Надежда - Вера Толоконникова

И ВОТ Я СТАЛА ПРИХОДИТЬ В СОЗНАНИЕ.

И счастье закончилось.

Появились мысли типа: о чем мы думаем, когда ни о чем не думаем?

Откуда приходит интуитивное озарение.

Что мы представляем, когда говорят «бесконечность».

Что мы представляем, когда говорят 1000 триллионов.

Явно не то, что когда пьем спирт с шампанским.

КТО-ТО ПРИШЕЛ?

Но кто? Зеленые люди с гребнями, как ирокезы панк движения периода упадка. Так сказать, пламенеющая готика панка, маньеризм панка, декаданс панка. Они, как бодлеровские цветы зла, и были цветами зла.

Это похитители морские и небесные. Плавники, тельняшка с глубоким вырезом на спине для плавника. Жуть. И видно, как поблескивает чешуя между грудями в лучах заходящего третьего солнца или восходящей пятой луны.

«АШУРАПЕНКРАТЪЪЪЪ УУУ», – сказали космические панки. И если я не отвечу что-то подобное, меня съедят. Пытаюсь сказать это «АШУРПЕНКРАТЪЪЪ УУУ». Твердый знак и «У» получилось, «ашурпенкрат» нет. Все слиплось во рту. А если большие мухи восьмидесятикилограммовые вытеснили людей, и если я еще раз открою глаза, увижу – на меня смотрят фасеточные глаза и ротовой аппаратик – «кусалка», в сантиметре от моей нежной кожи. Нежной кожи подружки Мадонны.

О! Да это медсестра Аня. Муза Мельпомена. «Аня, превед».

«Превед, превед, медвед. Просыпаемся помаленьку и встаем. Графиня Надя Франкенштейн, вас ждут великие дела», – сказал Аня.

«Ждуд. Штуд. Сдут. Не поусяеся с виикими диами. Ждуд поусяеца, с веикими неа но есе не весер. Да же? Да же?», так я говорила первые пять минут, потом нормально.

Вокруг меня мои семь или восемь подруг и сестричка Полли.

Мы пошли исследовать пространство и размяться.

Отсеки трюма с разными видами собак и кошек. Отдельно. Сидят в клетках смирно. Преисполненные фатализма и дум о великой битве.

Трюм имеет форму круга, разделенного на секторы. Как секторная диаграмма. Все просыпались и были радостные и неловкие как аватары после ванны, где их «доводили» до кондиции. Пушок их гонял по трюму.

Он не злой, он просто хотел есть.

Много моторов, винтов, отсеков, вентилей, сигнальных ламп и указателей типа «машинное отделение», «хранилище радиоактивного полония», ракеты. Странная надпись на латинице, но вроде речь идет о «русском предмете». B.OT.I.N.O.K.

Ботинок?! Может это и есть та бомба Всея Земли, которой все уши одно время прожужжали, ища компромат на Титира Стругацкого. Но если бомба «ботинок», то это хрущевская бомба. Деньги Титя делал, но бомбу вряд ли. Ботинок 600-го размера с лазерной пушкой и на воздушной подушке. Или тоже какой-то «глонас» или «фобос-грунт». Моэет даже не ботинок собственно, а е-Ботинок. Станут выдвигать, не выдвинется, «заест» «шестеренку», «выдвигалку», и послышится «Ё-е-е-е…». Или «Ах ху-ху, ах ху-ху» – вариант вальса. Или на более позднем этапе, «пиналка» сломается. И тогда послышится…

Дама с крокодилом. Дама заснула, а крокодил нет, и кусается. Набросился на нас. Так быстро передвигается. Потому крокодилы остались, что не замерзли, в отличие от динозавров (не всех), и пережили ядерную зиму 65 млрд. лет назад. Все нереально и перепутано. Высота и ширина. Все как в зеркале комнаты смеха или лабиринта, в котором отражается… такса. И такса Монморанси похожа на чудовище. Мы идем по сектору зверей, а звери странные, на стеллажах стоят тыквы с вырезами для рта и, глаз в них горят свечи. Пошли посмотреть, как долетели жирафы. Но не дошли. Нас заболтали собаки.

«Когда модуль наш прилетит?»

«Какой модуль?»

«Где Маша Бу. Она нас обещала отправить на собачью планету».

«Вот у Маши и спросите. Отстань пока, нам надо отсюда выбраться, – сказала я занудной болонке. – Ты не думай, мы вас не бросим на произвол судьбы, просто нам нужно в себя прийти. И покушать. Вот Пушок голубей, кажется, кушает». Мы стали его звать не П*ц, а Пушок. Так политкорректнее, а то дети… женщины… цветы (могут увять).

ЯЗЫК ZУГУМАНО

Звери и люди, русские и не русские понимают друг друга, потому что говорят на одном языке «zу-гумано». Каждый, если постарается, сможет открыть знание этого языка в себе. И это не сводится к тому, чтобы делать звериные рожи, шипеть или рычать, чавкать или «шавкать».

Или, например, добрые рожи, как у кошек, и мурлыкать. Это сложная система и примерно из пяти тысяч символов, ничуть не беднее обычного языка. Zу-гумано типа беззвучной речи, посыл. То, что можно прочитать как комикс: летящие в пространстве буквы рисунки значки. Как египетские иероглифы типа «уточка на яичках сидит». Это значит, «песец идет и скоро придет. Он уже за углом пирамиды майя».

ПУШОК – ЛОГОСНАЯ СОБАКА. КАК БЫ ГОВОРЯЩАЯ, НО КАК-ТО ПО-ДРУГОМУ. СКОРЕЕ, ПИШУЩАЯ ПАСТЬЮ.

Кричу: «Пушок, Пушок, хорошая собака!» Вдруг он неадекватный стал за время полета. Надо задобрить.

Умная морда, сначала зарычал стандартно, как собака, «р-р-р».

Потом, смотрю, именно, смотрю и вижу, изо рта мягкий знак вылетает! Как в комиксах, реденькое облачко. Не много, штук пять-шесть мягких знаков. Демонстрирует возможности.

«Ь-ь-ь-ь», – это значит жестко постелили, но мягко спать. И Довольная собачья морда.

«Ъ-ъ-ъ-ъ», – вылетают изо рта. Это значит, мягко постелили, но жестко спать. И прилагается недовольная собачья морда.

Когда впервые собака сказала «Ь-ь-ь-ь-ь», зародилась вежливость. И политкорректность.

Я попробовала сама «выделить» мягкие знаки. И выделились. Облачко мягких знаков «залетало» как облачко сигаретного дыма. Или как пар изо рта на морозе. Собачка поняла. Что с ней хотят дружить. На ее грубость отвечают по-христиански. Щеку не подставляют, но мягкие знаки выделяют.

Дотянулась до колена, встав на какой-то… «распредвал». И погладила ему колено. Ну очень интересно. Надо бы придумать уменьшитель для собак. Луч или травку.

МОРОЖЕНОЕ ХЛАДОКОМБИНАТА 1962 ГОДА.

Мата Хари исследует объект и находит мороженое и приглашает всех на дегустацию. Практически вин, можно было предположить, – забродило же… Но нет, старое вино… не ржавеет… или это… про лубовъ…

И «они ели морожено вечно!» Тоже наказание. Не вечно, но поняли слова «как раньше было». До сих пор мы не знали что такое мороженое! Оно пролежало 50 лет. Это не Мороженое Пломбир Два. Это Мороженое Пломбир 1962 г производство Москва, Филевский хладокомбинат. «Блин!» И по нашим щекам катились ностальгические слезы. Есть! Правда есть! Есть в мире какие-то устои. То, что не меняется никогда. Это старое московское мороженое. Сталинской закваски! Или все же уже Хрущевской… Мы сначала ели моложеное, потом «пили» его. Этот бело-розовый сироп на грани брожения. Мы ели мороженое не потому, что так сильно хотели есть мороженое. Мы не могли выбраться из трюма. Ужас дверь не раздвигается, нет электричества, темнота. Рычагом раздвинуть створки дверей. Рельс отодрала от пола. Сила появилась! Не помогает.

Потом нас все-таки спасли мужчины. Которые, как ни странно, еще «были». «Есть». Хотя многие говорят обратное. Выдают желаемое за действительное.

МЕСТО. НЕ ПЕРЕД ЦАРСКИМ ДВОРЦОМ В ФИВАХ, А КИШКА, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, ДИПЛОДОКА.

Мы где, в сигмовидной кишке? Возможно, судя по слизистой. Но кто-то кому-то сделал клизму. Потому что чисто. Как тоннель маленького метро (для собак). Высота метра полтора. Мэрилин даже не наклоняла голову. И стояла, так, как стояло ее предыдущее воплощение при съемке знаменитого фото с вентилятором и платьем.

Стенки нашего убежища задвигались. И мы скоро увидели свет в конце тоннеля.

Наше время.

ИЗ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ РЕЧИ НАДИ ТОЛОКОННИКОВОЙ В СУДЕ. Слушайте нас. Нас, а не Аркадия Мамонтова о нас. Не искажайте и не перевирайте все, нами сказанное, и позволяйте нам вступить в диалог, в контакт со страной, которая, в том числе, и наша, а не только Путина и патриарха. Я, как Солженицын, верю в то, что слово в итоге разрушит бетон. Солженицын писал: «Значит, слово – искренней бетона? Значит, слово – не пустяк? Так тронутся в рост благородные люди, и слово их разрушит бетон».

Интермедия. Играет спокойная музыка. Пока не духовой кладбищенский оркестр. Хотя музыка такая, как на кладбище: «пам-пам-парам, пам-пара-ра-рам», что-то напоминает? Нет? И мне нет. Нет, и не музыку из кинофильма «Доктор Живаго». И не «Танго в Париже». Да, чуть не забыл, и не «Куда уходит время» из «Касабланки». А, напоминает, это похоронный марш Шопена. Третья часть из «второй», перед полетом душ над крестами «четвертой».

ПЕРВОЕ ПРИМЕЧАНИЕ ОТ СОСТАВИТЕЛЯ.

В смысле, что касается Аркадия Мамонтова. Человек он, безусловно, очень уважаемый, талантливый и, почти гениальный. Надя сформировалась под влиянием его великих трудов по русской журналистике. Его портретами был увешен наш туалет. А не постерами Мадонны или Бритни Спирс. Я всегда мечтал, что вот раздастся звонок, я скажу: «Алоха». Мне скажут: «Алоха. Вам звонят из программы Аркадия Мамонтова. Мы вас хотим пригласить на запись передачи про нашу жизнь. Нам сказали, что вы доктор». Я не стал говорить: «Я не доктор, я не доктор, я ворон здешний». Да доктор, а что? Доктор, но им не нужны, наверное, детские врачи, сердечные врачи или пластические хирурги, и Викторы Франкенштерны наших дней и прочие Призраки оперы. Им нужны другие врачи. Я стал оправдываться. Я слабый и всегда оправдываюсь. «Я сожалею, что я не врач-проктолог. Но нельзя быть космонавтом, дипломатом, шахтером, летчиком и журналистом одновременно. У Шивы много рук у человека одна жизнь. У Шивы много рук, но у бабы яги много, – это руки слуги».