Голодные Игры глазами Пита Мелларка - Mary Hutcherson

силами и как можно громче произношу:

— Пришла добить меня, солнышко?

Китнисс начинает выискивать меня вдоль берега.

— Пит? Ты здесь?

— Эй, не наступи на меня, — еле шепчу, но она безошибочно оборачивается на мой голос.

И наконец-то я вижу ее. Слегка потрепанная, сильно похудевшая, удивленная, но такая чудесная. Так счастлив ее увидеть, что даже улыбаюсь.

— Закрой глаза, — все так же удивленно говорит она. Послушно выполняю просьбу, и она ахает, когда мое лицо опять становиться неподвижным.

— Смотрю, ты не зря убил кучу времени на разукрашивание пирогов, — опять открываю глаза и вижу ее улыбку. Можно по пальцам пересчитать разы, когда она улыбалась мне так искренне. Поэтому пытаюсь запомнить ее в мельчайших деталях.

— Да уж, пригодилось перед смертью, — говорю я.

— Ты не умрешь, — быстро отвечает Китнисс и слегка хмурится. От этого между бровей у нее возникает морщинка.

— Кто тебе сказал? — не могу убрать со своего лица улыбку. Наверное, выгляжу сейчас как идиот. Говорю о том, что умру, но счастливо улыбаюсь.

— Я тебе говорю. Теперь мы одна команда. Слышал новость?

— Слышал, — отвечаю я, — спасибо, что нашла мои останки.

Она садится рядом со мной, достает из рюкзака бутыль с водой и прислоняет к моим губам. Пью пару глотков, и, кажется, мозг начинает работать лучше.

— Катон ударил тебя кинжалом? — спрашивает она, продолжая разглядывать мою одежду, поросшую мхом.

— Да. В правую ногу. Выше колена.

— Мы сейчас спустимся к ручью, чтобы смыть с тебя всю это грязь и осмотреть раны, — она запихивает бутылку обратно в рюкзак. Мне так хочется увидеть ее улыбку еще раз, поэтому говорю:

— Наклонись поближе. Хочу тебе кое-что сказать, — она послушно подставляет свое ухо к моим губам, и я еле слышно шепчу:

— Помни: мы безумно влюблены друг в друга. Если вдруг захочешь поцеловать меня, не стесняйся.

— Спасибо, буду иметь в виду, — она отдергивает голову, смотрит на меня как на последнего дурака и смеется. Слышу этот смех и сердце наполняется теплом. Не зря я выдал себя, пусть это будут последние дни или часы моей жизни, но они будут прекрасны.

Хотя через минуту уже начинаю сомневаться, что что-то может быть прекрасным, потому что начинается настоящая пытка. Китнисс пытается поднять меня на ноги или хотя бы сдвинуть с места, но на любое мое движение тело отвечает жуткой болью. Пытаюсь не сопротивляться, но это все равно ей мало чем помогает. Потом она решает катить меня до ручья, но быстро отметает эту идею и решает, что лучше оставаться у берега.

Девушка обливает меня холодной водой, достает жала из укусов, прикладывает какую-то траву, дает мне таблетки, наверное, жаропонижающие и предлагает еду. Отказываюсь, потому что от одной мысли меня уже начинает тошнить. От остальных процедур становится значительно лучше.

— Пит, ты должен что-нибудь поесть, — настаивает Китнисс, но я продолжаю отказываться.

Но у нее все равно получается скормить мне пару кусочков сушеного яблока. Чувствую себя ужасно уставшим и уверен, что сейчас у меня получится уснуть. А Китнисс говорит, что вначале ей нужно посмотреть на мою рану, а потом я смогу поспать.

Она стягивает с меня сапоги, носки и штаны и при виде раны ее глаза невольно расширяются. Тоже смотрю на свою ногу.

Рану можно описать тремя словами: огромная, ужасная, смертельная. Хотя, наверное, можно просто сказать, что с такими ранами не живут. Вот и все.

— Ужасно, да? — риторический вопрос.

— Так себе, — она пытается казаться равнодушной, чтобы не пугать меня. — Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт.

После нескольких минут раздумий, она решает, что рану нужно промыть. Ничего не имею против. Хуже все равно не будет, так что пусть делает, что угодно.

Моя спасительница выглядит растерянной и сейчас, похоже, жалеет, что пошла меня искать. А я жалею, что не промолчал тогда и подвергаю ее жизнь риску. Что, если кто-то из оставшихся выследит нас из-за моих охов и стонов?

Китнисс садится на камень рядом со мной.

— Подождем, пока рана немного подсохнет и тогда…

— И тогда ты меня залатаешь?

— Вот именно, — она достает из рюкзака пакетик с сушеными грушами и запихивает горстку мне в рот.

Потом она идет к ручью, чтобы постирать мои вещи, а я пытаюсь придумать способ, как ей помочь. Очень сложно помогать человеку, когда ты не можешь самостоятельно ходить, есть, пить. Да и вообще ничего не можешь. Сейчас я могу только не мешать ей, и, возможно, когда она поймет, что спасти меня невозможно, смогу уговорить ее продолжать пытаться победить без меня. Больше у меня в голове ни одной мысли нет. Хеймитч на этот счет мне ничего не посоветовал.

— Придется поэкспериментировать, — говорит она и достает из сумки какие-то листья.

— А как насчет поцелуя? — говорю, улыбаясь, а она смеется в ответ. — Что такого? — Китнисс осматривает меня с ног до головы и останавливается на огромной воспаленной ране.

— Я… я ничего не могу. Не то, что моя мама. Делаю, сама не знаю что, и не выношу вида гноя, — при этом она начинает морщиться и стонать. Вспоминаю те травки, которые по совету миссис Эвердин дает при болезни отец. Наверное, она и вправду хороший лекарь.

— А как же ты охотишься? — спрашиваю я.

— Убивать зверей гораздо легче, чем это. Хотя тебя я, кажется, тоже убиваю, — она невинно разводит руками.

— А побыстрей убивать нельзя?

— Нет. Заткнись и жуй груши.

Улыбаюсь в ответ, пока моя напарница уже начинает воевать с раной. Через полчаса уже сбиваюсь со счета, сколько раз она прикладывала к ноге листья и смывала их. Когда результат устраивает девушку, она мажет ногу мазью и накладывает повязку. Не могу сказать, что становится легче, потому что рана по-прежнему больно пульсирует, но, в общем, чувствую себя прекрасно. Китнисс заботится обо мне, я поел и выпил воды. Даже сидя возле Рога, будучи абсолютно здоровым, мне не было так хорошо и спокойно.

Теперь нога выглядит прилично и не так страшно. Но Китнисс задумывается о чем-то, и, когда я хочу спросить ее, что не так, она отдает мне в руки маленький рюкзачок.

— Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.

Невольно начинаю улыбаться.

— Я не против, если ты увидишь меня голым.

— Значит, ты такой же, как мама и Прим, — серьезно отвечает она, — а я против, ясно?

Киваю, и она отворачивается. Мне хватает сил, чтобы самому стянуть с себя трусы и кинуть их на берег ручья.

— Кто бы подумал, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, — мне видно сбоку