки, которые надевала на нее ловкая девушка. Пока я готовилась к тому, что выйду на лед и с размаху сяду на задницу, она подпрыгивала в нетерпении. Ягодин, как человек рассудительный, на лед не пошел, и я бы не пошла по своей воле тоже, но поручику хорошо, а у меня два разума в одной голове. Мы сиамские близнецы с моей козочкой — куда она, туда и я.

Но стоило ступить на лед, и страхи исчезли. Звучала веселая танцевальная музыка, жались ближе к снежным бортикам неумелые парочки, а я летела на крыльях, и юбка мне не мешала, вот чудеса! Я взмахивала руками, хохотала, обгоняла гимназистов-старшеклассников, выхватила у продавца сладкой ваты ароматный розовый факел и понеслась, держа его будто флаг. Я удивительно ловила ритм и настроение музыки, и казалось, что оркестр играет лишь для меня одной, и восторг в изумрудных глазах ласкал исстрадавшееся юное сердце.

Позволю себе немного романтики, совсем легкой, ненастоящей. Я праздную. Я знаю, что смерть Калининой не криминальна, я знаю, что было в письме. И с остальным разберемся, обещала я не то себе, не то Софье. Все непременно будет у нас хорошо…

Эйфория не отпускала, и я не спрашивала себя, что ей причина: то, что Софья рассталась с иллюзиями, то, что она разглядела — разрешила себе разглядеть — подлинный, чистый интерес в глазах мальчишки, который видит перед собой невероятно красивую девушку и держит себя в руках, не переходя незримую грань. А может быть, мне нужна передышка — мне, взрослой женщине, далекой от легкого флирта, уставшей от отношений, которой еще предстояло побороться за место под солнцем.

Мы смотрели факиров и клоунов, катались на карусели, отщипывали от сладкой ваты липкие пряди, пока не осталась сиротливая палочка. Поручик стрелял по шарам в тире и выиграл милую брошку — недорогую, безделушку, но я прицепила ее на курточку, и мне было приятно, что она у меня теперь есть. После краткой паузы опять повалил снег, и вокруг меня закружились в танце снежинки, повинуясь красивой и трепетной магии.

Черт, влюбленной быть хорошо, пусть эти чувства мои не полностью.

— Софья Ильинична, отец хотел бы познакомиться с вами, — сказал поручик, когда мы отошли от прилавка с сельтерской, и я не нашла в его словах ничего предосудительного. Посмотреть на того, кто встряхнул академию, стоит. — В честь праздника у нас будет скромный прием — отец, мать, сестра с мужем, цесаревна Ольга…

Скромный прием с цесаревнами, хмыкнула я. Софья просяще застонала. Козочка, у нас долг двенадцать тысяч целковых и очень, очень запятнанная репутация. Это может быть ловушкой, и я не знаю, нужно ли так бездумно в нее лезть.

— Вы же знаете, кого приглашаете в дом? — спросила я холодно. Магия испарилась, бал кончился, передо мной был молодой, красивый, знатный, черт побери, изысканный, но жандарм. Может быть, кавалер много лучше Ветлицкого, но уж точно не друг, а враг. — Ваш отец знает, что я дочь того Сенцова, которого он отправил на каторгу?

Глава двадцать четвертая

Я ударила наотмашь сознательно, проверяя на прочность троих — себя, Софью, поручика. Самое прекрасное, что могло со мной здесь произойти, я разбивала вдребезги собственноручно и не испытывала сожаления, потому что лучше спустя много лет с улыбкой вспомнить о том, что не сбылось, чем все эти годы печалиться о содеянном.

Я ударила от испуга — память Софьи ошарашила меня в нужный момент тем, чего я не знала. Распространенная среди всех сословий фамилия поспособствовала глубокому заблуждению, что помощник Ветлицкого и человек, оставивший Софью сиротой, даже не родственники.

— Мой отец исполнял свой долг, —